Наш человек на небе (СИ) - Дубчек Виктор Петрович - Страница 5

Хотя лучше, конечно, не отдавать. В крайнем случае — только помучаться. Вот как товарищ Мясников всегда говорит... Щёлкнула связь.

- Товарищ практически старший лейтенант Половинкин! — прозвучало в наушнике. — Лидером!

Практически старшему лейтенанту страшно хотелось ответить «Слушаюсь, товарищ практически подполковник!..», но коварный Мясников уже включил режим принудительного радиомолчания.

Коля, вырываясь в лидеры группы, стиснул кулаки на рычагах управления, и «скороход» пошёл прямо к крепости, которая стояла в половодье огней на фоне бледного неба такой величественной неподвижной громадой, как будто и в самом деле была непобедима.

К декабрю 1941 года ситуация на фронтах сложилась поистине необычная.

Взять Москву немцы, разумеется, не смогли. Нет, как раз в этом ничего удивительного не наблюдалось — существуют вещи, немыслимые в любой реальности.

На центральном, — самом желанном для Гитлера, — направлении им удалось продвинуться до Вязьмы — и это оказалось наивысшим успехом группы армий «Центр» за всю войну; на сей раз западным варварам не удалось добраться даже до Малоярославца. Направления продвижения немецких частей с высокой точностью прогнозировались Советским командованием; дороги, мосты, ветки железных дорог, улицы мелких населённых пунктов минировались или приводились в состояние, малопригодное для продвижения механизированных и бронетанковых частей. Материальные ценности предприятий и учреждений вывозились либо уничтожались, недвижимое имущество и фураж приводились в негодность. Население эвакуировалось на восток либо организованно выводилось в районы, где появление оккупационных сил считалось наименее вероятным.

Гражданскому человеку тяжко срываться с родных мест, страшно бросать родной дом. Но альтернатива... альтернативу объяснять не приходилось. Да и нет ничего страшного в том, чтобы временно перебраться из города в деревню. При Советской власти деревенский дом превратился в богатый дом; вмещает пятерых человек — приютит и дюжину. Да и клубы, колхозные школы, здравпункты — всё сгодится, если надо переждать, пока родная Красная Армия выгонит врага.

А врагу этой осенью приходилось несладко.

В отчаянном, предельном усилии, теряя по дороге технику, боевой дух и целые дивизии, немцы рвались к Москве. Так бывает: плевать на потери — только вперёд!

Иногда, — даже довольно часто, — это приносит победу. Иногда победа оказывается Пирровой.

А в этой чёртовой России всё не по-людски: здесь Пирровым становится ещё и поражение.

Германский Генеральный штаб, собравший лучшие в мире военные умы, составил такие замечательные, надёжные планы, в которых предусматривался почти любой вариант развития действий на фронтах. Кто мог предположить, что русские научатся реагировать на действия вермахта быстрее, чем происходят эти самые действия?.. Мало того, порой казалось, что реакция  следует даже раньше, чем акция. Русские словно сознательно отдавали стратегическую инициативу, предпочитая использовать ошибки, — неизбежные ошибки, — противника.

16-я армия генерал-лейтенанта М.Ф. Лукина позволила закрыть себя в смоленском «котле» и, сохраняя дисциплину, боевой дух и тяжёлое вооружение, до конца августа, — ровно столько, сколько требовалось Ставке, — сковывала значительные силы группы армий «Центр». В первых числах сентября с тем же поразительным хладнокровием Михаил Фёдорович направил контрудар в стык 129-й и 106-й пехотных дивизий вермахта, выведя Советские части из окружения в районе Духовщины. Преследовать 16-ю армию немцы не решились — на обширной территории между Великими Луками и Ржевом успели подготовить оборону отдохнувшие и пополненные 19-я и 20-я армии РККА. Инфраструктура в районе Смоленска и Ярцево оказалась разрушена практически полностью; кроме того, сапёрные батальоны 16-й армии основательно заминировали уцелевшие дороги — качественно снижая возможности снабжения передовых частей группы армий «Центр». Стоило 2-й танковой группе вермахта, с конца июля находившейся на острие удара, застрять под Вязьмой, как блистательно скоординированный контрудар 22-й, 20-й и наскоро восстановленной 21-й армий обрушил фронт и перерезал коммуникации немцев по линии Ржев-Сафоново-Ельня. Захлопнуть крышку «котла», увы, не удалось, — слишком мал пока был русский опыт в этой войне, — но немцам пришлось с потерями и проклятьями откатиться к Брянску, для того лишь, чтобы немедленно подвергнуться новому удару со стороны Орла.

