Багатур - Большаков Валерий Петрович - Страница 28

— Всех гоните к крепости! — надрывался Изай, хлеща селян плетью.

Один из мужиков, с белыми от ужаса глазами, схватился за вилы и бросился к Сухову, желая то ли саврасого сгубить, то ли всадника поддеть. Олег сперва вилы трёхрогие перерубил, а возвратным движением почти снёс голову мужику.

— Гони! Гони!

Крестьяне не сразу, но исполнили волю степняков — похватали вязанки хвороста, заготовленные на зиму, валежник да сухостой, и бегом потащили к стенам крепости, закидывать рвы — как раз напротив ворот, куда вёл узкий мосток, сожжённый уже самим гарнизоном буквально на днях. Перепуганные бабы визжали, но волокли окоченелые трупы лошадей и коров, то ли убитых, то ли задохнувшихся в дыму, и тоже валили в ров.

Немногочисленные защитники Онузы подрастерялись сперва, а после принялись отстреливать селян из луков. Тут уж и степные «номо» заговорили, дрожа тугими тетивами. Длинные «тумэр булсуу» взвизгивали и подвывали в полёте, пугая приделанными свистульками. Воина в лёгком кожаном доспехе они пробивали насквозь, бронника в латах сносили на пару шагов.

— Хуррагш!

Два десятка нукеров бросили коней и закинули на плечи ременные петли, поднимая тяжёлое бревно-таран с комлем, окованным бронзой.

Обстрел стен горящей крепости резко усилился, а воины с тараном ловко пробежали по трупам, по хворосту и со всего маху ударили в ворота. Лесины затрещали.

Молодой русоволосый боец возник из дыма на горящей проездной башне и метнул копьё, поражая одного из нукеров, тащивших таран. Степняк упал и покатился в ров, а русоволосого пронзило пять стрел подряд, выбивая кровавые брызги.

— Дзе-дзе, и не боится же, — покачал головой Изай.

Судуй из его десятка мигом занял место убитого нукера.

— Хуррагш!

Седьмого удара ворота не выдержали — переломился брус засова, и левая створка упала в проём. И тут уж вся сотня Эльхутура подалась вперёд, понукая ржущих коней.

Савраска влетел под арку ворот, и на Олега пахнуло горячим воздухом и дымом. Защипало глаза.

Со злостью тряхнув головой, Сухов ворвался во двор крепости, посреди которого стояли двухэтажные срубы — гридницы. Дальняя из гридниц горела, изо всех окон клубами валил чёрный дым, а та, что стояла ближе к воротам, ещё держалась — её бревенчатые стены дымились, смола стекала и пузырилась. Вот-вот вспыхнет… Вспыхнула. Занялась. Огонь взобрался на крышу — и затрещал любовно уложенный тёс.

На высоком крыльце гридницы столпились последние защитники Онузы, они отбивались от наседавших нукеров, вовсю работая секирами и мечами. Сабель было больше…

Джагун Эльхутур гарцевал на коне, очень гордый победой и при полном параде — в суконном чекмене, подбитом мерлушкой, с синими нашивками на левом плече и в белых замшевых сапогах.

Вдруг, откуда ни возьмись, из-за гридницы выбежал парень в одной рубахе, но в шлеме-шишаке. Держа в левой руке меч, правой он метнул топорик-клевец.

Олег как раз проезжал между двух столбов с перекладиной, на которой висело бронзовое било. Он резко пригнулся, и клевец воткнулся в столб. Сухов вырвал топорик и бросил вдогонку убегавшему парнише — острое лезвие втесалось тому под лопатку, перекрашивая белое в красное.

Когда Олег снова взглянул на крыльцо, то увидел, что сопротивление подавлено — по двору крутились лишь всадники в малахаях. Изай Селукович подскакал к Сухову и плетью указал на воротную башню:

— Уходим!

В воротах Олег зажмурил глаза, прорываясь сквозь искры и дым. Недовольно всхрапывавший савраска вынес его из крепости. Взятой крепости. Онуза пала, предвещая длинную череду осад и приступов.

Изай Селукович догнал Сухова за линией рвов и сказал негромко:

— Я за тобой присматривал, спину прикрывал…

— Спасибо.

Куман нетерпеливо отмахнулся.

— Помнишь воина, что бросил в тебя топорик?

— Ну? — мигом насторожился Олег.

— То не орос был. Его имя — Хоб, сын Ситая. Он из аланов — и верный слуга Бэрхэ-сэчена. Чуешь?

— Чую… — помрачнел Сухов.

