Hospital for Souls (СИ) - "Анна Элис" - Страница 13

Но мир фантазий далёк от реальности, в которой первого ждёт боль, а второго – шрамы на душе.

И как бы сильно они оба ни пытались выкарабкаться в лучшую жизнь, это зависит не только от них одних.

*

— Может, ты попробуешь? — Юнги толкает плечом Чимина и кивает на сидящего в дальнем углу Тэхёна. — Мне его жалко.

У Тэхёна на столе, а если быть точнее – на подносе с едой, валяется с десяток окровавленных салфеток. Ему становится хуже каждый день, это заметно даже издалека, и Юнги очень хочет помочь ему, но не знает, что предложить и как отвлечь. Ввязать в их с Хосоком и Чимином разговор, подсказывает внутренний голос, или дать послушать новую песню. Что угодно, лишь бы он только не загонялся так сильно и не «глотал» швейные иглы, делая себе невыносимо больно.

— Ты же его уже звал, — Чимин поворачивается к Юнги, сделавшему жалобное выражение лица, и закатывает глаза. — Я не Чонгук, на мне это не работает.

— А где он, кстати? — Хосок отрывается от супа, поочерёдно смотря на обоих. — Трудные времена настали. Надо вместе держаться.

— Что он у тебя вечно несёт? — обращается к Чимину Юнги.

— Хоби прав. Я видел Намджуна сегодня. Он злой как собака.

«Я видел Намджуна сегодня».

Юнги пропускает момент, когда подскакивает, забыв свои вещи, и бежит, сломя голову, на задний двор – в то место, где дружки Намджуна всё время избивают их с Чонгуком. Последний должен был сегодня прийти в университет, он вчера сказал на прощание «До завтра», и Юнги очень не хочет связывать его пропажу с внезапным появлением Намджуна, но это происходит подсознательно, и успокоиться не выходит совсем. Ему вновь становится страшно, его начинает качать из стороны в сторону и тошнить от боли, которая просыпается от резкого повышения активности, но он упорно пробирается вперёд сквозь толпу студентов, идущих, как на зло, в его сторону. Потому что Чонгук в опасности. Ему точно нужна подмога.

Юнги не думает о том, что ему тоже прилетит, если он вмешается. Да и пусть будет так, ему совершенно всё равно. Чонгук не виновен ни в чём и не заслуживает очередных издевательств за то, что просто спас его. Юнги готов кричать об этом на весь задний двор, готов махать кулаками, несмотря на своё бессилие, лишь бы только до Намджуна дошло, что нельзя так поступать с живыми людьми. Хочется надеяться, что Чонгуку и в этот раз хватит ума сдаться и прикинуться поверженным. Что он не будет бороться, как тогда, не будет Намджуну что-то доказывать. Чонгук бил его так остервенело, будто отыгрывался за все прошлые разы, когда не имел возможности напасть и ударить в ответ. А Намджун позволял. Он вообще мазохист, он помешан на боли; его месть – это самое страшное, что можно представить. Юнги пытается не накручивать себя, когда вылетает из университета и мчится в место, которое в обычный день обходил бы стороной, но выходит откровенно плохо. Ещё хуже становится, когда он, обогнув угол здания, еле успевает притормозить, чтобы не врезаться в Намджуна.

— О, — улыбается тот. — Вот и главный зритель, — Намджун приобнимает его за плечо и, притянув к себе поближе, разворачивает лицом к Чонгуку. — Твоё место в первом ряду. Наслаждайся.

Юнги при виде Чонгука теряет дар речи.

Комментарий к Part 8

Извините. Вдохновения совсем нет.

========== Part 9 ==========

— Как думаешь, — Намджун становится позади Юнги, кладёт свои ладони на низ его живота и тянет на себя, пробираясь губами к уху. — Кому сейчас больнее: ему или мне?

На лице Чонгука нет живого места. Он стоит на коленях, придерживаемый с двух сторон за вытянутые руки, скашливает кровь со слабостью, опустив вниз голову, но не показывает, что ему плохо. Нет никаких видимых проявлений: он не зажмуривается, когда медленно вдыхает, явно стараясь не задействовать грудную клетку, которая наверняка в сильных ушибах; он не сгибается и не тянется к земле, чтобы свернуться и притянуть к себе колени – так было бы легче, они оба знают об этом; он не смотрит, и Юнги знает почему – чтобы не показывать слёз. Никто не в состоянии контролировать естественную реакцию организма на боль, и Чонгук не исключение, но он так отчаянно прячет свои глаза от Юнги, чтобы тот не видел, насколько ему невыносимо, насколько его раздирает изнутри, насколько он хочет сдаться, что хочется кричать во всё горло. Юнги ведь и не видит. Жаль только, что понимает.

— А может, тебе? — хрипит на ухо Намджун.

