Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 23

Великий князь киевский сидел, оцепенев.

— Эва как… — разлепил он губы. — Ты что ж, послан застращать меня?

Бэрхэ-сэчен поклонился и сказал ровным голосом:

— Великий Бату-хан желает найти в тебе, коназ, союзника.

Ярослав Всеволодович сразу ожил, закаменевшее лицо его разгладилось.

— Булгары твердят, — бодро сказал он, — что Батыга Джучиевич надо всеми князьями князь, что он владыка всех владык, а деду его, Чагонизу, будто бы покорился весь мир. Правду бают али брешут?

— Священный Воитель распространил свою власть над Китаем и Персией, Хорезмом и Самаркандом, над дикими краями Сибири и степями Дашт-и-Кипчак. Вся Русь, от Рязани до Новгорода и от Киева до Владимира, будет выглядеть как заплата на кафтане, не покрывая и десятой доли монгольских владений…[83]

Ярослав Всеволодович поднял руку и сказал нетерпеливо:

— Будем считать, что я уже устрашился и преисполнился почтения. Чего же хочет от меня Батый? Чего ждёт?

— Покорности, — ровным голосом ответил Бэрхэ-сэчен.

— Покорности?! — вскричал великий князь.

— И верности, — хладнокровно договорил монгол.

Ярослав Всеволодович растерялся даже.

— Да в своём ли ты уме, посол? — тихо прозвучал его голос.

— Коназ! — с напором сказал Бэрхэ-сэчен. — Сила грозная и несокрушимая идёт из степи! Никому не дано оказать сопротивление Орде, а все те, кто пытался это совершить, обратились в прах! Вся Русь покорится власти и мощи Бату-хана, ляжет у ног великого, как покорная наложница. И не останется более ни одного самовластного правителя ни в Киеве, ни во Владимире, нигде! Бату-хан принесёт на Русь новый порядок — ни один коназ не займёт свой престол без позволения Орды. Править будут те, кто получит из рук хана ярлык на княжение. И ты, коназ, можешь стать первым, кто обретёт право на власть! Бату-хан хочет, чтобы ты стал великим коназом владимирским.

Ярослав Всеволодович побледнел. Да кто ж из князей не мечтает добиться власти над огромным и богатым Владимиро-Суздальским княжеством! По сравнению с Владимиром даже Киев малозначим и беден!

— А не забывает ли хан Батый о сущей мелочи? — вкрадчиво спросил князь. — Ведь во Владимире правит Юрий Всеволодович, великий князь!

— Орде не нужен Юрий, — надменно ответил Бэрхэ-сэчен, — Орда желает видеть великим князем Ярослава.

Ярослав Всеволодович откинулся на спинку трона, испытывая томительную муку выбора, — лицо его попеременно выражало страх, сомнение, надежду.

— Эва как… Допустим, я соглашусь, — сказал он. — Сохраню ли я тогда Киев?

— Сохранишь, коназ. А сын твой княжить будет в Новгороде. Так ты подчинишь своей власти почти все земли русские!

Князь встал с трона, спустился по ступенькам, заходил нервно.

— Хорошо, — сказал он, — согласен! Что я должен делать?

— Ждать, коназ.

— И долго?

— До глубокой осени. А затем двигайся на север, в Новгород, убеждай сына признать власть Бату-хана. Посланцы хана Угедэя уже склонили Александра Храброго на сторону Орды, но не лишним будет и слово отеческое…

— Это мне понятно, но… Если я покину Киев, то его сразу же займёт князь Михаил!

— Займёт, — спокойно согласился Бэрхэ-сэчен. — Но ненадолго.

— Хм… Когда и где я увижу хана Батыя?

— Вы встретитесь зимою в Шеренском лесу.[84] Если ты, коназ, не изменишь хану, то получишь ярлык.

— А что получит Орда?

— Десятину.

— Всего-то?

— Рядом с жадностью нет места мудрости…

— Договорились!

Олег Сухов осторожно распрямил затекшие ноги и двинулся обратно. Добрался до дверцы, просунулся на лестничку, спустился в коридор. Он совершал все эти движения чисто механически, не думая, потому как в голове гремели подслушанные слова.

