Подземные дворцы Кощея (Повести) - Маципуло Эдуард - Страница 80

Это он напоминал мне, что я по-русски «ни бум-бум» и вообще чтобы не маячил здесь.

Чернобородый плечистый казак, прикурив от головешки фабричную папиросу, сказал Засекину:

— Однако зря в болоте ищете? Зарыли его где-нибудь. Эти нелюди всегда зарывают или бросают прямо на дороге.

Засекин поколебался, сказать или нет. Потом как бы решился:

— Знающие люди намекнули: здесь надо искать.

— Ишь ты! — удивился огромного роста костлявый мужик, седой до единого волоска. «Аксакал», — сказали бы о нем в степи или в Каттарабате, несмотря на его молодость. — Значит, что-то известно? И кто стрельнул и за что?

Засекин пожал плечами, мол, и так много сказал.

— А кто ты будешь покойному? — спросил казак.

— Свояком называюсь, с одного села, — вздохнул Засекин. И мне: — Давай, давай, ищи. Зря деньги плачены? Совсем по-русски не понимает, вот беда.

Я полез в болото, коченея от догадки: неужели ищу мертвяка?! Почему Засекин ничего не сказал? Почему скрыл? Или он мужиков зачем-то обманывает? Никак не поймешь его…

Все потустороннее продолжало страшить меня. А если этот мертвый по отпет батюшкой… значит, его душа где-то тут летает, сердится на всех живых…

Таежники пошли своей дорогой, шумно обсуждая смерть товарища.

Я снова месил болотную грязь, разгребая руками плавающий мусор. И вдруг под ногой бултыхнулось что-то тяжелое. Мои безумные вопли всполошили рабочих — они не успели уйти далеко. Прибежали, громко топая и галдя, гурьбой полезли в болото.

Я трясся и всхлипывал, сидя на корточках у костра, обнимая колени. Мужики, бестолково суетясь, выволакивали на камни ужасно длинное и плоское тело мужика, облепленное водорослями и грязью. На нем не было одежды, а на шее была намотана веревочная лямка тяжелого заплечного мешка. Оттуда вывалили несколько крупных камней — кто-то сделал вечный якорь для несчастного…

Все обступили труп.

— Могутный был человек…

— Живот-то зачем распорот?

— Ясно зачем: золотишко, думали, сглотнул…

— От изверги! Да как земля-то их носит…

Старшой с состраданием спросил хмурого Засекина:

— На телегу погрузим да с нами? В село?

— Нет, нет! — вскинулся Засекин. — К убийцам не повезу! Они его убили, христовоздвиженские! — Он замолк, будто подавился, и повел по лицам испуганным взглядом. Люди притихли.

— Ты не бойсь, не сумневайся. Не выдадим… Ты-то что будешь делать? Чем тебе пособить?

— Да ничем… И так пособили… Спасибо. Пришлите, однако, попа. Пусть отпоет раба божия Прокла Никодимыча Федорова. Здесь и зароем. Не везти же домой изуродованного? Да и далеко, протухнет.

Старшой стащил с белой головы расхристанную шапчонку — изо всех дыр торчала грязная и в подпалинах вата. Люди зашевелились, начали доставать из заветных тайников в онучах, штанах, в воротниках и ладанках замусоленные бумажки и тусклые монеты. Скинулись на горе, хотя Засекин вдруг побледнел и начал протестовать. И еще сухарей своих приисковских оставили на дальнюю дорогу…

Они ушли, а Засекин вспомнил обо мне, пожаловался:

— Когда люди мне делают добро, душа не выносит. Почему? А? Привычки нет к такому состоянию, что ли? Боится задолжать душа?

Я боялся прикоснуться к мертвому телу, поэтому Засекин сам отволок его к ручью за полверсты, обмыл, наметил место для могилы.

— Иди сюда, парень, — крикнул он, — если успокоился!

Я подошел, спросил, где же ключ, стараясь не смотреть на труп.

— То, что ему живот распороли, и есть ключ. Золото нес. Боялся, что обыщут при выходе с прииска, и проглотил. Так часто делают.

«Какой же это ключ?» — подумал я с ужасом.

Засекин повесил мне на шею винтовку.

— Сейчас начинается самая главная работа. Подведешь — прогоню и никогда больше не возьму с собой.

У Засекина все было обдумано, рассчитано. Он подробно втолковал мне, что от меня требуется, и подсадил на дерево. Это была ель с обломанной верхушкой, уже подсыхающая от старости, и до того колючая, что хоть вопи от боли. Боль и привела меня в чувство. Я опять начал трястись.

