Внуки красного атамана - Коркищенко Алексей Абрамович - Страница 7

• Предыдущая
• 7/67
• Следующая

- Я на стреме постою, - сказал Степа.

- Ползи ко двору поближе. Если Афоня придет домой - свистнешь. А ты, Гриня, будешь кормить Жука. Бросай по куску: сначала ноги оторви, потом крылья, середку вытащи... Понятно?

- Добре. Твою стратегию я пережував.

Поползли. Петуха Гриня держал в зубах - за обгорелую ногу.

Ограда вокруг усадьбы Афони похлеще крепостной: он сложил ее из дикого камня на полутораметровую высоту и поверх еще напутал колючей проволоки. Тихо поднявшись на нее, Гриня заглянул в сад. Жук стоял у самой ограды, натягивая цепь, привязанную к вишне-скороспелке, и преданно смотрел ему в глаза.

- Бачишь, это тебе. - Гриня показал ему петуха. - Но если гавкнешь отравлю, паразита.

С сочным хрустом вывороченная из тушки нога упала возле ограды. Пес лизнул ее и лег тут же - дорога к вишне-скороспелке была открыта. Егор стремительно подбежал к ней. Жук даже не оглянулся. Вторую петушиную ногу он съел еще быстрее. Гриня с горячечной поспешностью отрывал крыло, но никак не мог оторвать: жилы старого петуха были прочными, как проволока.

Жук поднялся, строго посмотрел на Гриню и вдруг оглянулся: с вишни упала срезанная ветка.

У Грини зашлось сердце.

- Жучок, на!

Поджаренная тушка шлепнулась перед мордой пса. Он прижал ее лапами к земле и снова ослеп и оглох.

Испытывая головокружение, глядел Гриня, как из выгрызенной гузки в собачью пасть уползали голубые, дымящиеся горячим паром потроха. Крылья, с которыми он никак не мог справиться, Жук выдернул невзначай, просто слизнул... И вот уже затрещал птичий хребет.

- Ёра, петух кончается, кидать нема чего! - просипел Гриня.

И тут донесся тихий свист Степы. Тревога!

Егор спрыгнул с вишни с оберемком ветвей. Торопливо вскарабкался на ограду. С нее повалились камни. Жук от неожиданности коротко и страшно рявкнул. Нервы Егора не выдержали: очертя голову нырнул сквозь переплетения колючей проволоки, зацепился штанами за ржавые шипы, дернулся изо всех сил и, сорвавшись, воткнулся головой в мусор.

Теряя ветки, царапаясь о кусты терна, выбрались на берег Егозинки и спрятались у воды под нависшими деревьями.

Степа возбужденно доложил:

- Смотрю, во двор входит Господипомилуй, ну я и свистнул!..

Вишни были очень вкусные - крупные, сочные, сладкие.

- Ха-ха, здорово я обнес скороспелку! - хвастался Егор, выплевывая косточки очередями. - Посмотрит на нее Господипомилуй и завоет от злости, как голодный Жук.

До них донесся басовитый лай собаки.

- Чуете, то Жук гавкает, - сказал Гриня. - Мы уже все вишни поковтали[4], а он только спохватился.

- Честно заработал петуха, - поддакнул Степа. Лай перешел в жалобный вой и визг.

- Так это, наверно, Господипомилуй лупит Жука, - заметил Егор. - Жалко собаку, а, Гриня?

Гриня выкатил зеленые глаза, замигал часто, возмущенно зачастил:

- Ну да, жаль... Нехай сдохнут! Оба собаки - шо Жук, шо Господипомилуй. Жук надысь вечером так напугал матерь - с работы шла, - аж заикаться стала, бедная. Рявкает як идол!.. А приблажный Афоня - пидкулачник проклятый! Кто, ты думаешь, спалил тогда коровник?

- Так не он же спалил. Одного поджигателя отец мой тогда застрелил из винтовки, а тех поймали и судили. Двух расстреляли, а одного, Антона Осикору, в Сибирь загнали.

- Ну так шо, если он сам не поджигал? Господипомилуй якшался с ними, когда зажиточным был... Прикинулся хворым, кладовщиком пристроился!.. А у самого бачил, який сад и виноградник? А левада яка на низах?! А пчельня? По полтонны меда, наверно, качает за лето Афоня, хай он сдохне!.. И чего, Ёра, твоя тетка замуж за него пошла?

Егор досадливо вздернул брови под колечки нечесанных русых волос:

- Я бы ей сказал: тетя, не ходи замуж за этого придурка. Но кто бы меня послушал? Ведь Афоня тогда был другим. Он тоже, как и Фрося, учился в сельскохозяйственном техникуме. Потом обиделся на Советскую власть за то, что раскулачили его отца...

