Мы живем на день раньше (Рассказы) - Протасов Вячеслав Иннокентьевич - Страница 3

Я понял, что фильм ему не понравился.

А вообще ему нравились только елки да сопки. В этом я убедился несколько месяцев спустя, когда нас после окончания учебного отряда привезли в часть.

Мы с Санькой стояли на старой, разбитой машинами дороге. Дорога петляла между сопок и падала в море. Я тоскливо смотрел на голый серый мыс, где под порывами ветра раскачивались два чудом уцелевших деревца, на хмурую стальную гладь залива, на оранжевое солнце.

Солнце было похоже на мандарин и висело над морем. От него по воде бежала к побережью золотая дорожка. Дорожка упиралась в несколько домов, разбросанных около пирса, где стояли подводные лодки. Вся эта картина не вызывала у меня вдохновения.

— Дыра, — вздохнув, произнес я.

— А совесть у тебя есть? — рассердился Санька и добавил свое знаменитое: — Красотища!

— Совесть. А что это такое? — невинным голосом спросил я.

— Дурак, — сказал Санька и, круто повернувшись, зашагал к пирсу.

Со старшиной второй статьи Нориным мы спускаемся в машинное отделение. Оно расположено внизу, в самом центре «Самары». «Самара» — это бывший грузо-пассажирский пароход, отслуживший свой срок и переоборудованный под штаб береговой базы. Штаб стоит на мертвых якорях, приткнувшись кормой к добротному каменному пирсу. У «Самары» совсем не военный вид. Наверное, это так нужно.

Помещение машинного отделения тускло освещено электрическими лампочками. Сверху, с подволока, устало глядят серые глаза иллюминаторов. В них виднеется небо. Оно тоже серое.

Мы с Нориным стоим у черного блестящего щита и смотрим на приборы. Старшина — мой командир отделения. Его недавно назначили на эту должность, и он немного важничает.

— А ты правой сколько раз двухпудовик выжимаешь? — спрашиваю я.

Норин удивленно смотрит на меня серыми большими глазами и раздельно произносит:

— Товарищ матрос, где вас так учили разговаривать?

Я краснею. Наверное, мне не стоило задавать ему этот дурацкий вопрос.

— Вы, Безродин, хорошо усвоили заведование? — произносит старшина казенным голосом и шагает по черным блестящим от соляра паелам к переборке.

Я киваю головой и двигаюсь за старшиной. Наши шаги гулко отдаются в тишине.

По переборке бегут вверх тяжелые магистрали. По ним идет пар, которым отопляется «Самара». Магистрали соединяются в разобщительной коробке. Там установлен большой медный клапан. Им регулируется подача пара из котлов. Клапан едва держится, и Норин это замечает.

— Надо отремонтировать, — говорит он и почему-то безнадежно смотрит на меня.

Сверху брызгает сноп света. В люк просовывается круглая Санькина голова.

— Безродин! — кричит он.

— Чего тебе? — спрашиваю я безразличным тоном.

— Айда в баскет погоняем. Капитан-лейтенант Уваров хочет новеньких посмотреть для сборной, — продолжает Санька, а я молчу, всем своим видом показывая, что очень занят и готов сидеть в машине еще двое суток.

— Если капитан-лейтенант Уваров вызывает, идите, — говорит Норин.

Я лезу вверх, к солнцу, по узкому черному трапу. Я еще не знаю, кто такой Уваров, но мне очень хочется поиграть в баскетбол.

С «Самары» мы сходим вместе с Санькой. Санька идет впереди и смешно семенит ногами. Он то и дело оборачивается. Я иду не спеша, несу в руке чемоданчик с формой.

У баскетбольной площадки мы останавливаемся. Несколько крепких парней бросают по кольцу.

Я хочу ошеломить Саньку и небрежно бросаю чемодан на скамейку. На его верхней крышке изображен белый пингвин. Пингвин держит большой баскетбольный мяч и улыбается.

— Помогает талисман? — Санька кивает на пингвина.

— Угу, — бурчу я и неизвестно почему хвастливо добавляю: — А у меня завтра день рождения, так что мы вам сейчас всыпем.

— Именинники не всегда выигрывают, — Санька тряхнул стриженой головой.

Я вытаскиваю из чемодана черные шелковые трусики, новую майку и кеды.

— Доспехи чемпиона, — острит Санька.

Я молчу. Я просто хочу показать этому пижону Пузыреву, как надо играть в баскетбол, и стягиваю с плеч суконку.