Вместо продолжения решительного наступления на Москву, вермахт был вынужден заниматься «рокировкой» — переброской на центральное направление частей группы армий «Север». Коварные русские, — чёрт бы побрал их разведку! — немедленно воспользовались оперативной ситуацией для наступления в районе дуги Опочка-Пустошка-Великие Луки. Удар наносился второпях, без должной подготовки — но и немцев застал врасплох. Фронт качало из стороны в сторону, как стрелку осциллографа. Германские «сверхчеловеки» перегорали в сверхусилии — и перегорали совершенно напрасно. Именно осознание этой напрасности и подкосило рейх едва ли не надёжнее, чем гигантская пружина Советской обороны, в которой русские планомерно лишали вермахт его главной ударной силы — танков. В тридцатые годы большинство военных теоретиков полагали, что отрыв танковых частей от пехоты приведёт к их уничтожению. Во Франции ничего подобного не случилось — реакция благоразумной европейской публики на заляпанные свастикой железные коробки варьировалась от умеренной трусости до неумеренных восторгов. «Сопротивление»? Oh là là, о чём вы?.. Быстроходные дивизии выходили на оперативный простор и... и творили  что хотели. Следом подтягивалась пехота, тыловые немецкие части расслабленно принимали цветы и кокетливое внимание парижанок... Ну да что делить европейцам? Одним миром мазаны, одной свастикой крещены. Простодушные немцы, так удачно освобождённые от химеры совести, всего лишь произносили вслух то, что французы, англичане и прочие шведы исповедовали всегда; на Востоке благородные дети мясников всего лишь реализовывали вековую европейскую мечту, с достоинством несли бремя белого человека и его же неоспоримые ценности: «рабство всем, кто не мы; непокорным — смерть».

Но Россия — не Европа. Здесь и публика диковатая, и вкусы совсем, совсем иные; цирковые тринадцать заветных метров бледновато смотрятся на русских просторах. Не приученные к высокой европейской культуре дикари скверно принимали гастролёров: дружно бойкотировали шапито, норовили подпалить кулисы, даже срывали попытки перекусить в антрактах; а ежели когда и хлопали — то в основном из противотанковых колотушек. Быстро выяснилось, что бродячий немецкий цирк как никогда близок к банкротству. Европейцы наслаждались представлением — русские сражались. И русские очень хорошо понимали, за что они сражаются — и против чего. Стоило танкам вермахта попытаться выступить с сольным номером — это приводило к их гарантированному разгрому. Танки утрачивали своё самое ценное свойство — способность к глубокому прорыву за линии вражеской обороны.

Штурмовая и бомбардировочная авиация гитлеровцев, собранная в особые ударные эскадрильи, на этот раз тоже оказалась бессильной: русские исключительно грамотно концентрировали части наземной ПВО — настолько точно и своевременно, что параноики из абвера, и без того не слишком склонные к конфиденциям, устроили настоящую истерику, выискивая поставщика русским свежайших оперативных планов.

Летели головы, рушились карьеры... дымились и рассыпались в воздухе самолёты бравых немецких асов, привыкших расстреливать на бреющем подводы с беженцами и вагоны с красными крестами на крышах. Советские зенитки всякий раз оказывались именно там, где, — по расчётам немецких штабов, — им никак нельзя было оказаться; и в количествах, исключающих возможность пренебречь неизбежными потерями.

Иначе говоря, штурмовая авиация оказалась не в состоянии сколь-нибудь убедительно «работать» по наземной обороне русских. У истребительной дела обстояли не лучше.