Возрождение Зверя. Любовь за гранью 12 (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 39

Конечно, и речи не было о том, чтобы довериться его словам, но потратив сутки в библиотеке нейтралов, я нашел нужную информацию, подтвердившую его слова. Нашел… и все же не мог согласиться сразу. Пока не понял, что меня продолжает выкорчевывать эта неизвестность. Эти сомнения, появившиеся после побега Марианны. Марианны, беременной моим ребенком. Марианны, понимавшей, что лучшей защиты, чем та, которую мог дать ей и нашей дочери я, ей не мог обеспечить никто. Я понимал умом, что она, как мать, не могла поступить по-другому. Что спасала нашего сына… вот только знание, что спасала она его от меня… после моих слов, моих вопросов в том доме, когда она могла открыться мне, и мы вместе придумали бы, как помочь Сэми… Эта мысль продолжала царапать изнутри острыми когтями гнева и желания найти ее и поговорить. Не просто поговорить, а получить ответы на вопросы. Почему не рассказала мне? Почему решила, что я могу стать врагом нашему сыну? Почему заставила крошиться на части от нежности, зная, что после мне придется эту самую нежность из себя выгребать лопатой. Быстрыми ударами, причиняя все больше боли, чтобы ни на минуту не забыть о произошедшем. Она ясно дала понять, на чью сторону встанет в случае открытой войны. Выбор был сделан. И этот выбор стал точкой отсчета в наше с ней никуда.

Я смотрел на Думитру и думал о том, что не могу отказаться от такого шанса. Дьявол, сколько лет бы я ни забыл, одно я знал точно — между "нет" и "да" я всегда выбирал "да". Чем бы оно мне ни грозило. Всегда "да", чтобы потом расхлебывать собственные ошибки, а не давиться желчью от понимания, что упустил свой шанс.

Но, вашу мать, я понятия не имел, каким адом на этот раз окажется для меня это гребаное "да".

Курду ощущал себя вуайеристом. Наблюдая за тем, как окаменело лицо Мокану. Как схлынули с него все краски, как начали появляться темные круги под глазами. Глазами, еще в начале ритуала казавшимися невозможно синими даже самому Главе. Теперь от той яркости не осталось и следа. Бледно-голубой оттенок продолжал медленно, но верно терять яркость. Если бы нейтралы старели… если бы можно было постареть за пару часов, Курд бы сказал, что Мокану постарел. По крайней мере, постарели его глаза. Выцвели и потеряли ту жизнь, которая все еще билась в них в процессе операции. Не сказать, что Курд чувствовал себя как-то неловко или же сожалел… Неееет. Он алчно пожирал боль Морта, делая один за другим глоток воздуха, в котором она сконцентрировалась.

Он жадно ждал момента, когда Мокану увидит ту бомбу, которую Глава любезно ему приготовил. Бомбу, которая, он был уверен, разорвет зарвавшегося подонка надвое. И Курд отчаянно желал увидеть перед собой ту половину, которая восстанет после этого взрыва. Восстанет, чтобы люто отомстить. По-другому быть не могло. Или он совершенно ничего не знал о Николасе Мокану.

Я смеялся. Да, я смеялся. Вслух. Глядя в напряженное, в истощенное ритуалом лицо Главы, я хохотал, неспособный сдержать смех, впивавшийся до адской боли в грудную клетку.

Смотрел картинки своей жизни и скалился. Мне казалось, я продолжаю, смеяться, но по комнате разносился животный вой. И я зажимал уши ладонями, впиваясь когтями в кожу головы, пытаясь вонзиться в эти чертовы воспоминания, пытаясь заглушить собственный рев, от которого дребезжали толстые стекла на крошечных круглых окнах.

Курд с маниакальным удовольствием врезался в мое сознание, наполняя его все новыми и новыми кадрами. Сплошным потоком моя жизнь. То, о чем я читал в своем дневнике, и то, о чем, видимо, не предполагал даже тот Николас.

Я смеялся над ним и я выл над могилой его любви. Каким же ты был идиотом, Мокану. Как… какой дьявол превратил тебя из Зверя в подобие мужчины, которым вертели, как могли? Которому наставляли рога и с которым не считались никогда?

