По законам Дикого Запада (СИ) - Топоровский Евгений Александрович - Страница 1

Клив сидел в бочке из-под солонины. Сидел давно, должно быть, часов пять, размышляя об этой, полной несправедливостей, жизни.

Майк Арлин, огромный рыжий ирландец, в руках которого дробовик «Уитни» десятого калибра выглядел не более чем изящной тросточкой, досасывал, наверное, уже десятую кружку пива в салуне «Эльдорадо». Причем за казенные деньги.

Питер Уитмор, второй помощник федерального маршала, в накрахмаленной белой рубашке и шерстяном костюме-тройке, удобно устроился в плетеном кресле с раскрытой газетой в руках. Кресло стояло в цирюльне старого Дика, наискосок от здания банка, и Питер с комфортом наблюдал за входом сквозь большое, хотя и грязное стекло витрины.

Лерою, правда, повезло меньше. Он сидел, скорчившись на колокольне городской церкви, и мучился от жары ничуть не меньше самого Клива. Но выбора у Сэма не было. Куда можно запрятать лучшего стрелка, вооруженного, к тому же здоровенным «Шарпом» пятидесятого калибра? Только на колокольню. Неудобно, жарко, зато и шансов поймать пулю намного меньше. Не то, что у него, Клива.

По плану, предложенному федеральным маршалом Джонсом, Клив отвечал за маленькую дверь, расположенную на заднем дворе банка. В то время, пока Арлин и Уитмор будут поливать парней Финнигана свинцом, он должен проскочить через двор и обрадовать бандитов своим появлением с тыла. Клив вполне был способен на такое. Лет пятнадцать назад он посчитал бы это простой работенкой, но и сегодня, в свои пятьдесят пять, не видел в ней ничего невозможного. Пальцы левой руки скрючил артрит, но правая, хвала Господу нашему, оставалась такой же быстрой, как и раньше. Ну а тех, кто прорвется наружу, если конечно, будет, кому прорываться, встретит Лерой со своим громобоем. Клив им не завидовал. Тяжелая свинцовая пуля, выпущенная из такой пушки, легко отрывала конечности, оставляя фонтанирующие кровью обрубки с торчащими из ран обломками костей. А попав в туловище, все равно в грудь или спину, разрывала живот, выпуская на свет божий розовые лохмотья легких и сизые кольца кишок. Человека, непривычного к подобному зрелищу, могло и стошнить.

Клив слегка поморщился, отгоняя от себя возникшую перед внутренним взором картину. Пошевелился, удобнее примостив свое тщедушное тело на небольшом полене, поставленном на попа, и принялся изучать узоры, образованные кристаллами соли на слегка изогнутой поверхности дубовых досок. Вот всадник в широкополой шляпе, несущийся во весь опор. Силуэт лошади едва заметен, но это обстоятельство нисколько не портит картины, сложившейся отчасти на темной поверхности бочки, отчасти в разыгравшемся воображении Клива. А вот каньон Рио-Гранде, каким он видел его на дагерротипе в Остине, в борделе матушки Клэп, где побывал в году одна тысяча восемьсот шестьдесят восьмом. Или в шестьдесят девятом? Нет, точно в шестьдесят восьмом. После неудачной охоты за парнями из Банды Черных Холмов, в окрестностях городка Раунд Рок. Тогда Клив потратил месяц, преследуя двух ковбоев, которые, в конце концов, почувствовав слежку, разделились и покинули территорию округа Тревис. А он, измотанный до полной потери сил, и, вдобавок подхвативший простуду, решил устроить себе небольшой отпуск.

А почему, нет? В карманах звенело серебро за голову Малыша Бена Ринго, мелкого шулера, дурака и легкую добычу. Обычно за Ринго никто не дал бы и пяти центов в базарный день, но однажды, перебрав виски, этот пьянчужка застрелил своего соперника по игре в покер прямо в салуне, на глазах, по меньшей мере, тридцати горожан и ковбоев с окрестных ранчо! Мозги несчастного забрызгали стены заведения и сюртук мэра Льюиса, безвозвратно испортив аппетит большинству посетителей. А покойника пришлось хоронить в закрытом гробу, дабы уберечь безутешную вдову и пришедших на похороны от лишних переживаний. Вот тогда-то цена за Бена Ринго и взлетела до двухсот баксов. Ордера с надписью «РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЖИВЫМ ИЛИ МЕРТВЫМ» красовались на фасадах каждого дома в Хейвене, а салун и здание почты украшали, как минимум, десяток листов каждое. Под дурно исполненным портретом Ринго зловеще чернело набранное крупным кеглем слово «УБИЙЦА» и трехзначное число, начинающееся на двойку, а заканчивающееся двумя нолями. Иногда Клив задумывался, какой части из этих двухсот монет он обязан испачканному мозгами сюртуку мэра? И каждый раз приходил к ответу, что, по крайней мере, половине. Черт, неплохо, совсем неплохо за несколько пятен крови, кусочков кости и мозга на отрезе дорогого твида.

