Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 19

— Да и на тебя поглянь со стороны — другое на ум идет.

Вскоре прибежал старшина, несмотря на контузию. Вместе с ним — увешанные оружием дневальные и Кошкина. Пленники обжимали на себе одежду и жалко улыбались старшине.

— Мы мирноделегаты, — сказал Хакода, кланяясь. Поклонились по нескольку раз и оба китайца. — Мы мирные люди, господин офицер. Мы никому не несем зла. Ваш солдат обошелся с нами очень плохо. А другой солдат обошелся плохо с господином шеньши Ченем, который мирно отдыхал в легковом автомобиле.

Извлекли на свет рассерженного узкоглазого старика. Одет он был в меховую шубу и меховую же огромную шапку. На ногах бархатные сапоги с загнутыми вверх носками.

— Господин шеньши — известный деятель гоминьдана, — сказал Хакода в мокрой шляпе, сотрясаемый мелкой дрожью. — Он большой политический деятель. С ним нужно говорить очень вежливо.

Старик показал старшине документы, пытался что-то объяснить, сильно коверкая русские слова.

— Ладноть! — крикнул старшина и вернул документы. — Значит, так! Отправим вас очень вежливо в комендатуру! Пусть разбираются! Еремеев! Обсуши их! И выдай по сто грамм!

— Утопил, паразит, оружие, — сказал громко Кощеев, чтобы услышал старшина, и показал на Чжао. — Вроде автомата. Может, пусть поныряет?

— Ты полегче насчет паразитов! — крикнул старшина. — Вдруг на самом деле не паразиты, а, наоборот, делегация?

Хакода пояснил:

— «Брен» — британский пистолет-пулемет. Очень редкое здесь оружие.

— Что? Что он говорит?

— Британский автомат «брен», говорит! Редкое оружие!

— Хрен с ним, с «бреном». Видали мы и не такое! Как бы там ни случилось, а тебе, Мотькин, объявляю еще одну благодарность… А тебе, рядовой Кощеев Иннокентий Иванович, снимаю ранее наложенное взыскание — все пять суток с содержанием на гарнизонной гауптвахте.

После обеда Еремеев и боец-сопровождающий поехали с задержанными в Даютай. Машинешка была на редкость древняя и хлипкая. И хотя была рассчитана на четверых, втиснулось шестеро. Перед тем, как отправиться в путь, Хакода в непросохшей шляпе приоткрыл дверцу и подозвал Кощеева.

— Кощеев-сан! Господин шеньши Чень не держит на вас зуб. И на того солдата, который его связывал, тоже не держит. Господин шеньши Чень восхищен. Господин Чень дает вам обоим по десять долларов, — и сунул ему в руку деньги.

Лимузин покатил вниз по склону, поскрипывая всеми суставами. Кощеев отыскал Мотькина, вручил ему высокую награду.

— Усыновит тебя известный политический деятель, Мотькин, вот увидишь. И будешь гейш трясти на коленке.

Мотькин деловито пересчитал диковинные бумажки.

— Верно, десять. Не наврал дед. Только что с ними делать?

Разрозненные кучки металлолома стаскивали в одно место, которое почему-то назвали «шкраб» — ровную площадку на голом боку сопки, к которой были хорошие подъезды. Покорные работяги-мулы кряхтели на пределе усилий. Старенький СТЗ надрывался от собственного воя, и по его жестяной коже, меченной пулями и осколками, пробегали волны трясучки.

— Развалится, зараза, — сказал Кощеев с сожалением.

— Не развалится, — Зацепин был весел и свеж. — Тракторист знает: без трактора он, как мы, на себе потянет.

Долговязый тракторист в новехонькой, без единого пятнышка, телогрейке деловито трогал рычаги и, вы сунувшись из кабины, кричал кому-то:

— Чалку ставь, славяне! Счас приеду!

Трактор потащил на буксирном тросе бронеплиту с чудовищной пробоиной посередине.

— Двухсоткой влепили, не меньше, — сказал Одуванчиков.

— Ни! — возразил Поляница. — Барабанов в темноти лбом стукнувся.

Посмеялись. Поляница опять начал клянчить:

— Кешко, доскажи про Марысю!

Появились откуда-то озабоченный старшина и флегматичный Мотькин с тетрадкой.

— Прекратить перекур и разговорчики! — зашумел старшина. — Однако, начальство едет.

Все посмотрели вниз на дорогу и увидели медленно ползущие в гору машины.