- Так его же отца в Сибирь не услали! - сказал Степа. - Он же вроде бы вместе с нашими дедами против беляков воевал.

- Да воевал... Он же хитрый. Когда после гражданской войны ему нарезали землю, он кулаком стал, батраков держал. Ну его немного раскулачили, а он взял и повесился. Жадные они, Савоненковы, до одури. Вот тогда Афоня и обиделся на Советскую власть, дурачком прикинулся. Не стал работать зоотехником и Фросю сбивал, чтоб та тоже бросила заведовать свинофермой, но она не поддалась... Да что мы все про Афоньку гутарим? - Егор прислушался. - Бьет кобеля, черт бешеный... Он и Фросю бьет. Красивая она и ласковая, а он бьет!.. Детей у них нет, так он ее в том виноватит, гад. А он сам бесплодный - трухлявая осина, люди говорят.

Егор встал, потянулся Гриня ахнул:

- Ёра, ты опять штаны порвал. Теперь Миня не купит тебе костюм, будешь голяком ходить.

Вытянув шею, как встревоженный гусь, Егор глубокомысленно разглядывал дыру. Выдран целый лоскут чертовой кожи из чертовых штанов.

Он уже проклял свою судьбу, которая так зло издевалась над ним, выверяя его терпение и мужество с помощью обыкновенных штанов. Издавна так повелось, с раннего детства: что ни наденет штаны, неделю-две поносит - и баста, ваших нет!.. Рвутся, трутся, лопаются, повисают лоскутами на заборах, на сучьях старых деревьев, на шипах терна. Миня крепко ругался и сам шил ему новые штаны то из мешка, то из стриженой овчины. Последние - из чертовой кожи - он привез из города и пригрозил, что следующие склепает из жести, если Егор порвет эти. И вот теперь им - хана!..

Егор соображал, как выкрутиться на этот раз. Прийти домой голяком и сказать, что купался и штаны утопли? Это мысль, но смешно, да и вряд ли Миня поверит такой брехне. Эх ты, заячья душа, жидок на расправу!.. Стоп! Дед, кажется" собирался сегодня на конеферму к своим старым друзьякам. Панёта дома. Она зашьет штаны - и баста, ваших нет!..

- Ну, шо? Придумал? Отбрешешься? - спросил Гриня. Егор небрежно махнул рукой:

- Отбрешусь. Айда домой.

Глава седьмая

Домой Егор всегда заходит с тыла, хотя порой в этом и нет нужды. Это у него издавна вошло в привычку. Сначала осторожно высмотрит, дома ли дед и не бесится ли он. Потом, крадучись, пробирается в прохладные низы полуподвальное помещение куреня - поесть борща, попить ароматного взвару и поспать на мягкой кошме.

И на этот раз он подкрадывался к куреню, как старый, опытный лисовин к курятнику: неторопливо, с принюхом и оглядкой, по кругу, через атаманский сад и огород. По винограднику подполз к самому двору. Найда, спавшая в тени длинного сарая-половника, вскинулась, но не залаяла; видно, еще во сне уловила знакомые запахи. Сладко потянулась, припав головой к передним лапам и оттопырив забитый репьями зад.

- Тс-с, Найда! - прошептал Егор. - Ляг, засни.

Собака послушно повалилась на спину, прижав лапы к розовым соскам, закрыла глаза.

- Умная псина! - Егор прыснул смехом и пополз дальше. Выглянул из-за половника. Во дворе никого. Тихо шелестели жесткие листья на вершине груши. Под плетнем, зарывшись в прохладную золу, лежали куры. Петух, разноцветный и бравый, как гусар, глядя в небо одним глазом, пугал их коршуном: "кр-р-р-у!".

Жуликовато вертя головой, Егор вышел во двор и резко остановился: из сарая появился Миня, держа в руках ящик с инструментом.

- Чего пугаешься? - спросил дед, в улыбке открыв ядреные зубы.

Когда Миня открывал рот, проволочные усы его круто задирались вверх. Егор однажды сказал, что они торчат у него, как клыки у старого кнуря[5], чем очень обидел его.

- Чего пугаешься? - повторил дед. - Али внове нашкодил где?

Егор машинально прикрыл ладонью дырку на штанах. Все его казацкое мужество убежало в пятки.

Миня прошел под грушу, поставил ящик на верстак и начал выкладывать из него инструмент. Среди железного хлама в ящике торчал серебряный эфес старинной шашки с тонким зазубренным клинком. Зазубрил его, конечно, Егор еще в прошлом году. Дед давно собирался заточить шашку и повесить на стену рядом со своей, оставшейся с гражданской войны, да все руки до нее не доходили.

• Предыдущая
• 7/67
• Следующая