Перстень вьюги (Приключенческая повесть) - Колесникова Мария Васильевна - Страница 2

Матросская форма прямо-таки преобразила Василия. Взглянул в большое зеркало и не узнал себя: на него глядел дюжий морячина с литой грудью, с угловатым улыбающимся лицом и круглыми, спокойными серыми глазами. При встрече Макухин пришел в восхищение:

— Да тебя хоть на экран! Ух ты… Понятно, почему Катерина в тебя втрескалась.

Его слова были приятны Василию. Кешка даже в морской форме казался щупловатым. А на руднике считался лучшим экскаваторщиком. Его определили на подводную лодку, и Василий немного завидовал ему, так как мечтал попасть на подводный корабль. Подводник есть подводник, в подводники берут самых выносливых и наиболее сообразительных, дают им «интеллигентную» специальность, а такого дылду, как Бубякин, можно и на эсминец, трюмным машинистом… Как-то Василию пришлось побывать на подводной лодке. По крутому трапу он спустился в центральный отсек. Внутри было непривычно тихо, от белых плафонов струился мягкий свет. Бубякина поразило обилие всяческих механизмов. Ему показалось, будто вполз внутрь какой-то диковинной машины. Технику он любил, в ней таилась особая солидная строгость. В носовом отсеке — торпедные аппараты. Возле них возятся торпедисты в рабочих пилотках. У Кешки Макухина своя маленькая рубка, в ней он и сидит с наушниками на голове. Когда лодка уходит на глубину, Кешка прослушивает море, знает каждый подводный шум, легко различает работу гребных винтов идущего где-то далеко корабля. Одним словом, волшебник. И трюмные здесь всегда на первом плане, не то что на эсминце. Они хлопочут возле клапанов и переключателей, проверяют систему вентиляции цистерн главного балласта. От пирса подводная лодка отходит под электромоторами, плавно, легко и, лишь выйдя на широкую воду, включает дизеля.

После этого памятного посещения Василий вдруг показался самому себе чересчур громоздким, неуклюжим. Да, специальность Макухин получил особенную: гидроакустик! Ну а Бубякин вошел в трюмную группу эсминца. Эта трюмная группа состояла из физически сильных парней, так как в случае аварии она должна была бороться за живучесть корабля, за его непотопляемость. Всё та же кувалда, какой Василий орудовал на руднике, доски, гвозди, цемент, парусина, рубленая мочала, пеньковые и стальные тросы — все, что потребуется для заделки пробоин. Но за два года службы на эсминце трюмной группе так и не пришлось проявить себя — аварий не было.

Василий заскучал и оживился только тогда, когда узнал, что эсминец «Непреклонный» перебазируется в бухту Синимяэд, в Эстонию, которая недавно стала советской. Здесь все было внове: и люди, и уклад их жизни, и сама природа. Люди нравились. Они восторженно радовались, что наконец-то сделались советскими, на моряков смотрели как на своих освободителей и защитников. Нет больше полицейских, буржуазное правительство свергнуто. Фабрики, заводы, рудники стали народным достоянием. Свобода!.. Бубякин радовался за них и вместе с ними… Власть помещиков и капиталистов казалась ему диким пережитком, разве можно терпеть такое? Он гордился своей моряцкой формой, своим кораблем и был бы вполне счастлив, если бы не война. Она началась как-то вдруг, неожиданно, перевернула весь уклад размеренной моряцкой жизни, где все известно наперед.

Василий немного забеспокоился, когда узнал, что подводная лодка, на которой служил Макухин, покинула бухту. Может быть, внезапно перебазировали в другое место?

Он поднимался на заброшенный маяк, подолгу стоял на верхней галерее, вглядываясь в морскую даль, но лодка «Щ-305» не появлялась. Ее место на плавучей базе оставалось незанятым.

Когда началась война, Василий отнесся к этому спокойно. Был убежден: все закончится очень быстро крахом фашистских войск. А как же могло быть иначе? В Бубякине всегда жило презрительное отношение к врагам, он называл их мелюзгой, не верил в крепость их духа. А когда узнал, что гитлеровцы захватили часть советской территории, прямо-таки рассвирепел.

