Помор - Большаков Валерий Петрович - Страница 14

Девушка смолкла, погружённая в мысли невесёлые, и Фёдор тоже разговора не вёл, уважая чужую печаль, пока Наталья не вздохнула, отчего высокая грудь её поднялась ещё выше.

— А Пётр Степанович всё замуж меня выдать норовит, — пожаловалась она, — и маменька про то же талдычит. Только не хочу я, без отцова-то благословения…

Чуга и виду не показал, что рад.

— Выходит, не мил вам жених?

Наталья заколебалась.

— Про Мэта всяческие гадости говорят, — сказала она, — и в жестокости винят, и за бессердечие пеняют, а того не ведают, что доброта в нём тоже скрыта. Вон Мэт старикам своим особняк купил в Гарлеме, с садиком и слуг нанял. Родители его ни в чём нужды не знают, а он их почти каждый день навещает. Братца меньшого Мэт в аглицкий Оксфорд пристроил и платит за всё, а сестричке своей учителей из самой Италии выписал, чтобы они с ней музыкой занимались и голосок её пестовали…

Фёдор в это самое время перехватил ревнивый взгляд Гонта и подумал, что благие побуждения так глубоко запрятаны в потёмках души миллионщика, что хрен найдёшь. Мэтьюрин вооружился моноклем, отчего бледное лицо его перекосилось, принимая брезгливо-надменное выражение.

Тут Чуга не удержался — склонившись, он сказал Наталье наполовину шутливо, наполовину всерьёз:

— Ох и много бы я дал, чтобы отбить вас у этого лощёного хлыща! Право, погодили бы вы с замужеством, пока я обернусь да разбогатею! Вот не знал ранее, куда в этой Америке деваться, а нынче ведаю — в Калифорнию мне дорога, не иначе.

Девушка вспыхнула и тихонько рассмеялась (лицо у Гонта пошло красными пятнами).

— А я не тороплюсь под венец, — сказала она с милой улыбкой. — Мы с дядей пробудем в Нью-Йорке недельки две, а после вернёмся в Сан-Франциско. Оттуда уже на ранчу. Мэт в наших местах недавно осел, а уже самым большим хозяйством обзавёлся — у него десять тысяч голов скота и сорок бакеров. Люди они все несносные, грубые, драчливые, только одного своего хозяина и слушаются — Мэт лучше их всех с револьвером обращается, да и подраться не дурак. Говорит, что ранча для него — место отдыха от трудов праведных…

— Ежели в гости загляну, не прогоните?

— От дома не откажем!

Фёдор по-светски откланялся, подмечая, какое зло берёт Мэтьюрина Гонта. Марьяну, как видно, тоже увлекло незримое соперничество. Встрепенувшись, она созвала гостей:

— К столу!

Фёдора и Павла усадили по правую руку от хозяина. Гости беседовали на темы, далёкие от интересов помора, — они снисходительно поругивали условия в Интерлакене и Гриндельвальде,[56] восхищались пением Итало Кампанини и Аделины Патти, а вот Чуга прилагал немалые усилия, справляясь со столовым серебром эпохи Георга II, да так, чтобы при этом не кокнуть фамильный сервиз севрского фарфора.

Подавали устричный суп, молодую индюшку с кукурузными блинчиками, жареную утку в смородиновом желе, а Зеб угодливо подливал красного «Шато-о-брион».

Туренин легко и непринуждённо справлялся с многочисленными приборами, и Чуга внимательно следил за князем — в какую руку тот берёт большую вилку, какой держит маленькую, как орудует ножом.

— Скажите, кназ, — заговорила настойчивая Эмма Рикрофт, обращаясь к Чуге, — на Запад вы направляетесь поохотиться? А на какую дичь? На бизонов, может?

— Нет, мэм, — усмехнулся Фёдор, поднимая бокал. — Я намерен завести ранчу.

— О-о!

— Ваше здоровье!

Позднее, когда молодой Роуэлл Дэгонет сел за рояль, и по гостиной понеслись звуки модного вальса,[57] пары закружились в танце. Чуга заметил, что мисс Коломина держится в сторонке, и предложил ей руку.

— Вы танцуете? — удивилась девушка.

— Пляшу, — усмехнулся помор.

— Ох, извините! — смутилась дама. — Говорю что попало!

— Пустое, — сказал кавалер, кладя руку на гибкую девичью талию.

Двигался Чуга легко, на всякий случай твердя про себя: «Раз-два-три… Раз-два-три…» — и даже тётя Элспет вынуждена была признать их с Натальей красивой парой.

