Возрождение Зверя. Любовь за гранью 12 (СИ) - Соболева Ульяна "ramzena" - Страница 49

— Всего пара месяцев, Курд. Потом ты получишь голову каждого из них. Слово Морта.

Смерть отстраняется, любовно проводя дырявой рукой с висящими ошметками мяса по моей шее. Отходит по ту сторону костра и, склонив голову и растягивая тонкие губы в подобие улыбки, нетерпеливо щелкает костлявыми пальцами. Она никогда не зализывает раны, оставленные своими укусами. Подозреваю, ей нравится смотреть, как медленно нарастает на них мясо, как стекает кровь по моей коже. Иногда я ловлю ее голодный взгляд, следующий за темно-красными каплями.

— Ненасытная тварь.

Она улыбается еще шире. Для нее это самый настоящий комплимент. Поправляет съехавший на сторону парик и одергивает задравшееся платье.

— Каждый перекус тобой похож на интимный акт. Каково чувствовать себя оттраханным, Морт?

Ее голос сочится удовлетворением и гордостью за проделанную работу.

На этот раз плечами пожимаю я:

— То же самое, что смотреть на тебя. Гадко, противно, невкусно и хочется сдохнуть.

Она хохотнула, шутливо махнув рукой.

— Решил завалить меня комплиментами? Доставай свой подарок, Морт, — она садится и становится серьезной. Ее глаза загораются новой жаждой, — не заставляй меня ждать.

— Не буду, моя девочка. Только не тебя.

Зверь рвался. Метался из стороны в сторону, ожесточенно рыча и гневно сверкая глазами. У него они по-прежнему синие. Унизительное напоминание. Нам хотелось бы, чтобы они почернели, побелели, покраснели. Нам хотелось бы изменить разрез глаз, форму ушей, рост и цвет кожи. Нам хотелось бы содрать с себя это лицо. Оно раздражает нас. Мы его ненавидим. Ненавидим, потому что оно принадлежит ЕМУ. Николасу Мокану. Тому, кого убили в нас, и теперь вонь его разлагавшегося тела впиталась в наши. Зачем он вообще нужен был? Слабый, жестокий, вечно обозленный… влюбленный ублюдок, не имевший ничего, кроме больной одержимости своей ослепительной потаскушкой.

Бумага быстро горит.

— Очень быстро, — сокрушенно соглашается моя Смерть. Я уже давно перестал удивляться тому, с какой легкостью она читает мои мысли.

— Кидай еще.

Обрываю еще одну и бросаю в костер, моя уродливая собеседница радостно хлопает в ладоши, не отрывая взгляда от костра. Там, на дне пугающе белых глазниц сходят с ума языки пламени, жадно слизывающие тонкий тетрадный лист.

— Хочешь, скажу, что на этом было?

Сытая она всегда любезна и услужлива.

— Нет. Какое это имеет значение, если мы сожжем их все?

— Я думала, тебе будет жалко…

Усмехаюсь. Смешная она все-таки, несмотря на устрашающий вид.

— Зачем они мне? Записки больного придурка, не более того.

Это было ее предложение, а я согласился на него без раздумий. Вообще тяжело отказывать в чем-то собственной Смерти. Но моя была настолько чуткой, что всегда просила лишь о тех вещах, которые приносили наслаждение нам обоим. Ну помимо кормления, конечно.

— Избавляемся от ненужного груза.

Ее голос становится сиплым, она закатывает глаза от удовольствия. Питается новым всплеском моей боли. Странно. Мне казалось, сжигать дневник этого полудурка будет гораздо легче.

— С тобой я совсем скоро растолстею, Морт.

Голос дрожит, ее тело содрогается в конвульсиях удовольствия.

Окинул ироничным взглядом костлявое тельце.

— Ты слишком критична к себе, детка.

Напоследок она впивается окровавленным ртом в мои губы, прокусывая их остро заточенными кончиками клыков, и, испустив вздох облегчения, тает в дымке костра, оставляя меня съежившегося на земле возле огня. Она запретила мне кинуть в него всего один лист всего с одной фразой. Крупными буквами, линии которых впиваются в сердце. Вот почему эта сука выбрала сегодня кормление из горла. Не из жалости, конечно. Это высшая степень садизма — дать мне почувствовать в полной мере, как разрезают эти слова грудную клетку, чтобы своими жадными щупальцами добраться до сердца.

