В синих квадратах моря (Повесть) - Золототрубов Александр Михайлович - Страница 6

— А у Васи Новикова есть кто? — спросил Грачев.

Серебряков задумчиво потер рукой подбородок, припоминая семью моряка. Она жила на Украине. Бомба угодила в убежище, и все погибли. Когда на корабль пришло известие, Новикова уже в живых не было.

Капитан 2 ранга пощипал пальцами усы:

— Вот так. Была и у Васи Новикова своя амбразура. У каждого из нас встречается в жизни амбразура, которую надо грудью закрыть. И никак иначе.

Серебряков умолк. Грачев сидел, боясь шелохнуться. Крепко сжал губы. Потом встал:

— Разрешите на минуту сбегать в каюту?

Вскоре Петр вернулся, положил перед Серебряковым небольшой альбом в зеленом замшевом переплете.

— Тут кое-что есть…

Вот на фотографии тихая деревушка, вишни белые, весенние, перегнулись через плетень. Рядом с ним — женщина с застывшим, как это бывает только на снимках, лицом, и паренек — босой, загорелый, в матроске. Женщина Серебрякову показалась знакомой, где-то он видел ее.

— Мама и я, — пояснил Грачев.

А вот большая фотография, семейная. Серебряков, не торопясь, листал новенький, видно недавно купленный, альбом, спрашивал и слушал коротенькие истории из жизни лейтенанта.

— В тельняшке вы?

— Отцовская, — грустно сказал Петр. — Бушлат есть, ремень с бляхой. Все, что моряку положено. Я любил надевать бескозырку. Иду по селу и песню пою.

Серебряков на минуту перестал листать альбом, поднял голову и, щуря глаза, тихо запел: „В нашем кубрике с честью в почете две заветные вещи лежат, это спутники жизни на флоте, бескозырка да верный бушлат“. Так? Бывало, и сам не раз пел. За душу берет, а?

Петр согласно кивнул головой.

— А это, — указал он на маленькую, совсем пожелтевшую фотографию, — друг папин. На лодке вместе плавали. Жаль, фамилии не написал, а то бы я разыскал.

Серебряков перевернул еще страницу и оторопело взглянул на Грачева — вдвое была свернута матросская лента с золотыми, чуть потускневшими буквами: „Бодрый“. Серебряков осторожно вытащил ее из альбома.

— Откуда она у вас?

— Да вы смотрите, кровь-то мать на ленточке так и не отстирала!

Серебряков зачем-то встал, зачем-то переложил книги на столе и резко обернулся — не может быть! Не может быть?.. Потом вдруг порывисто обнял Грачева за плечи и сказал:

— Вот ведь история какая! Человек ты мой…

Она увидела сына в окно. Шел он, не разбирая дороги, качаясь из стороны в сторону.

— Опять напился, сил моих больше нет, — почти простонала Дарья Матвеевна.

Кирилл вошел в комнату в грязных сапогах, сбросил с себя рыбацкий жакет, мутными глазами уставился на мать. Она не выдержала, всхлипнула:

— И в кого ты такой уродился? Семью бросил, пьянствуешь. Грех так жить.

Он зевнул:

— Спать охота, мать. Ты не серчай… К Таньке поеду. Сынка повидать надо…

Он упал на диван, не раздеваясь, и сразу уснул. Она сняла с него сапоги, укрыла ноги одеялом и села рядом. Не повезло Кириллу в жизни. Был капитаном судна, а потом ночная катастрофа. И хотя сама она в тот день не была на сейнере, мысленно представила все до мелочей, как это случилось.

…Шторм набирал силу и даже здесь, в заливе, было неспокойно. Швартовые концы сейнера жалобно скрипели. Вахтенный штурман Герасимов ждал капитана, поглядывая на домик у самой скалы. „Стоять нам тут, пока ураган не уляжется“, — подумал он.

Наконец из домика вышли Кирилл Рубцов и дежурный диспетчер. У причала они остановились.

— Федька, — говорил Рубцов дежурному диспетчеру, — брось ты в барышню играть. Слышишь? Пойду вдоль бережка.

— Не дури, ставь сейнер на прикол до утра.

— Танюша ждет, понимаешь? Я должен быть, Федя. Уважь, а?

— Нет, — отрезал диспетчер.

Рубцов проводил взглядом сутулую фигуру диспетчера, а когда тот исчез за сопкой, поднялся по трапу на сейнер и крикнул мотористу:

— Заводи!

Волны, бросали судно. Рубцов сам стоял на руле. Ветер прижимал к скалистому берегу. Штурман посоветовал Кириллу островок обойти подальше, мель, как бы не напороться.

