Ларец - Чудинова Елена В. - Страница 49

• Предыдущая
• 49/143
• Следующая

Нелли потупилась: отец Модест был прав, но ей и в голову не приходило ране, что Венедиктов может последовать за нею столь далеко. Раз он послал такую погоню, то будет выслеживать ее, покуда не дознается, где она хранит свое сокровище! Как глупо с ее стороны!

– По щастию, наши цели совпадают. Выполнив мою просьбу, ты сможешь спокойно воротиться домой. Венедиктов тебя тогда не потревожит.

– Что же ему помешает это сделать? – Голос Нелли предательски задрожал.

– Ты бы лучше спросила, чего мне надобно.

– Чего же?..

– Видишь ли, маленькая Нелли… – отец Модест замолчал, медленно прошелся по горнице. Освобожденные из косы волосы его, уже подсохшие, падали на плечи серебряными волнами. – Мне непременно нужно уничтожить Венедиктова. Вот только без твоей помощи этого никак не получится.

Впервые за долгое время сон Нелли был так глубок, что никакие сновидения не тревожили ее. Что же касается отца Модеста и Роскофа, то они, напротив, вовсе не отдали дани Морфею. Это поняла Нелли, как только открыла глаза: оба сидели за нескобленым столом, с выгоревшим до самого олова подсвечником между ними, меж тем как в слепые окошки пробивался опаловый туманный рассвет.

– … человека равно глубочайших учености и таланта, – с нескрываемым почтением говорил отец Модест, и Нелли подосадовала, что спала в эту ночь. Оставалось только не шевелиться, лежа на продымленной овчине, и чуть прикрыть глаза ресницами. – Восхищение мое непомерно.

– Но где ключ к печальной моей судьбе? – с волнением воскликнул Роскоф, но тут же обернулся в сторону Нелли и понизил голос. – Я вижу, Вам внятен язык моих злоключений. Не томите же меня.

– Я далек от того, чтобы играть Вашим естественным нетерпением, – мягко ответил отец Модест. – Просто не враз понял, с чего начать мое объяснение. Запаситесь терпеньем, дорогой друг, рассказ будет долог.

– Я оборотился в аллегорию Терпения, – судя по интонациям, Роскоф явно преувеличивал свое превращение. – Но говорите!

– С условием – не обижаться, ежели что-то покажется колким. Прежде всего, Вам лишь по незнанию представлялось, что научные занятия Вашего батюшки не имели связи между собою. Финикия, Жакерия, Реформация – все это линии одного чертежа, но лишь высоко просвещенный ум способен узреть весь рисунок. Не казалось ли Вам странно когда-нибудь, что соотечественники Ваши едят конину?

– Что?! – Роскоф даже привстал от удивления.

– Вам, верно, рассказывала в младенческие годы сказки нянька? – отец Модест успокаивающим движеньем руки предложил Роскофу сесть. – Помните, что хороший охотник никогда не ест говорящих животных?

– Говорящих животных не бывает, – сквозь зубы процедил Роскоф. – Что нам с Вами за дело до нянькиных сказок?

– В каждой сказке – кладезь познания. Не стоит лишь понимать сказки вовсе буквально. Говорящие животные бывают, мой друг. Только говорят они с нами, конечно, особым языком. Животные эти – лошади, собаки – словом, те, что помогают нам в совместной работе.

– Разве коровы не помогают человеку? Они даже полезней собак.

– Коровы для нас лишь источник мяса и молока. Разум их нам не потребен. Закон Натуры жесток, и овцы, свиньи, равно как и коровы, живут с нами бок о бок, но являются лишь ходячими кладовыми шерсти, молока, кожи, мяса… Но мы не говорим с ними, ибо нельзя говорить с тем, кого ешь. Это святой запрет. Совместные усилия разума, что возникают между человеком и собакою, и есть своего рода язык. Поедание тех, с кем есть у тебя язык, близко к антропофагии, весьма близко.

– Но при чем…

– Никто, кроме французов, не сделал из говорящих животных признанного лакомства. Неужели Вы не понимаете, что сие есть свидетельство того, что с нацией не все в порядке?

– Я не думал, но… Постойте, у меня был поросенок, что искал трюфели. Я дрожал все детские годы, когда гостил в деревне, что моего обожаемого Поркуса съедят, как обыкновенную свинью.

– Все верно, мой друг. Свиньи – не говорящие животные, но, заговоривши со свиньей, ее нельзя уже есть. Та свинья была говорящая, она трудилась на людей.

– И вспоминаю теперь, что в нашем дому конины не подавали. Но разве сие не пустяк?

