Человек, рисующий синие круги - Варгас Фред - Страница 14

• Предыдущая
• 14/47
• Следующая

- Клеманс иногда бывает такой фантазеркой, - вмешалась в рассказ Матильда,- она изменяет факты, как ей вздумается. На самом деле вечером, в день ее одинокой свадьбы на станции «Сансье-Добантон», она отправилась на поиски гостиницы и, проходя по улице мимо моего дома, увидела объявление: «Сдается». Так она и попала ко мне.

- Наверное, так могло быть,- ответила Клеманс,- хотя, в сущности, все было по-другому. С тех пор, стоит мне оказаться на станции метро «Сансье-Добантон», как я начинаю путать ее с островами в Тихом океане. Таким образом, я все-таки путешествую. Знаете, Матильда, вам дважды звонил какой-то господин, у него такой мягкий голос, Господи Иисусе, я думала - в обморок упаду, только имени его я не могу припомнить. Кажется, что-то срочное. Что-то у него не клеится.

Клеманс постоянно была на грани обморока, но насчет голоса по телефону она, вероятнее всего, не ошиблась. Матильда сразу подумала, что речь идет, должно быть, о том полицейском, странном и обольстительном, с которым она познакомилась десять дней назад. Но она не представляла, зачем Жан-Батисту Адамбергу понадобилось звонить ей так срочно. Разве что он вспомнил о ее обещании свести его с человеком, рисующим синие круги. Тогда она предложила это сгоряча, но еще и потому, что боялась упустить возможность снова увидеть этого полицейского, оказавшегося для нее в тот день ценнейшей находкой и в последний момент спасшего ее первый отрезок. Она знала, что этого парня ей будет нелегко забыть, что он поселился где-то в уголке ее памяти по меньшей мере на несколько недель и освещает ее дни своей беспечностью и спокойствием. Матильда нашла номер телефона, нацарапанный мелкими каракулями Клеманс - почерком землеройки.

Адамберг вернулся в свой кабинет, чтобы дождаться звонка Матильды Форестье. День обещал быть точно таким же, какими обычно бывают дни после убийства: в лаборатории молча трудились эксперты, взмокшие от напряжения, в кабинетах висел густой, едкий запах пота, повсюду на столах стояли пластиковые стаканы, графолог жадно изучал снимки, ранее сделанные Конти. Необычное дело об убийстве погрузило комиссариат 5-го округа в лихорадочную атмосферу страхов и опасений. Чего все боялись - провала дела или самого убийцы, действительно жуткого типа,- в этом Адамберг даже не пытался разобраться. Чтобы не видеть того, что творится в конторе, он решил отправиться на улицу и до вечера побродить по городу. Данглар перехватил его у самой двери. Был еще только полдень, а Данглар, судя по всему, уже крепко выпил. Инспектор предупредил Адамберга, что с его стороны крайне неосмотрительно уходить из комиссариата в день, когда произошло убийство. Не мог же Адамберг признаться ему в том, что лицезрение одновременно десятка человек, погруженных в напряженные раздумья, напрочь лишает его всяких мыслительных способностей.

Ему нужно было, чтобы его коллеги немедленно пришли в себя, выздоровели от этого недуга, этой трехдневной лихорадки, чтобы никто из них ничего не ждал от Адамберга, и тогда он смог бы разобраться в собственных мыслях. А сейчас, когда весь комиссариат находился в состоянии крайнего возбуждения, его мысли бросились врассыпную, как струсившие солдаты, удирающие с поля боя. Вот уже много лет, как Адамберг усвоил простую истину, заключающуюся в том, что сражение прекращается, когда некому сражаться. Сам он тоже всегда прерывал работу, когда у него не было новых идей, не пытаясь вытащить их из дальних углов мозга, где они могли деформироваться, а значит, усилия все равно оказались бы напрасными.

У двери его ждала Кристиана.

Какое невезение, он так хотел побыть один! Или тогда уж провести ночь с молоденькой соседкой, живущей этажом ниже; он раз пять сталкивался с ней на лестнице, один раз встретил на почте, и она вызвала в нем прилив нежных чувств.

Кристиана сообщила, что приехала из Орлеана и собирается провести с ним выходные.