— Что? — насмешливо спросил Рубцов. — Гриша, ты куда собирался переходить, на „Белугу“? Завтра можешь брать расчет…

Островок остался за кормой. Вдали красным глазком мигал маяк. Рубцов ухмыльнулся:

— Ну, где твоя мель? Прошли! — капитан повеселел. — Скоро подамся на траулер. В океан дорога, понял? Засиделся я на этой черепахе… А Танька у меня красавица. Скажешь, нет? А ты женат?

— Давно.

— Чудак! С морем делить любовь нельзя…

Сейнер вдруг накренило. Рубцов мигом включил прожектор и обмер: прямо на судно надвигалась острая скала. У ее вершины, выступающей из воды, бурлили волны. Будто огромная акула раскрыла пасть. Рубцов резко перевел ручку телеграфа, но поздно: сейнер с ходу врезался в камни. Погас свет. В пробоину хлынула вода.

— Эх ты, мариман! — заорал штурман над самым ухом капитана и выскочил на палубу.

А сейнер уже повалился набок. Рубцов заметался по палубе. Догадка обожгла мозг: погибло судно. Кирилл до боли закусил губы: „Не мореход ты, а калюжник! Бить тебя мало. Гришка-то наказывал глядеть в оба. Каюк тебе, Кирилл“.

Вдали мигнул чей-то огонек. Рубцов заорал:

— Сюда, на помощь!

Вода уже залила ему сапоги. Кирилл отскочил к ходовой рубке, прижался к ней спиной. Море, серое, громадное, надвигалось. Скорее раздеться! Может, доплывет к берегу. Он лихорадочно снял тулуп, схватился за сапог, но в эту секунду волна накрыла его и завертела…

…Дарья Матвеевна села на поезд. Всю дорогу она стояла у окна вагона, глядя на серые сопки и карликовые березки, что мелькали по обочинам полотна. Телеграмма, полученная из порта, ноющей болью отдавалась в груди. „Выезжайте, сын трагически погиб…“

Поезд остановился. Дарья Матвеевна взяла с полки узелок, вышла на перрон. Сыпал мокрый снег. Она еще ни разу не была в этом городке и не знала, где здесь рыбный порт. К ней подошел парень в морской форме.

— Дарья Матвеевна Рубцова? — спросил он и, увидев, как дрогнули у нее брови, добавил: — Прошу за мной, тут рядом машина. Таня уже здесь.

Она сидела в кабинете начальника порта, слушала его слегка охрипший голос. Сейнер налетел на скалу. Тело Кирилла не нашли. Пять суток поисков ничего не дали.

Дарья Матвеевна закрыла лицо руками и зарыдала. Начальник порта стал успокаивать ее. Разве только она потеряла сына? Вот у боцмана двое детишек осталось… Он хотел сказать, что ее сын грубо нарушил приказ, самовольно вышел в море, но сказал совершенно другое:

— Кирилл был хорошим капитаном, мы любили его…

В кабинет вошел мужчина:

— Катер готов.

„Дельфин“ прытко бежал по заливу. Рубцова грустно стояла на мостике вместе с Таней, смотрела на море, а видела сына. В тот вечер он был веселым. „Деньжат мало получаю, мать. Скоро переведут на траулер, тогда женюсь. А Танька не уйдет“. Ее мысли нарушила Таня.

— Мама, я брошу венок, ладно?

Дарья Матвеевна нахмурилась. Кирилл — ее сын, она сама похоронит его. Она сама опустит венок.

— Я сама… — глухо прозвучал ее голос.

Таня сказала:

— Я жду ребенка, — и разрыдалась.

„Дельфин“ подошел к подводной скале. Застопорил ход. Рубцова и те, кто сопровождал ее, сошли с мостика на корму катера.

— Не плачьте, мама, не надо, — повторяла Таня, украдкой вытирая глаза.

Мать взяла венок. Все сняли шапки.

— Вечная память капитану судна Рубцову! — голос начальника порта глухо долетел до ее слуха.

Завыла сирена протяжно и монотонно.

Мать бросила венок. Он плавно закачался на воде и замер.

— Сынок, прощай, — глаза застилал туман.

Мать носила по сыну траур. Жила она в пограничном поселке, что в двухстах километрах от морского порта, в домике своей старшей сестры Насти, уехавшей год назад на Волгу, в Саратов. Настя звала ее к себе, но Дарья Матвеевна отвечала, что не хочет оставлять сына. А теперь вот сына нет. А боль осталась. Приснился ей сон вчера. Стоит Дарья во дворе и видит, летит чайка. Парит над ней и кричит: „Кирилл живет в океане!“ Она проснулась. На столе тикал будильник. Дарья встала, подошла к окну. Небо синее-синее. С высоты сорвалась звезда, начертила след. Дарья перекрестилась.