Там, где рождаются молнии (Очерки) - Грязнов Евгений Николаевич - Страница 4

Ее голос, заразительный, звонкий смех неожиданно слышались Веслову не раз и в ночи, когда выдавались короткие минуты отдыха среди боевого дежурства, и в поезде, увозившем офицера в очередную командировку, когда, стоя у окна, Веслов вдруг замечал среди проплывающих сосенок девушку, так напоминавшую Надю. Такое с Андреем случалось и в кругу друзей, за праздничным столом. Все веселились, а ему вдруг становилось грустно. Товарищи обижались, а он, закуривая новую сигарету, говорил:

— Не обращайте внимания. Грустинка временна.

А память опять вела его в тот городишко, где встретил когда-то Надю. Тогда, увидев ее впервые, удалявшуюся по аллее сада, он, конечно, и подумать не мог, что девушка эта войдет в его судьбу так, что даже каждое воспоминание о ней будет отдаваться в сердце щемящей грустью. А потом они стали встречаться все чаще и чаще. Вначале он и не придавал особого значения этим встречам. Но чем больше их было, тем больше открывал Андрей в девушке удивительного, интересного.

Надя так много рассказывала о композиторах, о любимых писателях, о прочитанных книгах. Столько в ней было неподдельного восхищения перед героями Толстого, Тургенева. А как она читала стихи!

Как-то Веслов попытался сделать Наде предложение. Что-то промямлил. А Надя рассмеялась:

— Кто ж так руку и сердце предлагает? Даже если ты всю свою разлюбезную роту сватами пришлешь — ничего не выйдет. Ничегошеньки… Я ведь еще недоученная. Меня институт дожидается.

— Какой же?

— А ты что ж такой недогадливый. Конечно, филфак… Вот потом, когда научусь чему-нибудь, тогда и разговор у нас с тобой выйдет.

— Выйдет ли? — усомнился Андрей.

— И все-то ты хочешь знать, — шутила Надя.

Любила ли его Надя, Веслов не знал. Но скоро понял другое — без нее ему будет трудно. Андрей чувствовал себя рядом с ней сильнее, увереннее, счастливее, и вся жизнь казалась ему праздником, который никогда не кончается.

Но праздник кончился: Надя уезжала поступать в педагогический институт.

— Но ведь с тобой мы будем переписываться, не правда ли?

На прощание она достала из сумочки фотографию и протянула Андрею. На обратной стороне было написано: «Милому Андрею от Нади. Мы жили по соседству, встречались просто так…»

— Что это значит? — спросил Веслов.

— Подумай, — поцеловав его, она, помахивая сумочкой, пошла по аллее сада, ведущей к крыльцу дома.

Больше Андрей ее не видел. Два письма, полученные от нее из Н-ска, он хранил вместе с фотографией. Потом она перестала писать. Может быть, для девятнадцатилетней Нади эти встречи были действительно «просто так». Может быть, Андрей зря мысленно прибавлял еще две строки из той же песни: «Любовь ворвалась в сердце, сама не знаю как…»

А вскоре и Веслов, собрав свои нехитрые пожитки, уезжал на учебу в академию. В тот день лил дождь. И наверное, потому Андрею было грустно вдвойне. Хозяйка суетилась, накрывая стол к прощальному ужину. А Веслов стоял у окна и смотрел во двор, туда, где, озаряемые вспышками молний, гнулись под дождем тонкие веточки жасмина и сирени. И ему казалось: сейчас мелькнет в кустах такое дорогое ему лицо. А потом выйдет на аллею Надя, улыбнется Андрею и тихо скажет:

— Вот и я…

И опять зазвучит музыка. Грустная-грустная, как этот дождь за окном, как прощальная песня журавлей, как все, предвещающее разлуку с теми местами, где встретил свою первую любовь, где оставляешь частицу своей души. Но музыки не было. И не было Нади. А дождь лил. И уже сигналила машина, посланная командиром роты за старшим лейтенантом Весловым.

…Когда это все было? Сколько лет, сколько зим прошло… Остановившись, Веслов крикнул ребятам:

— Здорово, орлы! — и, побледнев, осекся: среди горящих веток лежал снаряд. Откуда притащили его эти два сорванца и сколько он лежит в костре, Андрей не знал. Интуитивно почувствовал: беда неминуема. Моментально оттолкнув в ложбину старшего мальчугана, он схватил на руки младшего, бросился с ним бежать. В ложбинке, где притаился старший, места уже не было. А до следующей — с десяток метров. Раздался взрыв. Подмяв ничего не понимающего малыша, Андрей упал на землю и тут же потерял сознание.