Пока она говорила, он пытался угадать, что именно тогда, на почте, хотела выразить взглядом его юная соседка: может быть, «я не прочь вас полюбить», а может, «я не прочь поболтать, мне скучно». Адамберг был мягким и сговорчивым человеком, он имел склонность спать со всеми девушками, если они того хотели, иногда это даже казалось ему совершенно правильным, потому что такое поведение, похоже, доставляло всем удовольствие, а иногда он считал это всего лишь суетой. В любом случае, понять, чего хочет от него соседка снизу, не представлялось возможным. Он попытался подумать еще, но потом решил отложить это до лучших времен. Какой вывод сделала бы его сестричка? Его сестричка была настоящей фабрикой по производству мыслей - просто убийственно. Она излагала свои соображения по поводу каждой его подруги, какую ей доводилось встретить. О Кристиане она сказала: «Оценка «три», тело безупречное, на часок даже может развлечь, извилины шевелятся медленно, мозг работает центростремительно, мысли концентрические: три основные, а остальные цепляются за них; обычно пару часов ходит вокруг да около, а потом бежит в постель, в любви услужлива до самопожертвования, и не только в первую ночь, но и после. Диагноз: не злоупотреблять, лучше сменить на другую».

Однако не из-за этого Адамберг весь вечер старательно избегал Кристианы. Возможно, из-за девушки-соседки и ее взгляда там, на почте. Возможно, по другой причине: ожидавшая его Кристиана была абсолютно уверена в том, что он ей улыбнется, уверена, что он распахнет перед ней двери, распахнет рубашку, распахнет свои объятия в постели, уверена, что завтра утром она ст¬нет варить ему кофе. Уверена. А Адамберга просто убивало, когда кто-то был в нем уверен. У него тут же возникало неудержимое желание разочаровать этого человека. Кроме того, в последнее время он что-то слишком часто, по поводу и без повода, вспоминал свою любимую малышку. Особенно сегодня днем, когда вдруг осознал, что прошло уже девять лет, как он ее не видел. Господи, целых девять лет! Внезапно его осенило, что это ненормально. И ему стало страшно.

До сегодняшнего дня он представлял себе, как она путешествует по морю на голландском корабле, или бороздит пески пустыни на берберском верблюде, или учится метать копье в Африке под руководством воина из племени фульбе, или поедает третий круассан в «Кафе спортсменов и художников» в Бельвиле, или гоняет тараканов, ползающих по ее постели в гостиничном номере в Каире.

Сегодня он впервые представил ее мертвой.

Его это настолько потрясло, что он зашел в кафе, сел за столик и заказал кофе. Лоб его пылал, а на висках выступил пот. Он видел ее: она умерла несколько дней назад, ее тело разложилось и лежит под могильной плитой, и рядом с ней в могиле - маленький сверток с останками Ричарда Третьего. Он пытался звать на помощь араба с верблюдом, воина-африканца с копьем, голландского моряка, владельца кафе в Бельвиле. Он умолял их вернуться и вновь возникнуть у него перед глазами, сыграть спектакль, как в театре марионеток, и изгнать видение могильной плиты. Но ни один из этих негодяев не соизволил объявиться. Они оставили Адамберга на растерзание страху. Мертва, мертва, мертва. Камилла мертва. Конечно, она мертва. Покуда он представлял ее себе живой, даже если она обманывала его, как и он ее, и скрывала от него свои мысли, даже если она ласкала молодого служащего в каирской гостинице, присланного прогнать тараканов, или фотографировала облака где-нибудь в Канаде (Камилла коллекционировала облака с человеческим профилем, а найти их совсем не просто), даже если она уже не помнила ни лица Адамберга, ни его имени, - даже если все обстояло именно так, но Камилла по-прежнему существовала где-то на этой земле, все было в полном порядке. А если Камилла умерла в каком-нибудь уголке планеты, значит, прервалось дыхание жизни.

Если умерла Камилла, чудесное дитя греческого бога и египетской уличной девки (Адамбергу казалось, что только таким и могло быть происхождение его малышки), тогда уже не стоило суетиться по утрам и заниматься весь день делами. Наверное, не стоило ни разыскивать убийцу, ни помнить, сколько сахару класть в кофе, ни спать с Кристианой, ни замечать камни на мостовой, если где-то на свете не украшала собою жизнь его Камилла; серьезность ее чела и беспечность ее уст, соединяясь, сплетались в восьмерку - символ бесконечности. Если Камилла умерла, значит, Адамберг потерял единственную женщину, которая могла тихонько прошептать ему утром: «Жан-Батист, я уезжаю в Уахигуиа. Это у истоков Белой Вольты». Отстранившись от него, она сказала: «Я тебя люблю», оделась и ушла. Он подумал, что надо не забыть купить хлеба. А она не вернулась, его любимая малышка. Прошло девять лет. Он был бы не так уж далек от истины, если бы сказал: «Я знаю, что такое Уахигуиа, я даже прожил там какое-то время».

• Предыдущая
• 14/47
• Следующая