Кружащиеся в хороводе воспоминания постепенно становились все ярче, оттесняя на задний план жару и провонявшую мясом бочку. Веки охотника медленно опустились и Клив, упершись лбом в шершавые, пропитанные солью доски, провалился в тяжелый сон.

Полночная луна заливала мертвенно бледным светом слегка колышущиеся кукурузные стебли, когда Клив серой тенью скользнул по правому краю поля. Достигнув неширокой, ярдов в тридцать, полосы желтой земли, отделявшей поле от огороженного прогнившими досками двора, он присел на одно колено. Минут на пять замер, вглядываясь в темные, затянутые бычьими пузырями окна хибары. Никого.

Лишь тихо шелестели длинные, заостренные, как наконечники копий, листья, в черном небе глухо ухали совы. И еще кое-что. Что-то среднее межу детскими всхлипами и скулежом, время от времени прерывающееся коротким похрюкиванием. Небольшая пауза, затем снова всхлипы и похрюкивания. На лице Клива расплылась довольная улыбка, обнажив пожелтевшие от табака, но еще крепкие зубы. Легко поднявшись на ноги, он по-прежнему бесшумно перетек к изгороди и, на секунду замешкавшись, поднырнул под ветхой доской ограждения. Прикасаться к древней, криво сколоченной калитке Клив не решился. Эта изъеденная ветрами и солнцем конструкция могла обрушиться на землю с грохотом, способным разбудить мертвеца задолго до прихода Страшного Суда. С быстротой и грацией горной кошки он пересек залитое призрачным светом луны пространство двора. Прижавшись левым плечом к деревянной стене хижины, осторожно выпрямился.

Теперь храп спящего в домике человека, более походил на хрип подавившегося собственным языком эпилептика. Клив помнил, как хрипел на полу салуна «Красотка Молли» городской пьяница Джим Морис, а док Берлингтон его, Клива, ножом, разжимал старику зубы. Рот Мориса пузырился густой белой пеной, чуть розовой в тех местах, где губ и языка коснулось бритвенно-острое лезвие.

Клив распахнул короткую, дубленой кожи, куртку. Откинул правую полу и положил ладонь на обмотанную сыромятными шнурами рукоять револьвера. Большой палец привычным движением сдвинул вперед веревочную петлю, охватывавшую курок. Чуть потянув рукоять на себя, проверил насколько легко выходит оружие из кобуры. Затем, едва касаясь левым плечом стены, скользнул к узкой дощатой двери, ведущей в хижину.

Мягко толкнув дверь, Клив переступил порог, и тут же в нос ему ударил тяжелый запах перегара. Плавным движением охотник достал из кобуры револьвер, одновременно взводя курок. Раздался тихий, маслянистый щелчок. Барабан провернулся, заряженная большой круглой пулей камора замерла точно напротив казенника. Дульный срез ствола, похожий на широко распахнутый глаз, описал полукруг, внимательно осматривая скудное убранство хижины.

Очаг, сложенный из плоских камней, небольшая вязанка хвороста, лежащая рядом. Слева от очага, на высоте около пяти футов, приколоченная к стене полка. На ней помятый, закопченный кофейник, небольшой котелок, кружка и грубо слепленный глиняный горшок. Фигурка Девы Марии. То ли вырезанная из дерева, то ли гипсовая, под слоем пыли, щедро смешанной с сажей и не разглядишь. Такие бесплатно раздавали в торговых миссиях лет двадцать назад. Под полкой лежал наполовину пустой мешок из-под муки, с чернильным клеймом бакалейной лавки Хейвена. Груда кукурузных початков, плетеная корзина для зерна, на треть заполненная пшеницей. Сбитый из досок небольшой стол и колченогая табуретка сиротливо жались к дальней стене хижины. Над столом — деревянное распятие грубой работы.