— Ты присягнул хану Бату, Хельгу, — серьёзно сказал арбан, — ты стал его нукером, и никому в орде не позволено отнять твою жизнь, если только ты сам не согрешишь против Ясы. Одно хорошо — наш тысяцкий не подл, как хорёк, он не будет устраивать тебе пакости, а постарается просто убить. А потому смотри в оба!

— А что мне ещё остаётся? — криво усмехнулся Олег.

По избам Сухов не шарил, а потому ничего в Онузе не добыл, но Изай решил по-своему и отметил-таки нового нукера — дал ему раба, как награду-хуби. Олег поначалу отбрыкивался, углядев это жалкое существо — маленькое, скрюченное, дрожащее под рваной дохой, сношенной до блеска, но принял подарок, узнав в боголе Пончика.

— Привет, Понч, — сказал Сухов, испытывая неловкость — во все эти тяжкие дни он ни разу не вспомнил о протоспафарии.

— П-пр-рывет… — выдавил Шурик.

— Пошли в баню, я тут растопил одну. Отмоешься хоть. Да и тепло там.

— А ч-чья баня?

— Не знаю, не спрашивал. Пошли!

— П-пошли…

Олег прихватил выструганное из дерева корытце, в котором монголы подавали мясо, и перекидал в него большие куски говядины из общего котла, цепляя их пальцами.

— Идём. А-а, зараза! Чуть не обжёгся…

Банька была новой, но потолок отливал блестящей сажей — топили тут по-чёрному.

Пончик мылся долго, ожесточённо стирая с себя грязь реальную и выдуманную, не жалея ни мочала, ни кожи. В предбаннике Сухов подкинул ему от щедрот своих домотканые портки и рубаху в русском стиле да шаровары по монгольской моде.

Не спрашивая уже, чья это одежда, Александр быстренько облачился в чистое. Присел, с вожделением поглядывая на мясо, дымившееся в корытце.

— Секундочку, — сказал Олег, доставая чашки-аяк, выточенные из корня берёзы. Выкатив заветный бочёночек из-под лавки, он вынул пробку и разлил по чашкам мутное содержимое.

— А это чего такое? — подозрительно спросил Пончик.

— Это архи, молочная водка. Пей, коньяков не держим…

Выпив, друзья хорошенько закусили. Бывший протоспафарий ел жадно, набивал рот горячим мясом и тут же студил его, часто дыша и деликатно прикрываясь жирными пальцами. Сухов привалился к тёплой стене. Пробормотал:

— Мах…

— Чего? — не понял Пончик.

— Так монголы мясо называют — «мах».

— А-а…

Выпив по второй, Шурик понурился.

— Мне Гелла приснилась… — сказал он и шмыгнул носом. — Угу…

— Не надо об этом.

— Да, ты прав… Господи… Знаешь, иногда мне кажется, что нас просто испытывают, словно готовят к чему-то необыкновенному и сверхъестественному…

— Ага. Организованный набор в архангелы.

— Нет, правда. Ну должен же быть хоть какой-то смысл в наших мучениях!

— Мучениях? Понч, когда это ты мучился? Извини, но я не верю в замученных протоспафариев!

— Да, я им был! Но теперь-то я кто? Да никто! Паршивый богол. Всю эту неделю я взбивал кумыс. Дали мне здоровенный бурдюк из коровьей шкуры, а в него такой дрын воткнут, взбивалка, и вот я ею туда-сюда… Угу… А с утра нас выгоняли кизяк собирать. Он уже мёрзлый был, но всё равно пачкался. И вонял…

Олег даже не улыбнулся.

— Это самое… Помнишь, как мы угодили в восемьсот пятьдесят восьмой нашей эры? — спросил он. — Кем мы тогда стали? Трэлями![97] И ничего ж, выжили, в люди вышли. Зашвырнуло нас в девятьсот двадцать первый — тоже ведь не сдались, вон в каких титулах ходили! Ну попали мы сюда, и что? Знать, судьба такая…

Олег посмотрел в прорезь маленького волокового окошка — солнце садилось. Открытый зев печки-каменки освещал предбанник красным накалом углей с перебегающими синими язычками.

— Давай выпьем!

Они выпили и доели мясо. Мах.

— Что будем делать, Олег? — серьёзно спросил Александр.

— А что тут сделаешь? — пожал плечами Сухов. — Знаешь, у меня такое ощущение, что я продолжаю работать на Ярослава Всеволодовича — ведь оба Орде служим, только он извне, а я изнутри.