Господи, ещё война толком и не началась, а захватчики уже договариваются с будущими предателями! Или князь — не иудиного племени? А как тогда назвать человека, согласного сотрудничать с оккупантами? Или всё это громкие слова? Разве у Ярослава Всеволодовича выбор есть? Ну, откажется он, не будет покорен и верен Орде, так те другого найдут! Хотя нет, ордынцы уже года два засылают шпионов на Русь, всё выведали, что нужно. И знают точно, на кого им ставить. Видать, Ярослав у них давно уж в разработке… И разве плохо хоть как-то вместе собрать земли Владимира, Киева и Новгорода, трёх столиц русских? Хоть как-то привести их к единству?..

…Подставив разгорячённое лицо ветру, задувавшему в окно, Олег закрыл глаза, приводя себя в зыбкое равновесие. Со вздохом отерев лицо, он посмотрел с горы на Днепр, за реку, на восток, где занималась заря. Оттуда, из туманной дали Великой степи, прихлынут несметные полчища, рассеют русское воинство, разорят города и веси, закабалят на века.

— Да и чёрт с вами со всеми, — пробурчал Сухов и с треском захлопнул тяжёлые ставни.

Наступило лето. Навалилась жарень. Олег то и дело выходил к реке — потоптаться босыми ногами по горячему песочку, по хрустким ракушкам, бултыхнуться в воду, смывая с себя пыль, пот, тревоги. Но вот выберешься на берег — и снова тобой овладевают беспокойные мысли.

Никто: ни боярин, поставленный заведовать перевозом на Днепре, ни рыбак, удивший сига на Волхове, ни купец, одолевавший Волок Дамский,[85] — никто не ведал, что ждёт их всех совсем скоро, поздней осенью, зимой и весной. Сухов знал — и что ему прикажешь делать со своим знанием?

А жизнь продолжалась, шла себе помаленьку — поскрипывало водяное колесо у Пасынчей беседы, глухо воркотали жернова, перемалывая зерно. Каждое утро начиналось с петушиных криков и пронзительных звуков свирели — это пастухи собирали коров со всей улицы и вели стадо за город, на пастбища.

Чёрные пашни подёрнулись зеленью всходов, подросли злаки, заколосились, зажелтели — приспело. Девки, подвернув понёвы[86] «кульком», вышли в поле с серпами, колосок к колоску собирая в снопы.

А после и леса желтизной тронуло. Облетела листва, холодом потянуло, лужи стало ледком прихватывать. Задубела земля, ударили морозы. Повёл отсчёт дней ноябрь, приближая зиму.

Великий князь Ярослав Всеволодович нервничал всё сильнее, всё раздражённей становился, а однажды утром успокоился. Велел в поход собираться.

Тысяцкие да сотники роптали недовольно — и куда это князю нашему вдруг приспичило? Зима на дворе, а он нас с тёплых мест срывает! Один лишь воевода Олег Романыч понимал, что движет князем, но молчал. Как мог, утешил Олёну, вскочил на коня, да и повёл свой полк куда велено.

Князь отъезжал на любимом своём белом коне. Он был в кольчуге и в шлеме, с новгородской распашной шубой на плечах. Длинные рукава её болтались на ходу, хотя вшиты они были больше для красоты — шубу носили внакидку. Задумчив был Ярослав Всеволодович, рассеян и мрачен.

Киевляне высыпали на улицы, провожали князя хмурыми взглядами, воздыхали да плакали — не потому, что жаль им было расставаться с Ярославом Всеволодовичем. Просто понимали люди, что грядёт новая власть — всенепременно князь галицко-черниговский заявится. И опять им терпеть поношения да поборы, а всех разве накормишь? Известное дело: утробы княжьи — ненасытны.

— Только устроишься, и на тебе, — брюзжал Пончик, часто оборачиваясь, словно силясь запомнить городские пейзажи Киева.

— А что изменилось? — возразил Олег, оседлавший савраску. — Ты как был этим… лейб-медиком, так ты им и остался. Состоишь при особе великого князя. Чего тебе ещё?

— Да неохота мне переться чёрт-те куда! Опять есть из общего котла, спать, где положат, и не помыться, не побриться! Угу…

— Ты же в курсе, куда мы едем, — утишил голос Сухов.

— Да в курсе я… — буркнул Пончик. — Угу… До сих пор не могу поверить, что великий князь так под великим ханом прогнулся…