Вернувшийся к рассвету (СИ) - Ясный Дмитрий - Страница 4

То ли смачный удар головой об стену, когда меня швырнули в кладовку, то ли пережитый стресс помогли мне, но всё вдруг нормализовалось. Нашли согласие между собой моё старое сознание и сознание мальчугана, в теле которого я очутился - пообщались меж собой спокойно и замирились. Память с опытом и навыками робко к ним сунулись - приняли. Там поделились, тут уступили, что-то, по их мнению, лишнее выкинули, короче, нашли общий язык и угомонились. Сознание ребёнка растворилось в моём, расплылось редкими облаками по клеткам мозга, и я полностью осознал себя и что со мной произошло. Осознал и сразу же поискал глазами надёжный крюк в потолке - повеситься вдруг захотелось. Странно, да? Радоваться бы должен, в ладоши хлопать, ведь второй шанс хрычу старому дали. Жить прожить заново редчайшая возможность с небес упала, а я, счастья своего дурак не понимающий, руки наложить на себя жажду? Вам всё ещё очень странно? Хорошо, давайте так глянем, с боку неожиданного на эту дилемму.

Не буду вам напоминать чем всё это закончится, все и так знают - бессмертных не бывает, мы другие факторы рассмотрим. Ведь кто я? Ребёнок? Нет. Взрослый человек? Нет. Смесь ребёнка со стариком, прожившим такую насыщенную, хребтом её по камню жизнь, что хватило бы и десятерым и достигшего почти всего, когда всего почти не стало? Да. И как прикажете этому цинику в квадрате, для коего уже всё пройдено и узнано и не несёт ничего нового, который видел своими глазами Серый финал, жить жизнью детёныша, которого каждый, кто старше его хотя бы на десяток лет будет 'лечить', учить и воспитывать? Как мне жить, когда каждая двуногая скотина килограмм на пятнадцать тяжелее меня мнит себя вершителем моей судьбы? Каждая никому на х.... не сдавшаяся и высохшая от недостатка мужского внимания вобла в юбке и чудовищных очках плюс семь, учит тебя как, по её непреклонно высочайшему мнению, ты должен жить, быть, дышать. Каждый взрослый мудак норовит....

Короче, кругом одни враги. Не сознательные, просто потому, что они старше тебя, сильнее или занимают по отношению к тебе более высокое положение. И пользуются они этим прерогативами, нисколько не задумываясь и не терзаясь муками душевными.

'Эй, пацан, а ну сгинь! Щегол, деньги есть? Мальчик, уступи место тёте! Я тут стояла, сопляк! Граждане, вы слышали, что сказал этот мелкий хулиган! Товарищ милиционер, это гадёныш назвал меня жирной коровой! Куда только смотрят его родители?!'.

Унизили походя, толкнули, оскорбили, растоптали в лепёшку твоё самомнение и пошли дальше по своим невъ.....о важным взрослым делам. Терпи, малыш, так положено - они большие, а ты ещё не дорос. Это я-то не дорос? Да я в своё время таких сотнями в землю закапывал и через минуту забывал, да если я говорил, то все бандерлоги молчали и вздохнуть не смели без моего на это разрешения! Вот помню, эти, суровые парни-новуральцы или те придурки на авианосце из Золотой Калифорнии, что затребовали отступного..... Да, серьезное было тогда дело и народ совсем не смешной, а эти так, плевка моего не стоят.

Ну да ладно, Бог с ними, с лохами пирамидными. Я ведь просто уверен, что вот стоит только мне заговорить и начать вести себя как подобает тому, кто скрывается в теле щуплого мальчугана, то сразу же здравствуй уютная палата и добрые доктора с полезными лекарствами типа аминазина. Не верят у нас в переселение душ и правильно делают - с материалистической платформой эта блажь не контачит.

Вот как так жить? Каком? Сами так живите, а я пойду туда, куда в той жизни собирался. Пусть нет коньяка и таблеток, но тут есть их прекрасные заменители - бритвенное лезвие 'Нева' или 'Спутник'. Кто-то же ведь бреется в этом госпитале и обязательно выбросит использованную острую полоску? Или скрученная простыня и еще забывчиво открытое окно на четвёртом этаже. Куча куч возможностей для ухода, так что счастливо вам оставаться, а мне такой радости не нужно. Пока! Я пошел.