Мы разделились на две команды. Санька играет против меня. В больших до колен трусах, босиком, он, сутулясь, бегает по площадке. Трусы раздуваются, как паруса. Мне становится смешно. И этот парень собирается нас обыграть! Сейчас я ему покажу. Я иду на Пузырева, но он ныряет у меня под рукой и левой бросает по щиту. Мяч, подпрыгивая, вертится на кольце и падает в сетку. А пижон Пузырев с наглой ухмылочкой смотрит мне в глаза и нахально спрашивает:

— Безродин, ну как талисман?

Игра продолжается. И продолжается не в нашу пользу. Это крах. Мой спортивный авторитет рушится у всех на глазах. Пузырев, который босиком носится по площадке, делает со мной все, что хочет, и я не могу его остановить. А ведь на моей суконке блестит значок спортсмена второго разряда. Я получил его за баскетбол. Такого значка у Саньки никто не видел.

Мы проиграли с позорным счетом. Я сел на скамейку и стал нехотя расшнуровывать кеды. На душе была тоска, хотя капитан-лейтенант Уваров сказал, что я и Пузырев будем играть за сборную. Это меня не трогает.

— Проиграл, именинник. — Санька садится рядом и насмешливо смотрит на меня.

Мне нечего ему ответить. Я просто пожалел, что сказал ему о своем дне рождения. Какое ему до этого дело. В ответ на его ухмылочку я кивнул:

— Общий привет! — и пошел к «Самаре».

Мне не хотелось после проигрыша встречаться с ребятами, и я полез в машину. Норин обрадовался.

— Давайте вместе отремонтируем клапан, — сказал он и потянулся за ключом, — вместе оно сподручнее. — А потом неожиданно перешел на ты: — Ты, Безродин, со слесарным делом знаком?

Я не был знаком со слесарным делом, но меня злило обращение старшины, тон, которым он со мной разговаривал. Жалеет. Игоря Безродина жалеть не надо. Как-нибудь обойдемся сами, без помощников.

— Я исправлю, — сказал я и взял у Норина ключ.

Старшина с минуту молча смотрел на меня.

— Сами?.. Ну что ж, попробуйте.

Норин ушел, вместо него явился Санька. Он уселся на разножку и нахально уставился на меня.

— Дуешься?

— Без утешителей обойдемся, — сказал я и, поставив банку из-под смазки ближе к магистралям, полез к клапану.

Банка была скользкой и шаталась под ногами. Я поймал в прорезь ключа гайку и хотел повернуть ее вниз. Гайка не поддавалась. Я схватился за ключ двумя руками. Гайка стояла на месте. Тогда я с силой рванул ключ вниз. Ключ выскользнул из рук и со стуком грохнулся о стальной настил палубы.

— Давай я сделаю, — сказал Санька.

Меня это задело, и я зло бросил:

— Валяй.

Санька полез на банку. Он долго примерялся к гайке, крутил ключ, осторожно и как-то ловко орудовал руками. Я видел, что гайка поддавалась. Санька работал спокойно, будто всю жизнь только тем и занимался, что отвинчивал гайки.

— Сейчас, Безродин, раз, два — и в дамки. — Санька повернул ко мне счастливое лицо. Нос у него почему-то был запачкан сажей.

Я видел сутуловатую спину Пузырева, его неторопливые, рассчитанные движения и старался понять: почему он все может, а я нет? Кто он, этот парень, с круглой головой и насмешливыми голубыми глазами? И вообще, что ему от меня надо? Ха, Игорь Безродин ударился в философию, хочет познать существо человека. Смешно. Раньше со мной подобного не случалось. Увидела бы меня сейчас мама, обязательно бы изрекла:

— У Игоря это возрастное.

А может быть, это действительно возрастное? Возрастное… Слово-то какое скучное, сухое.

— А… а… а… а!!!

Страшный крик наполнил машинное отделение. Я не столько услышал, сколько ощутил этот рвущийся из глубины души человеческий крик. Я видел, как бьет из магистрали белый сноп пара. Саньки у клапана не было. Он лежал на палубе, уткнувшись в грязную банку из-под смазки. Глаза у меня стали квадратными. Я вспомнил, что забыл перекрыть пар.

…Ночью я не мог сомкнуть глаз. На улице гулял шалый ветер, в черном квадрате окна тоскливо висела голубая луна, а я ворочался с боку на бок и думал о Саньке, о том, что мы с ним совершенно разные люди.