Вспышками отрывки тех воспоминаний, которые приходили раньше. Без спросу врывались в мою голову. Теперь я видел их полностью. Ссору с Владом в Асфентусе. Откровенное презрение и неприятие всего клана в присутствии хозяина Города Грехов. В голове эхом слова брата о том, что я предатель… что я больше ему не брат. И я готов смириться с ними, несмотря на ту боль, которая разрывает виски от этого приговора. И другая тема для раздора — все тот же Асфентус и притязания короля на абсолютно и единоличное владение пограничным городом. И полное отрицание подобной возможности со стороны Ника. Его яростное шипение в лицо брату, говорящее о том, что Асфентус он не отдаст. Уже тогда он знал, что этот город неприкосновенен и таковым должен остаться и впредь. Город, принадлежащий Высшим и отданный им в пользование никчемным представителям бессмертного мира.

Я перевожу взгляд на Курда, продолжая проматывать в мозгу эти картинки. Во мне все еще бурлит его кровь, а во рту печет от привкуса его пропитанной ненавистью плоти — Глава на моих глазах отрезал мясо чуть ниже того места, где находится сердце, и дал мне его.

Я продолжаю смотреть на него, отказываясь верить следующим кадрам. Мотая головой, пытаясь скинуть его тяжелые руки, удерживающие ее, но он не дает. Этот конченый негодяй не позволяет отвернуться, удерживая мой взгляд и без скальпеля роясь в моей голове.

"Не твои… видишь, Мокану? Это не твои дети… Посмотри на свою шлюху-жену… почему твой отец отправился к демону освободить ее? Свою внучку? Черта с два. Свою любовницу. Одну из многих… но лучшую среди них. Тебе ли не знать, как она хороша в постели и как может свести с ума и ублажить мужчину. Ты ведь догадывался. Ты видел эти взгляды, видел их прикосновения."

И я, будь они прокляты, видел. Я так красочно все это видел, что мне казалось, мои глаза покрываются трещинами и кровоточат от этого омерзительного зрелища. Видел, как он прижимает ее к себе и смачно целует в губы. Те самые, которые несколько дней назад исступленно пожирал я сам. Ник… Тот Ник видел это. Смотрел и ничего не мог сделать. Ничтожество. Абсолютное ничтожество. Смотрел и продолжал любить эту тварь.

"От кого она понесла, Мокану? От тебя? Ты уверен? Тот Ник предпочитал закрывать глаза на свои сомнения, а они были. Смотрииии… смотри, как разбивает он о стены бокалы и кусает собственные кулаки, неспособный заявить о них открыто. Боясь, что подозрения оправдаются. И ему придется убить их обоих. Слабак"

И я продолжаю захлебываться этим дерьмом, которое с готовностью скармливает мне Курд. Люди называют это правдой. А я все равно пытаюсь оттолкнуть его от себя. Отойти на безопасное расстояние и не ощущать вонь от него. А в голове тот же голос. Не Курда. И не мой. Того, кто молчал все это время. Того, кто просто ждал своего часа. Не удивленный. И готовый выйти на сцену. Разложить все по полочкам. Аккуратно. Холодно.

"Почему твой сын не признает тебя? Почему отказывается назвать отцом? Где уважение, которое он проявляет к Владу, к матери, блядь, даже к Изгою и Габриэлю… но не к тебе. Сильный чанкр. Он знает, кто был его отцом. Взрослый благородный мужчина, а не ты… выскочка-гиена, гонимый и презираемый всеми. Он не станет уважать подобного тебе никогда".

Перестать вырываться из лап Думитру, продолжая смотреть в его лицо. В глаза. Туда, где на дне его зрачков разворачивается мое будущее, состоящее из отвратительного прошлого.

"Сколько раз ты спрашивал себя, почему Марианна сыграла роль приманки? Сколько раз злился на нее, за то, что допустила мысль… смогла предположить, что ты можешь навредить своему сыну… Наивный кретин, — кто-то внутри меня оглушительно расхохотался, — она знала. Она боялась правды. Боялась, что в конце концов ты узнаешь, чья на самом деле кровь течет в этом зарвавшемся ублюдке. Узнаешь и не оставишь на нем живого места. Она спасала не вашего сына, а своего. И не от нейтралов, а от твоей мести".