Он рвался в бой. Каждая сводка Совинформбюро, сообщающая о продвижении врага, ранила его сердце. Главные удары немецко-фашистские войска наносили в направлении Даугавпилс — Псков, Вильнюс — Минск, Брест — Минск, Луцк — Киев. Танковые и моторизованные дивизии врага вскоре захватили Даугавпилс, Ригу, Либаву, Пярну, Псков, рвались к Ленинграду. Пярну… всего сто тридцать километров от Таллина… Образовался сплошной фронт от Черного до Балтийского моря.

Недавно на эсминце «Непреклонный» побывало большое начальство из Таллина, из Политического управления флота. На верхней палубе прошел митинг. Суровый бригадный комиссар с орденами Ленина и Красного Знамени на кителе рассказал о положении на фронтах. Каждое его слово падало на сердце Бубякина тяжелой гирей.

Моряки слушали бригадного комиссара, придвинувшись к нему вплотную, ближе всех стоял Василий: он хотел знать все. Шум моря мешал слушать, и это сердило. Василий видел лица товарищей и понимал, что они также хотят разобраться во всем, как бы уточнить размеры той опасности, которая нависла над страной, — ведь сводки Совинформбюро были чересчур лаконичны, а сейчас перед ними был большой начальник из Политического управления, он-то наверняка посвящен во многое, ему известно что-то самое важное, главное.

Бригадный комиссар был коренастенький, крепкий, стоял на палубе, широко расставив ноги и заложив руки за спину. Бубякину делалось не по себе от его резкого с хрипотцой голоса и колючего взгляда. Говорил он горячо, призывая беспощадно истреблять фашистских захватчиков. Да, обстановка на фронтах очень тяжелая. Гитлер рвется к Ленинграду, не считаясь с потерями. Балтийские моряки находятся на переднем крае кровопролитной борьбы, они должны оттянуть силы врага на себя, постоять за молодую Эстонскую республику, преградить доступ фашистам к Ленинграду, остановить врага…

То был откровенный разговор, без всякой утайки, без боязни посеять страх в сердцах малодушных. Малодушных здесь не было, и комиссар, наверное, догадывался об этом. Неожиданно взгляд комиссара остановился на крупной фигуре Бубякина, он, выдернув руку из-за спины нацелил палец на матроса и спросил:

— Остановим?!

Василий хоть и растерялся, но быстро овладел собой, ответил:

— Дать им нужно по зубам как следует, они и откатятся! А мы торчим тут. До каких пор?.. Нельзя же позволять, чтобы надругались над нашими советскими людьми…

Спохватившись, замолчал, обвел виноватым взглядом своих командиров, ожидая выговора за своеволие, но командиры сочувственно улыбались ему. И он понял: командирам тоже осточертело отсиживаться в этой уютной бухте Синимяэд. Разумеется, всего этого они не могли сказать высокому начальству: начальство знает, кому где находиться, кому драться, а кому оставаться в резерве. И то, чего не могли сказать они, сказал без всяких обиняков матрос. Очень правильно сказал.

Бригадный комиссар тоже улыбнулся, и суровость сразу сошла с его лица.

— Хорошо сказали, товарищ матрос! Драться мы умеем, и немцы уже потеряли полторы тысячи танков и почти столько же самолетов.

Когда митинг окончился, Бубякин спросил командира трюмного поста Кривцова:

— Кто он, бригадный комиссар? Очень здорово говорил…

Кривцов бросил на Бубякина презрительный взгляд:

— Эх ты, пихта! Чему вас только на руднике учили? Так это же известный писатель, тот самый, который — «Мы из Кронштадта»!

Бубякин был поражен. И даже засомневался: уж не подшучивает ли над ним старшина. Но старшина сказал правду. О писателе говорили в кубрике, говорили о его пьесах, кто-то смотрел эти пьесы в театре, кто-то видел, как снимали фильм «Мы из Кронштадта». Писателю было лет сорок, но Бубякину он показался пожилым, в годах: участник гражданской войны все-таки! Рассказывали, будто он четырнадцатилетним пареньком убежал из дому на фронт первой мировой войны. Испытал всякое: плавал на корабле матросом, был бойцом на бронепоезде, пулеметчиком в Первой Конной Буденного.