Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 28

— Ты чего нашурупил, Кощей? План есть?

— Какой у меня план? Сидеть да тебя с саперами ждать. И это самое… вдруг не дождусь… так рядом с Лехой положите. Вдвоем все веселей.

— Кеша!

— Не дрейфь! В паскудных делах мне боженька светит. Уж какое паскудное дело война, а ведь ни царапины… Шагай смело. Ничего со мной не произойдет. А насчет того, что вместе с Мотькиным — так это я на всякий случай. Для красного словца. Со стороны послушать — красиво говорю. Верно? Как артист Крючков в кинокартине.

К костру подошел старик и начал взволнованно говорить, показывая на скалу. Хакода пояснил:

— Господин шеньши увидел камень наверху, который мог в любой момент упасть и убить всех.

— Пусть Лю уберет камень, — недовольно произнес Зацепин.

— Господин шеньши уже послал Лю.

Кощеев вытащил из кисета аккуратно сложенные банкноты, которые они с Мотькиным получили в награду от Ченя, и, послюнявив пальцы, старательно их пересчитал.

— Смотри ты, все на месте. В таком климате и никто не спер! — Он протянул одну банкноту старику. — За труды. За то, что вы всех нас спасли от верной смерти.

Чень непонимающе смотрел на него. Зацепин дернул за рукав Кощеева.

— Опять?

— Значит, мало, — сказал Кощеев и протянул сразу две банкноты. — Плохо меня мама воспитала, вот и хочется зажилить. Эх, жадность фрайера сгубила!

В данном случае кто будет жмотиться? — Он вложил все банкноты в руку старика. — Теперь в расчете?

Чень спрятал деньги в портмоне и проговорил что-то с сарказмом. Хакода решил не переводить на русский.

— Через десять минут выступаем! — угрожающе произнес Зацепин.

С наступлением темноты женщина начала стонать. Стоны начинались с едва различимого шепота и усиливались постепенно до громких тянучих криков. Потом внезапно обрывались, и после паузы начиналось все снова. Стоны вязли в толще тумана и не рождали эха.

Кощеев перегородил дорогу камнями с обеих сторон, чтобы ночью на женщину не налетела повозка или машина. Работал Кощеев с опаской, прислушиваясь к стонам и к тишине в горах. Одно время вроде бы почудилась стрельба вдалеке. Замер, вытянулся в струнку, весь обратился в слух, но ничего, кроме капели да шума воды в ущелье, не услышал.

Он разжег маленький костерок возле женщины и накрыл ее спину шинелью. Женщина, продолжая стонать, вдруг начала клониться на бок. Кощеев испугался, засуетился, подтащил камень ей под локоть, потом и вообще обложил ее каменной стенкой — держись, не падай, не тревожь мину под собой, язви ее в душу. Взмокший от суетливой работы и постоянного напряжения, он сел у костра и вытянул ноги. Одна обмотка развязалась, по но хотелось шевелиться, не хотелось даже думать, что надо согнуть в колене ногу и взяться за обмотку. Он разглядывал лицо женщины.

— Держись, держись, девка. Не клонись, не падай. Упадешь потом, когда снимут с ящика.

Женщина продолжала стонать.

— Или, когда очухаешься, смотреть не будешь в мою сторону? Клиф на тебе отменный. Наверное, пятая или десятая жена будешь какого-нибудь охламона с пузом? Наверное, в своем улусе большой красавицей считаешься?.. Может, ты и есть красавица, только сейчас я по сравнению с тобой — киноартист Крючков…

Я рискую, костер развел, балясы точу, чтоб тебе веселей было, а ты и глаз раскрыть не хочешь. Вообще вы, бабы, — примитивные микробы. Одна просто живот, как живется, другая просто на мине сидит… Вот хохма-то будет, если ящик пустой, если никакой в нем взрывчатки, а одни только взрыватели да песочек! Застрелиться со смеху можно… Перестань ныть, говорю. Тоска зеленая от такой музыки… Понимаю, сидеть, поджав ноги, столько часов… Я бы не вытерпел. Не большой дальневосточный у меня характер… Наверное, выкрали тебя самураи из кишлака? Или ушла вместе с ними по-доброму? А может, ты смертник женского пола? Может, ждешь, когда русский офицер появится, чтобы взорваться на пару. Рядовой — мишень некрупная… Знать бы, что ты смертник женского пола, я бы тебя живо разминировал. Интересно, бывают бабы-смертники? А почему бы им не быть? Если кому-то очень нужны смертники, то женщина как раз подходящая материя, даже мозги вынимать не надо… Интересно, почему самураи на войне баб против танков не использовали? Или дотумкали, что русские в таком случае посадят в танки своих баб? И каюк тогда всей Азии — ни дна ни покрышки, а в промежутках белье сушится…

Женщина склонилась вперед, и лица ее не было видно. Она продолжала стонать, только голос ее стал глуше. Кощеев встал на колени и притиснул ее плечи к каменной стенке.