– О, нет, не пустяк! Как раз в таком дому, как ваш, этому подлому блюду не было места. Все одно к одному, мой друг! Вы скоро прозрите сами. Древние карфагеняне же ели собак и тоже почитали их деликатесом. А Вы знаете, откуда взялись карфагеняне? Карфаген был колонией Финикии, пережившей ее. Мы не знаем, что ели финикийцы, но скорей всего то же самое, что и их потомки карфагеняне. Вероятнее всего, финикийцы ели и человеков.

– Финикийцы?

– Да, да, финикийцы, которых внимательно изучал Ваш отец! О, сколь прав был благородный римлянин, что каждую речь завершал словами: «А еще я считаю, что Карфаген должен быть разрушен!» И римляне разрушили Карфаген, не оставя и следа от мерзостных богов его, коим приносились в жертву сотни, тысячи маленьких детей! Римляне сровняли Карфаген с землей. Финикии уже не было, казалось, человечество может дышать полною грудью. Кто вспомнил бы о том, что Карфаген был не единственным наследником Финикии? Жалкие поселения, что были разбиты близ оловянных рудников, единственно для их обслуживания на нужды Финикии, сохранили ядовитую кровь. Где находились эти поселенья?

– У нас. На берегах Франции.

– Кто еще жил в тех местах?

– Галлы, это знает любой школьник.

– Думаете Вы, Ваша родная земля была прародиною галлов? О, нет! Но оборотимся вновь к сказкам. Что знаете Вы о вампирах?

– Отец, помилосердствуйте! Неужто Вы скажете мне, что и вампиры – не выдумка суеверия?

– Отчего же народы, населяющие берега Дуная, суевернее других? Ученые люди считают, что в самой той местности есть какой-то недостаток нужных организму человеческому элементов, что вызывает странное заболевание, нечто вроде голода к человеческой крови. А вить пьющий кровь человека также нарушает священный запрет.

– Рассказывают, что вампиры – мертвецы, вставшие из могил.

– Сие аллегория, но в ней много смысла. Высшего смысла. Известно ли Вам, что галлы пришли с берегов Дуная?

– «Галльская кровь мутит франкскую…» Так говаривал всегда отец!

– Вы начинаете понимать. Но нам далече еще до франков. Сперва вспомним римлян. Римляне пришли и завоевали галлов. Римляне осели в Галлии. Отравленная кровь была разбавлена славной римской кровью. Но слишком в небольшой пропорции! И никогда Франция не стала бы тем, чем суждено было стать, когда из совсем иных пределов не пришли бы пешие орды дикарей – белокурых и сильных, благородных и бесстрашных. Они шли из саксонских земель, они были германцы. Вожди их почитали себя потомками женщины и морского чудовища, о чем свидетельствовала передаваемая из поколения в поколение примета: особой формы родимое пятно. Это были Меровинги – будущие христианские государи, короли франков.

– Но разве же не были жестоки римляне, не были жестоки франки?

– Есть жестокость и жестокость, друг мой. Римляне и франки – это здоровая жестокость силы, она преодолима. Финикийцы и галлы – это жестокость слабости, она тлетворна. Финикийцы бросали живых младенцев в чрево огнедышащего идола, изваянного из металла, именем Молох. Одичав в смешении с галлами, они не забыли своих обычаев. Галлы не умели лить из металла. Что с того! Они стали делать из ивы плетеные клетки в форме идола и сперва заточали нещасных жертв в эти клетки, а затем поджигали самого идола. Десятки человек сгорали враз! Галлы любили украшать себя и жилища отрубленными головами, которые бальзамировали с немалым искусством.

– У нас любят славить иногда галлов, особливо Верцингеторикса, который противился Цезарю. Его выставляют патриотом, защитником родины.

– Гиль! Мертвая кровь должна была покориться живой. Сколь просты внешние признаки, и сколь малое значение им придают! Серебро – здоровый металл, необычайно полезный человеку. Франки любили серебро. Золото – скверный металл, противный здоровью. Сказать кстати, не случайно и вампиры серебра не переносят. Галло-финикийцы любили золото. Но шло время, и, увы, галльская и франкская кровь смешались. Было бы легко сказать, что отличить галла от франка просто! Галлы смуглы, узкокостны, темноглазы, остролицы. Франки белокуры, светлоглазы, крепки телом и высоки ростом. Это правда, но увы и увы! Это не вся правда. Внешнее различье лишь крайнее выражение этой правды, но сколько мы видим смешанных обличий. Дом, разделившийся в самом себе, не устоит. Сколь нещаслив и многострадален человек, по жилам коего струятся и мертвая кровь, и живая! Франкская кровь – созидающая, галльская – разрушающая. О, отчего дети, зачатые от смешения галлов и франков, не умирают от ужаса в утробе?! Сколь лучше было бы им не являться на свет!

• Предыдущая
• 49/143
• Следующая