…Очнулся он от прикосновения чьей-то теплой руки. Открыл глаза и не поверил, что видит все наяву. У изголовья в накинутом на плечи халате стояла… Надя. Она почти не изменилась с той последней встречи. Только у самых глаз появилась едва видимая сеточка тонких морщинок. Да вместо кос с алыми бантами была короткая модная стрижка.

— Ты? — удивился Андрей. — Или я еще не пришел в сознание.

— Пришел. И это действительно я.

— Ты решила навестить меня?

— Нет. Не тебя, а того, кто спас моего ребенка. И я очень рада, что им оказался ты. Ты — герой.

— Я поступил так, как и подобает… — сказал он, поняв, что повторяет любимую фразу своего бывшего ротного. Андрей вдруг так отчетливо представил городишко своей офицерской юности, что захотелось задержать это видение подольше. Но через минуту он спохватился:

— Ты замужем?

— Была…

Надя, выкладывая на стол яблоки, печенье, конфеты, опустила глаза, и Андрей мог, не стесняясь, разглядывать ее в упор. Да, она мало изменилась. Она была все такой же.

— Кто он?

Она поняла, что спрашивал он о муже. Посмотрела на него пристально:

— А ты… женат?

— Нет.

— Из-за меня?..

Он промолчал. Она заплакала.

— Ты извини. Я всегда знала, что ты меня любишь. А я… Да что говорить — поздно…

— Неужели поздно?

— Андрей, я ничего-ничего не знаю. Ты поправляйся, ладно? Осколок вынули удачно. Доктор говорит: все хорошо. Я ухожу, но я еще приду. Ты будешь ждать?..

Веслов молчал. Молчал и тогда, когда Надя, наклонясь к нему, поцеловала в небритую щеку. И лишь когда она вышла из палаты, он произнес:

— Все будет хорошо.

А после долго лежал с открытыми глазами, снова вспоминая городишко своей офицерской юности, свою хозяйку и тоненькую девушку Надю, ее огненные банты и думал: «Как все-таки хорошо, что все это было…» А в душе его звучала и звучала музыка. Звучала чисто, ровно, наполняя душу Веслова запахом и жасмина, и сирени, и дождя, и едва уловимым запахом Надиных волос.

Письмо было адресовано заместителю командира дивизиона по политчасти майору А. Редько.

«…Спасибо Вам, Анатолий Григорьевич, за то, — писал сержант запаса Виктор Шмелев, — что Вы помогли мне с честью пройти школу армейской закалки. Если потребуется, я готов снова встать в солдатский строй».

И далее Шмелев сообщал, что учится на подготовительном отделении университета, дела идут хорошо и что он, Виктор, обещает во всем высоко держать честь отличного боевого коллектива, в котором служил.

Политработник отложил письмо. Задумался. Шмелев… Виктор… Оператор… Многих таких, как этот воин, держит в памяти Анатолий Григорьевич. Люди пишут, выражают признательность за воспитание.

Да, воспитание людей — дело благодарное, но нелегкое. Ведь сколько людей — столько и характеров, и к сердцу каждого своя, особая, тропка ведет. Попробуй отыщи ее. Робкому — помоги поверить в свои силы, излишне самоуверенному — открой глаза на его спесивость, помоги развеять преувеличенное о себе мнение… Непросто все это. Но надо. В интересах самого человека надо.

И тут нельзя забывать как об отдельном человеке, так и о коллективе в целом, о его сплочении. Не забывать прежде всего политработнику, ведь он душа подразделения, воспитатель, учитель, политический боец…

Уже смеркалось. Анатолий Григорьевич подошел к окну, за которым бесновалась пурга. Вспомнил, как точно в такую же погоду не так давно прозвучала сирена, возвестив о начале учений с боевой стрельбой. Среди тех, кто выезжал на полигон, был комсомолец рядовой Шмелев. Он да еще двое — рядовые Александр Щербаков и Геннадий Матушкин — Анатолию Григорьевичу особенно запомнились. Случилось так, что по разным причинам этих троих солдат на стрельбы поначалу брать не хотели.