"Я БУДУ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ ВЕЧНО, МАЛЫШ".

Предложение, разрезающее острым ржавым кинжалом надвое. На две неравные части, одна из которых покрывается непробиваемой толщей льда, а вторая, пока еще большая, продолжает живьем гореть в огне.

"Я БУДУ ЛЮБИТЬ ТЕБЯ ВЕЧНО, МАЛЫШ".

Не будешь. Мы не позволим.

Это было похоже на сброс бомбы в мирное время. Когда пасмурное, но притихшее, словно перед бурей небо, вдруг прорвал гул самолетов. И ты стоишь, задрав голову и завороженно глядя на них, на то, как нацеливаются они, подобно хищным орлам, на твой дом, на твоих людей, на твое тело… и уже в следующее мгновение смертоносные бомбы обрушиваются вниз, погребая под собой, разрушая твой привычный мир.

Моими бомбами стал ее зов. Ее громкие крики, разорвавшиеся в сознании.

"Ник… Ниииик… Ник"

Я знал, как выглядит моя смерть. Теперь я знал еще, как она звучит. И значение имело не мое имя… а ее голос.

Ошарашенный, побледневший, с осатанело забившимся сердцем я окоченел, не в силах сдвинуться и ответить… не в силах и не желая. Но только после того, как задушил вспыхнувшее желание кинуться к ней, найти, где бы она ни была. Столько боли в этом призыве. Столько страха… Столько отчаяния, что я бросаюсь вниз, материализуясь у подножия горы. Асфентус… она все еще там. Порывом ветра броситься к его границе и вдруг застыть, очнувшись. Разозлившись на себя. Какого гребаного дьявола, Морт?

Вцепиться пальцами в ближайшее дерево, чувствуя, как вздуваются вены на руках от напряжения. Ощущая холодный пот, заструившийся по позвоночнику. Глубокими выдохами. Закрыв глаза. Стараясь успокоиться… и рыча на самого себя за желание вновь сорваться вперед. Потому что она не замолкает. Потому что эта стерва продолжает меня звать. Огонь в груди разгорается все сильнее, кромка льда начинает таять, обжигая шипящими каплями плоть.

Сукаааа. Сильнее вонзаться когтями, оставляя глубокие следы на стволе. Сглатывая чувство тошноты от появившейся вони предательства. Теперь она сопровождает все мысли о Марианне.

Крики замолкают. Тиски, сжимающие виски, облегчают нажим, и я прислоняюсь лбом к дереву. Такое прохладное. Сочетается с холодом, снова распространяющимся внутри меня.

Пока в голове не раздается взволнованный голос Сэма… ее сына.

"Ответь на призыв, Мокану. Роды начались."

Чертыхнулся, оттолкнувшись от сосны. Рано. Оставалось еще около двух недель. Закрыл глаза, когда откуда-то из-под моей кожи раздался рык:

— Ей тяжело и плохо… и только поэтому она позвала тебя. Все эти недели ни одного слова… Ни одного обращения. Наглядная демонстрация истинного отношения к тебе.

Я знаю. Я все знаю. Можешь не напоминать. Но сейчас в ней моя дочь. Вспомни тепло, к которому ты сам тянулся. Представь, что его не будет больше никогда.

— Мы его сломаем с тобой. Мы его заморозим и разобьем на осколки льда. Мы не умеем по-другому, Морт.

Мы будем очень стараться. Оно любит нас. Ты же тоже почувствовал это? Оно единственное любит нас. Мы не позволим ему угаснуть.

И снова Сэм… мать вашу, как же сложно слышать его голос и понимать — НЕ МОЕ. Дьявол тебя раздери, Марианна, на куски мяса, сука-а-а, не мое.

"Быстрее, отец. Отзовись, черт тебя побери. Мама не может родить. Не может родить твою дочь"

Сэм был уверен, что отец появится. Кем бы ни называли Мокану, какие бы проклятия ни посылали на его голову, как бы часто от него ни отрекались, и чтобы сам Сэм ни говорил сестре и всем остальным, он твердо всегда знал, что Ник был постоянен в одном: ради своей семьи он был способен на все. Ради брата и близких он мог убить любого демона, рискуя жизнью. Ради своих детей — вырезать к херам собачьим весь мир… а ради Марианны — убить себя самого.