Но я не ушел. Не испугался, нет. Мысль мне тут одна в голову пришла и тормознула моё слишком разбежавшееся Я. Полежал, подумал, покрутил эту неожиданную гостью в голове, в туалет под присмотром толстой санитарки сходил - вдруг в обморок по дороге хлопнусь? Поел, поспал. Потом снова на толчок прогулялся, сигарету у курсанта-симулянта выпросил. Затянулся, закашлялся, выкинул в фаянсовое 'очко' отраву эту едкую и вдруг понял, что уйти я не в праве. Кристально так понял, словно кулаком по доске гнилой, тёмной ударил и проломил, а там чистота ледяная и ясность полная, до самого конца.

В первых, не моя эта жизнь и права ей распоряжаться я не имею. Пацана безвестного, в чьём теле я нынче обретаюсь, это жизнь и кем же я стану, когда ее его лишу? Не подбиралось определение цензурное, всё кондомы да 'лидеры' в голове вертелись, а уши уже загорели огнём жарким и так мне стало противно и мерзко на душе, словно я со всего размаху влип ладонью в смачный харчок с зелено-мутной сердцевиной на облезлых подъездных перилах. От стыда аж блевать захотелось, но лишь погонял во рту кислый комок и успокоился, решение однозначное принял - буду жить. Жить не за себя - за него, за пацана этого мне неведомого. И жить буду так, чтобы на том свете этот мальчик не грустно и прощающее вздохнул бы, увидев меня, а подошел бы ко мне и, взяв тёплыми ладошками за руку, снизу вверх заглянув мне в глаза, сказал бы одно лишь короткое слово - спасибо! Ну, а во вторых это шанс изменить финал. Единственный, неповторимый и уникальный. Не будет проклятых всеми, и богом и людьми неонаци, ни каннибалов из секты 'Детей Света'. Да, будут другие, человек по натуре своей гад еще тот, но сейчас люди не те, совсем другие. Так что шанс есть. И кто же я буду, если просру его, солью как скисшее молоко в унитаз? Нет таких слов и определений, и не будет никогда.

Короче, я стал жить.

Хреново пришлось в первое время, тяжко очень. Не раз от бессильной злости зубами скрипел, а с каймы губ кровяная корка не сходила - язык, клыками прикусывая, в клочья рвал, слова ненужные и вредные для меня останавливая. Давил, зажимал своё дряхлое Я, что лезло из меня наружу с тупой упёртостью паровоза, каждый день убивал свой гонор и вытравливал кислотой самолюбие. Мимикрировал не хуже хамелеона, 'ложился' как бескорыстная шлюха под любого, кто представлял для меня хоть какую-то опасность разоблачения. Старался изо всех сил соответствовать облику восьмилетнего мальчугана, и постепенно у меня стало получаться. Молчал когда надо, говорил, когда надо, слушался и внимал не отсвечивая. Только один раз показал зубы. Даже не зубы, а клыки матёрого зверя, что одновременно может равнодушно щёлкнуть пастью, ловя в седой шкуре блох, и ровно также безучастно перекусит хребет врагу. Пришлось снять, сдёрнуть с себя уже прижившуюся маску ребёнка и зло оскалиться, защищая не себя, а мальчугана, чью жизнь поклялся прожить.

Славный, добрый человек Юрий Геннадьевич Сыч, мой лечащий врач, психиатр и кандидат наук, собирался защищать 'докторскую'. Стремление похвальное и всячески мною приветствуемое, но вот было только одно но - жаждал Юрий Геннадьевич заполучить желанный титул доктора наук и за мой счёт вдобавок. Что уж ему приглянулось в моей странной 'болезни' мне неведомо, какой новый синдром он мечтал назвать своим именем, не знаю, но моя интуиция кричала во весь голос, что добром для меня всё это не кончится. Пришлось действовать.

Три дня я обдумывал варианты противодействий замыслу моего лечащего врача, всё искали искал изящные решения, а на четвёртый день просто взял в руки тяжелую пепельницу со стола доктора. Под удивлённым взором рыхлого лысого мужчины снял с себя фланелевую больничную куртку и, тщательно обмотав тканью кусок литого стекла, подошел к нему и резко ударил пепельницей в висок. Лучшее решение - простое решение и нечего умничать. Бац по голове и нет проблем минут на пять. Ну, я, следовательно, и бацнул, а доктор упал и очень хорошо упал. Сполз со своего кресла на пол сломанной куклой и не завалился ни на какой бок. Это удачно для меня вышло. Не пришлось ворочать его рыхлое тело, и ключи от сейфа, вытащенные из кармана его халата, через пару секунд я уже вставлял в замочную скважину железного ящика.