— Навались, братва! — заорал Зацепин, показывая усердие.

Старшина с Мотькиным тоже впряглись в брезентовую лямку. Матерясь и слаженно ухая, солдаты потащили громоздкую 75-миллиметровую японскую пушку. Резиновые катки ее были сожжены, а рамочный лафет цеплялся крючьями за малейшую неровность.

— Стой! — скомандовал старшина. — Кто посильней — рядовой Поленница и ты, Мотькин, — поднимите ей задницу. Остальные — в тягло.

— Мне нельзя, — сказал Мотькин. — Вы же знаете, товарищ старшина.

Кощеев, весь в поту, заорал:

— Кончай, Леха!

— У меня воспаление, — упрямился Мотькин, — внутри.

— Так шо ты раньше не казав? — удивился Поляница. — Мы б тоби клизму поставили. Тягнув бы счас, як ишак, и не лягався.

Мотькин зло сплюнул. Трактор уже успел смотаться туда и назад и тащил теперь с натугой закопченную громаду танка. Солдаты примолкли, узнав по очертаниям корпуса тридцатьчетверку. Знали: сожгли его смертники, увешанные взрывчаткой. «Движущееся минное поле» назывался этот разряд смертников, взявшись за руки, они бежали на танки…

Из-за бугра с натугой выплыл чистенький джин, перегруженный людьми, и направился к лагерю.

— Взялись, взялись! — закричал старшина, впрягаясь в лямку. — Поднимай лафет! — Жилы на его загорелом задубевшем горле напряглись, лицо потемнело.

Поляница и Мотькин приподняли конец лафета. Дело сразу пошло быстрее.

— Ты бы шел к начальству, старшина, — сказал Кощеев. Без тебя справимся.

— Ничего, начальство подождет, — старшина удивленно посмотрел на Кощеева, и тому стало немного не по себе.

Из-за бугра показалась черная легковушка, очень похожая на привычную глазу «эмку», а затем — горбунья на тощих шинах.

— Мирная делегация! — не то ужаснулся, не то обрадовался Мотькин и выпустил из рук лафет. — Товарищ старшина! Опять те самые!..

— Не отвлекайся! — прохрипел старшина.

Пушку подтащили к «шкрабу». Сели, закурили.

— Ефрейтор Зацепин! — Старшина стряхнул с шинели ржавчину, поправил фуражку. — Значит, так. Работать всем на совесть. Проверю.

— А мы всегда на совесть. — Кощеев нагло посмотрел на старшину.

— Береги себя, рядовой Кощеев, очень прошу! Не зарабатывай на орехи! — И старшина размашисто зашагал к биваку.

Мотькин кинулся за ним.

— Куда, писарь?! — крикнул Зацепин, — Без тебя все дело станет!

Наперебой посыпались реплики про «сачков». Конечно же, вспомнили известных в дивизии козлов отпущения — писарей, каптеров и начпродов.

Через час-полтора Мотькин вернулся.

— Значит, так, товарищи красноармейцы, — подражая Барабанову, произнес он. — В штабе списки на демобилизацию готовят. К октябрьским точно — по домам.

Его тут же окружили, усадили на сухое и мягкое, вставили в зубы маньчжурскую сигаретку, поднесли зажженные спички и зажигалки.

— Не тяни, Лексей! — простонал тракторист.

— Значит, так, — Мотькин прокашлялся, посмотрел на игривый дымок от сигареты. — Стало быть, согласно указу от сентября месяца демобилизуется вторая очередь. Пункт первый: имеющие законченное высшее, средне-техническое и среднее сельхозобразование.

— Про меня… — прошептал тракторист, скривившись в странной улыбке. — Сельхоз — это я, славяне…

— У меня горный техникум. — Зацепин нервничал. — Первый курс. Слушай, Мотькин…

Писарь покачал головой:

— Если первый, значит, сиди и не брыкайся. Был бы второй — тогда другое дело. — Он прокашлялся опять и продолжал важно: — Пункт второй: работавшие до призыва учителями…

Все молчали. Кощеев покрутил головой:

— Учителей нет. Давай дальше.

Мотькин посмотрел на Посудина.

— Пункт третий, студенты всех высших учзаведений. Даже заочники.

Посудин снял зачем-то пилотку со своей маленькой головенки, шумно вздохнул, чтобы унять подступившие слезы…

— Пункт четвертый: получившие по три и более ранений. — Все продолжали молчать. Мотькин добавил: — У Барабанова более трех ранений.