Внуки красного атамана - Коркищенко Алексей Абрамович - Страница 31

• Предыдущая
• 31/67
• Следующая

Афоня, Поживаев и еще один полицай мигом раздели Егора и Гриню, положили на длинную лавку.

Гордей взмахнул плеткой.

- Я им сам вобью мозги, - сказал он, оттопыривая губу. Атаман изо всей силы рубил плетью их обнаженные спины и ягодицы. А Пауль, прожевывая мясо, гаркал на них:

- Отвечайте! Где записки Уманского? Рассказывайте все про гибриды!.. Ну!..

Гриня взвизгивал натурально, жалобно призывал бога на помощь:

- Ой, боженька, защити!.. Да я ж ничего не знаю про те гибриды!.. Выручи, боженька!.. Егор придушенно хрипел:

- За что бьете!.. Зря бьете!.. Я ничего не знаю про те проклятые гибриды!.. На черта они мне сдались...

Пауль нахмурился, наверное, вспомнил Васютку Табунщикова:

- Добавьте им шомполов, да так, чтоб завыли! Афоня услужливо подал Гордею шомпол.

Панёта, Гринина мать и Даша с матерью держались вблизи атаманской управы. Они вздрогнули, когда услышали хриплые, задушенные крики Егора и Грини. Через некоторое время дверь управы распахнулась, и полицаи выбросили их на кусты ваниных кудрей.

Больше недели отлеживались Егор и Гриня. Их навещали Даша и Васютка, рассказывали обо всем, что происходило в станице.

За это время умер тяжелораненый Фирлюзин. Обстановка накалялась. Немцы и полицаи сделали еще одну облаву, искали красноармейцев.

Легкораненых бойцов, кроме капитана Селищева, жизнь которого по-прежнему находилась в опасности, вовремя переправили в топлые низы на острова. И это сделал Пантюша с усачом Конобеевым. Они оба теперь скрывались там. Об этом Егор узнал от бабки Дарьи. Она явилась к нему с сообщением, что ее муж, Пантюша, и Конобеев нынче к полуночи будут ждать его в Терновой балке у сухого тополя.

- Придешь со своей бабкой. Поможешь ей харчи для раненых принести, сказала она Егору напоследок.

Вот те раз!.. Егор, конечно, не отпустил бабку Дарью, пока не расспросил ее обо всем. Оказывается, его тихая, благоразумная и болезненная бабка Панёта давно уже принимает активное участие в судьбе раненых бойцов. Узнав от своей кумы Пантюшихи о них, она отдала самые тонкие простыни на бинты и всю аптечку с лекарствами, все бутылки с настойками разных лечебных трав. Вместе с другими женщинами собирала продукты, одежду и одеяла для отправки в камыши.

Вечером Фрося украдкой принесла ведро меду и несколько кусков сала. В полночь Егор и Панёта снесли продукты в Терновую балку к сухому тополю. К ним тотчас подошли Конобеев и Пантюша. Ласково обняв Егора, Конобеев отвел его в сторону:

- Ну, как самочувствие, боец Запашнов?

- Нормально. Старая шкура слезла, новая наросла. А вы: как устроились на островах?

- Тоже нормально. Шалаши поставили. Похолодало малость - и комары, слава богу, перестали жалить.

- Я все удивлялся, как вы в наших болотах не утопли?

- Разве это болота?. Это так - лужицы. Я-то коренной сибиряк, спец по болотной части и к тому же охотник... В ваших топлых низах мигом разобрался, прошел их вдоль и поперек. Нашел добрую дорогу до островов. Кружную, однако водную. С Пантелеем Григорьевичем мы туда-сюда на каючке ходим.

- Там Степа Евтюхов утоп, - грустно сказал Егор. Конобеев сжал его плечо.

- Знаешь, я хотел поговорить с тобой об одном серьезном деле. У меня сейчас шесть почти совсем здоровых бойцов. А оружия мало. Всю степь облазил и ничего не нашел ударного. Нам бы хоть один пулеметик...

- А хоть один минометик не хотите?

- Шутишь, брат?.. А нам хоть плачь...

- Я серьезно. Могу наделить миномет с минами и ручной пулемет, между прочим, ваш, тот самый. Три автомата есть, а винтовок, гранат, патронов сколько хотите!.. Да в нашем складе есть даже противотанковое ружье и к нему штук сорок патронов, - добавил Егор немного хвастливо.

- Да ты что! - обрадовался Конобеев. - Ну и баской[8] ты, паря!

- Давайте завтра сходим за оружием, - предложил Егор, довольный не совсем понятной похвалой Конобеева.

- Слаб ты еще, Егорушка.