— Вы хорошо танцуете, — проговорила Коломина.

— Есть кого кружить, — улыбнулся Фёдор.

Его так и тянуло облизать внезапно пересохшие губы. Сердце билось гулко, гоняя горячую кровь, а девушка — вот она, совсем рядом, мучительно близкая — и недоступная. Весь мир вращался очень далеко, вне кольца объятий, наплывая и скользя мимо неразличимыми цветными пятнами.

Музыка смолкла, и Чуга первый раз в жизни поцеловал девушке руку, благодаря за кружение вальса. Наталья казалась немного растерянной и смущённой, она смотрела на него, будто ожидая невысказанных слов.

Неуклюже поклонившись, Фёдор удалился в курительную комнату, где витал запах дорогих сигар. Смутно было у него на душе. Совсем недавно он посмеивался над амурными страданиями Павла, и вот Бог наказал его, самого заведя в медовую ловушку. Хм. Наказание? Или знамение? Провозвестие счастья?

— Что ты себе позволяешь? — донёсся из коридора резкий голос Гонта, вздрагивавший от ярости. — Как смеешь кокетничать с этим русским нищебродом?! Я ещё даже не взял тебя в жёны, а ты уже хвостом закрутила? Развратничаешь с первым попавшимся босяком?! Шлюха!

Сочный звук пощёчины был ему ответом.

— Ах ты… — задохнулся от злости Мэтьюрин. — Т-тварь!

Чуга выскользнул в коридор как раз вовремя, чтобы перехватить руку Гонта, занесённую для удара. Наталья стояла рядом, вытянувшись стрункой, бледная и прекрасная в гневе. Из гостиной выглядывали Роуэлл и Павел.

Развернув Мэта, помор увидал вблизи обрюзгшее лицо миллионщика, выпученные глаза, распущенный рот с капельками слюны на губах. Монокль болтался на шнурке, словно отсчитывая удары сердца, уязвлённого ревностью.

Содрогаясь от наслаждения, Фёдор ударил Гонта кулаком под дыхало. Хотел было заехать коленом, дабы расквасить нос противнику-сопернику, однако тот увернулся. Чуть не упав, Мэт отшагнул, восстанавливая дыхание, и бросился в атаку.

Крепкие, покатые плечи борца выдавали в нём давнее знакомство с боксом, и, как вскоре убедился Чуга, далеко не шапочное — Гонт двигался резво, ни одной лишней секунды не задерживаясь на одном месте. Его цепкие, лютые глаза смотрели зорко, с гнусным нетерпением живодёра — ах, скорей бы вцепиться в податливую плоть и терзать, бить, рвать!

От мощного хука правой Фёдор ушёл — и тут же заработал сокрушительный удар в скулу. Помора отнесло и основательно приложило к стенке, отделанной панелями из палисандра.

Привлечённые шумом драки, гости выбежали в коридор. Дамы заохали, запричитали. Костромитинов и полковник Листердейл бросились было разнимать поединщиков, но тут Роуэлл Дэгонет проявил характер — выхватив револьвер, он крикнул:

— Не трогать!

Князь Туренин красноречиво вытащил «адамс», одним видом своим удерживая толпу. Чуга оттолкнулся от стены, кидаясь к Гонту. Мэтьюрин ждал его, качаясь в классической стойке, подняв перед собой кулаки.

Фёдору боксировать не приходилось, зато опыта уличных драк ему было не занимать. Гонконг, Иокогама, Одесса, Марсель — всюду, где помору доводилось сходить на берег, случались встречи с местной шпаной, охочей до мордобития. Не всегда Чуге удавалось победы одерживать, зато опыт появлялся и дух крепчал.

Едва не заработав сокрушительный апперкот, Фёдор принялся дубасить Гонта, не позволяя тому и на секундочку опомниться. Уйдя в глухую защиту, Мэт отшагнул и набросился по новой, почём зря молотя кулаками.

Пропустив пару ударов в грудь, Чуга врезал Гонту по печени, но кулак прошёл вскользь, зато от сильного тычка Мэта у помора помутилось в голове. Миллионщик тут же воспользовался секундным преимуществом и саданул от души, прямым в подбородок. Фёдор свалился, слепо выставляя руки, и уже в падении ощутил вспышки боли — Гонт бил его ногами. Перебарывая дурноту, Чуга сделал подсечку, и Мэт приземлился на копчик. Передышка, пусть даже в четыре удара сердца, сделала своё дело — муть, колыхавшаяся под черепом, растаяла, вернулись все запахи и звуки. Миллионщик поднимался с колен.