— Сиди, прошу тебя.

Голова женщины дернулась, стоны прекратились. Потом медленно раскрылись глаза. Бессмысленный, мутный взгляд.

— Может, попить хочешь?

Кощеев сбегал за водой к родниковой лужице, но тонкие губы женщины не размыкались. Казалось, все лицо ее затвердело, будто залитое бетоном.

Кощеев сам попил из котелка.

«Поймать бы того игрочишку… Сидеть и чего-то ждать — вот муки так муки… а под задницей фугас… И почему так получилось, что я должен любоваться на нее? Ни студент, ни хохол, ни даже Барабанов с Зацепиным, а обязательно я?»

Потянуло подозрительным запашком. Кощеев забеспокоился насчет шинели, но потом махнул рукой.

Он отошел в сторону, покидал камешки в пропасть. Затем начал смотреть вверх на скалы. Свет от костра тонул в густом тумане. Где-то за этой оболочкой прячется мирок, мир, вселенная, полная глупостей и страданий, и в центре ее — тот фрайер, тот азартный игрок, который приспособил все и вся, даже женщину, может быть, любимую им, для своей бессмысленной борьбы против всего мира. Кто же ты? Покажи свою образину! И объясни, наконец, отчего ты фанатик и что тебя греет в твоем паскудном существовании? Человек ли ты?

Кощеев снял ботинки, перемотал портянки, вытащил из пилотки иголку с ниткой и скрепил их грубыми, но крепкими стежками.

— Ты сиди, — сказал он женщине, — и не волнуйся. А я прогуляюсь. Может, подфартит.

Он развел яркий костер, свалив в него все дрова, которые заготовил до этого, и полез на скалу. Пробирался медленно, изучая каждую трещину, каждый выступ. И гордость обуяла его: вот это класс, вот это достижение в военном деле! Ни звука!

Вскоре он взмок, хотя был без шинели, и выбился из сил. Внизу, на месте костра, расцвел дрожащий матовый шар. Отчетливо донеслись тихие усталые стоны.

«Ну вот! Снова поехали!» Выводили его из себя эти стоны сильнее, чем слезы или вид крови. Но подумал вдруг, что для бабы выплакаться — то же, что мужику надраться до чертиков. Одним словом, отвести душу. А стоны, может быть, имеют как раз этот смысл в большом дальневосточном характере?

Немного успокоив свою мужскую совесть, полез дальше.

Прошло довольно много времени, прежде чем он выбрал удобную во всех отношениях позицию. Тут и место для засады, и пост подслушивания, и, если хочешь, обороняйся до посинения. Но прежде всего — пост подслушивания. Проводимость звуков в густом холодном тумане — лучше не бывает. Нет ни мертвых пространств, ни скрытых мест, где бы самураи безнаказанно чихали или топали. Правда, эхо — вот проблема. Попробуй определи, откуда звук, когда он повторяется многократно со всех сторон… Всю эту науку Кощеев прошел раньше, и не за партой, потому чувствовал себя уверенно. «Если вздумает тот умник, тот паскудный игрочишка завернуть на огонек, тут ему и капут…»

Он начал замерзать. Тепло в такую сырость улетучилось быстро. Мокрая гимнастерка теперь была обжигающе холодной. Замерз кончик носа. Потом — руки. Он начал шевелиться, растирать бока и плечи ладонями, но это занятие было очень шумным. Он решил терпеть, но не тревожить убогую, хлипкую тишь, готовую кончиться от крепкого плевка. Он чувствовал медленное продвижение холода в своем теле — будто враждебное существо расползалось по его кровеносным сосудам — и говорил себе, что женщине у костра его страдания показались бы семечками. Он прятал под мышками пальцы, ведь от их гибкости будет зависеть все…