Эмоциональный паралич – основное проявление психологического шока. Намджун не ходячая энциклопедия, но в элементарных вещах, вроде этой, давно научился разбираться. Он знает, что Юнги ничего не чувствует сейчас, ничего не ощущает. Что не может сдвинуться с места, что его сознание частично отсутствует. Всё, что Юнги делает в данный момент, – мысленно пытается сбежать от потрясения, переживания, закапывает в себе эмоции, которые рвутся наружу. По Юнги бьёт больнее, чем по Чонгуку. У второго всё постепенно зарастёт, затянется. Физические увечья – это ведь не чувство вины, которое никогда не отпустит и будет преследовать всю жизнь. Особенно такого моралиста, как Юнги. И никто, кроме его самого и Намджуна, не понимает, ради чего это было устроено и почему именно Чонгука держат сейчас, как мешок с мясом и кровью, периодически сжимая его покрасневшие запястья сильнее и нагло усмехаясь.

— Молчишь? — вздыхает Намджун, зарываясь носом в волосы Юнги и прикрывая глаза. — Знаешь, что я чувствую? — его объятия со спины становятся ещё крепче. — Ничего и всё сразу. Как ты и он, только одновременно.

— Отпусти, — шепчет Юнги, не отрывая взгляда от Чонгука, распадающегося на куски, но не показывающего вида.

— Тебя?

— Его.

Намджун ухмыляется. Его забавляет эта слепая вера Чонгука и Юнги друг в друга и такие же слепые чувства, которые они оба отрицают. У Чонгука не повреждена только шея и позвоночник; ему нестерпимо больно дышать из-за недавних ударов по рёбрам, у него сломан нос и разодрана кожа на скулах, у него все зубы в крови и ресницы от слёз слиплись в некрасивые треугольники. Чонгуку смерть видится единственным возможным быстрым исцелением. Именно поэтому он так отважно смотрел Намджуну прямо в глаза, пока тот его калечил ногами, руками, – просил завершить начатое. Добить окончательно. Он не притворялся, что ничего не чувствует, его лицо искажалось от зверской боли при каждом ударе, каждой ухмылке Намджуна, когда тот в очередной раз замахивался. По его реакции, его дрожащим губам и стучащим друг по другу челюстям было видно всё, что он ощущал. А стоило появиться Юнги, и Чонгук тут же закрылся. Нацепил на себя роль немного побитого, немного задетого случившимся.

«Ничего, я в порядке», — будто передавал он ему.

«Пройдёт, не бери в голову».

«Бывало и хуже».

Что угодно, только бы Юнги не корил себя за то, что видит.

«Это всего лишь кровь».

«Я не смотрю на тебя, и ты не смотри, прошу тебя».

«Мы с этим справимся. Всегда ведь справлялись».

Что угодно, только бы Юнги не пропускал свою душу через мясорубку.

— Ему плевать на тебя, — бьёт по больному Намджун. — Помнишь?

— Да, — давит из себя Юнги. — Мне тоже.

Юнги не слепой и не глупый и прекрасно видит, через что проходит Чонгук ради него. Юнги сам поступил бы точно так же, потому что он тоже привязался, тоже стал зависимым. И он тоже больше всего на свете не хотел бы причинить ему страдания. Юнги жутко боится признаться себе в том, что их связывает не только дружба, потому что понимает: у них не может быть никакого будущего. Рядом с ним Чонгук всегда будет в опасности. Превратится в открытую, незащищённую мишень, в которую ежедневно будут целиться. Юнги готов принимать все копья и стрелы за Чонгука, потому что легче пережить это самому, чем позволить попасть по нему. Но пойдёт ли Чонгук на такое?

Когда это успело случиться? Когда жизнь Чонгука, его состояние, эмоции, чувства стали важнее своих собственных? Юнги искренне не понимает, но готов слать всех к чёрту и вечно убеждать себя, что это правильно. Правильно ненавидеть его всем своим сердцем, хотеть разодрать его крепкие плечи ногтями, заставить его взвыть и стиснуть зубы от морального уничтожения. И правильно желать никогда и никому не отдавать его, беречь его дыхание, сон, спокойствие, сходить с ума от неопошленных прикосновений к голой коже и неспешного приближения их губ. Юнги никогда не осмелится назвать это влюблённостью – пустым словом, описывающим несуществующее чувство. Он может поклясться, что все эти признания себе самому – бутафория, глупость, трата времени. То, что он испытывает к Чонгуку, нельзя уместить в одно слово. То, как болит по нему душа, как плачет сердце, как рассыпается разум и улетает непонятно куда, нельзя назвать любовью. Юнги застрял на стадии отрицания, на границе между отчаянием и смелостью, и не имеет ни малейшего понятия, как жить с этим дальше. Одно только знает: без Чонгука это будет не жизнь. Даже не существование.