- Да уже набрался сил.

- Ладно... Эх, жаль, капитану нашему больно худо! Не скоро на ноги встанет.

- Вы говорили с ним?

- Говорил. Доложил ему о наших делах, ну, он дал мне указания... Я вот ломаю, брат, голову, что за красноармейцы сожгли вашу ценную "арнаутку"? Разыскать бы их, а? Где бы они могли хорониться?

Егор тихо рассмеялся:

- Полицай Афоня Господипомилуй наврал про красноармейцев. Он хотел себя героем выставить перед фашистами. "Арнаутку" сжег я сам...

- Ой ты!.. Однако ты отчаянный малый! Ну, паря, ты меня в восторг привел!

Егор коротко рассказал ему, как это произошло. Конобеев восхищенно прицокивал языком.

- А мне тут, знаешь, одна, мысль пришла в голову. Раз фашисты думают, что это красноармейцы действуют, мы и в самом деле задействуем. Ка-а-ак вдарим фрица!.. И надо через фронт рвать, тут зимой негде хорониться... Ну, до завтра, Егорушка, бабка тебя заждалась, да и нам пора двигать.

Конобеев сердечно обнял его, взъерошил волосы на затылке, и эта ласка болью отозвалась в сердце: так любил делать отец... Когда это было!

Глава восьмая

Тетя Фрося зашла к Панёте пожаловаться на своего мужа Афоню. Они сидели в кухоньке, а Егор строгал топором кол для плетня и прислушивался к их разговору.

- Хлещет самогон, шляется по чужим дворам, а вернется домой - издевается: мстит за раненого красноармейца, которого прятала. Ушла бы от него, да застрелит он тогда и меня и вас.

- Пропала твоя жизнь, - соболезновала Панёта. - Чтоб его перевертня-оборотня, холера сгноила!

- Навозил зерна, наворовал всякого добра - у людей поотнимал. Куда дома ни ткнусь - все чужое... Вот на рассвете поднялся, пошел с немцами "арнаутку" в амбаре караулить Жаль, не всю "арнаутку" сожгли... А вчера угощал Афоня полицаев и немцев. Пауль приезжал с каким-то тощим офицериком. Все цеплялся за меня, черт слюнявый! Целую сапетку яиц выпили - и не подавились. Со всей станицы самогон собрали: обожрались бурды, как свиньи. Выпитые кричали:

"Преподнесем Гитлеру достойный гостинец от донских казаков - новый сорт высокоурожайной "арнаутки"! Потом про какие-то пшеничные гибриды толковали... Накормят, ироды, Гитлера нашими пампушками!

- Не накормят! - вырвалось у Егора. Тетя выглянула из кухоньки, повторила:

- Накормят, накормят... А кто им помешает накормить? В станице мужчин не осталось боле.

Хотел Егор вскричать в досаде: "Как так - не осталось?! А я, а Гриня, а Васютка - не мужчины? Если б вы знали про нас хоть что-нибудь..." Но он прикусил язык: нечего всем знать про их дела. Начнут ахать да охать... Хватит им и без того забот да горестей. Испереживались так, что глядеть на них без слез нельзя. Особенно сильно сдала Панёта. Совсем старухой стала. Похудела, лицо пожелтело...

Егор не заметил, как во двор зашел Масюта.

Масюта взял за привычку ходить по дворам - вымогал "подарки". Без зазрения совести заходил в дома и брал все, что ему нравилось.

- Ишь, сволота советская, раскричалась! - говорил он в ответ на протесты и слезы хозяев. - Я, отец немецкого офицеpa и белого атамана, им честь оказал, а они ко мне без почте-ния подходят. И вас повесят, погодите трошки!

...Сбив пыль с больших, вовсе не по ноге хромовых сапог, уворованных у кузнеца Кудинова, Масюта остановился посреди двора и прокричал визгливо:

- А вот и я пришел! Честь оказал вам, Запашновы. Егор демонстративно сплюнул, продолжая тесать кол. Масюта пригладил лоснившуюся от жира бороду и, по-обезьяньи гримасничая, сказал:

- Теперича моя власть, кланяйся мне, огузок советской власти, я тебе кланялся.

- Я тебя заставлял? - с презрением сказал Егор.

- А ты не огрызайся. - Масюта взялся руками под бока, оттопырил губы лопатками. - У меня сыны фашисты! И внук фашист. С почтением ко мне относись.

- Иди ты!.. - взъярился Егор.

Хотя он и понимал, что Масюта умышленно хочет довести его до белого каления, но не мог сдержаться: омерзение, которое вызывал в нем подлый старик, было непреодолимо.

• Предыдущая
• 31/67
• Следующая