— Да не стучи ты зубами! — разозлился Засекин. — Слышно же! Ворот прикуси. Или язык.

Он рыл могилу заостренной палкой, когда приехали два мужика верхом на одной лошади.

Хотя уже смеркалось, было хорошо видно, как напуганы эти двое, как спешили они. Спрыгнули с лошади, даже повод на куст не набросили — и сразу к Засекину. Пожилой мужик был тяжеловат, с пузом, одетый в суконную пару. А молодой — франт в черном пиджаке, даже бумажный цветок из петлицы не выкинул.

— А священник где? — спросил Засекин, стоя на коленях.

— Сзади поспешает, — ответил пожилой. — Послал нас вперед, чтобы помогли тебе. — Окинул взглядом труп и снова к Засекину: — Ты кто же ему будешь? Сродственник? И кто с тобой тут есть?

Молодой мужик торопливо поглядел по сторонам и вверх, я даже дернулся, будто его взгляд клюнул меня в ноги сквозь кожу поршней. Он ничего не заметил и смахнул пот со лба — волновался.

— Мальчонка же был? — сказал пожилой.

— Он дело свое сделал, в улус побежал.

Они разом навалились на Засекина, заломили ему руки. Пожилой стиснул пальцами его горло.

— Так кто тебе сказал, что здесь надо искать? Кто эти знающие люди? Ты про них помянул разок да испужался!

Засекин раскашлялся — надавили ему «на яблочко».

С винтовкой в обнимку я ждал условного слова-крика, чтобы выстрелить вверх — так велел мне Засекин. Странное дело, когда началась драка, страхи мои пропали. Мне не терпелось выстрелить из настоящей боевой винтовки.

Засекина уже били ногами в живот, под ребра, по голове. А сапоги на мужиках были не легкие ичиги, а грубые таежные «бутылы» с толстыми голенищами выше колен. И почему Засекин не кричит условный сигнал?

— Все выложишь, всех назовешь! — хрипел, стервенея, пожилой. — По нюхалу его, Сеня, по нюхалу! Чтоб никого боле не унюхивал!

Засекин извивался, кричал «караул, убивают!». Но эти люди его криков не боялись.

Я выставил винтовку сквозь ветки — почти между колен, прицелился в пожилого. И, не дожидаясь сигнала, нажал на спуск. Выстрела не было. Меня как кипятком ошпарило.

В степи я несколько раз держал в руках фитильное казахское ружье с болтающимися сошками и на руднике дорвался однажды до берданки пьяного охранника. Правда, ни разу не удалось выстрелить. И вот, когда должен грянуть большой праздник в моей жизни, мой первый выстрел… Я в отчаянии давил на спуск, потом начал дергать затвор. Молодой услышал лязг металла, обомлел.

— Тять! — прошептал он. — На дереве кто-то! — И хотел броситься к лошади, на ней осталось их оружие.

Тут я наконец вспомнил про «пуговку» предохранителя на затворе, оттянул ее рывком и повернул. И чудо! — оглушительно треснул выстрел. Угол приклада больно ударил меня в грудь, и я полетел вниз, ломая сухие ветки.

— Стоять, сволочи! — закричал злобно Засекин. — Не трепыхаться! — Он вытащил из-под корней дерева свой наган, выстрелил под ноги молодому. И, неожиданно развернувшись, врезал пожилому рукоятью по шее — тот повалился лицом в разрытую мокрую землю.

Засекин поднял меня левой рукой, толкнул.

— Что ж ты, паря, сорвал мне представление? А теперь вот суетись… Подавай телегу! Быстро! — И уже потом: — А ведь ты ему в ногу влупил, Феохарий. Молодец, мать твою…

Мы торопились в глубь леса по бездорожью, убегая от тех, кого могли привлечь выстрелы. Связанные вожжами мужики тряслись на телеге, как и мертвое тело. Засекин тащил лошадь за повод, то и дело натыкаясь на трухлявые пни, кусты и другие препятствия. Засекин не отнял у меня винтовку, и я бежал рядом с телегой, наслаждаясь ударами железа по моей хребтине. «А вдруг останется у меня навсегда?» — возникали пьянящие мысли. Я чувствовал себя настоящим джигитом, поэтому все происшедшее как бы затуманилось вдали.

— Куда вы нас, мужики? — дребезжал голос пожилого. — Может, сговоримся, а? Кто вы будете? Откуль? Сразу видать, не полиция и не горная стража… Какой-то личный у вас интерес!