На Востоке (Роман в жанре «оборонной фантастики») - Павленко Петр Андреевич - Страница 36

— Гоните их, секретарь! — кричала Голубева, прижав к груди узел из которого норовил прыгнуть в воду пузатый, как утка, чайник.

Марченко замахал рукой и крикнул:

— Отставить встречу!

Но музыканты только и ждали знака, чтобы начать марш. К оркестру со всех сторон побежали люди в синих комбинезонах.

— Не тот вид! — крикнула Голубева. — Не тот у нас вид! Не для торжественной встречи. Отставить!

— Ура, ура! — ревели комбинезоны, окружая оркестр.

Не перекричать Голубевой общей любви.

— Слушайте, Марченко, скажите им…

Срываясь и кашляя, комбриг пропел перед оркестром:

— Смирно! Туш! Добро пожаловать, хозяйки…

Синие комбинезоны выстроились шеренгой.

— Ну, что ж, — сказала Голубева. — Давно они не смеялись — пусть!

И, прижав к плечу размотавшийся узел, она пошла первой сквозь строй криков и музыки. За ней, ни на кого не глядя, в трусах и грязных юбках, неся ребят и фикусы, пошли остальные.

— Ура! Да здравствуют жены! Ура! Ура!..

Вот они и дома. Здравствуйте! Здравствуйте, дорогие!

Их окружает шеренга комбинезонов, оркестр впереди — и они идут веселой толпой к белым низеньким домикам, а дождь, налюбовавшись встречей, бьет тяжелой водяной дробью.

Потом они моются, надевают мятые чистые платья. В столовой уже накрыт стол. Корзины с цветами стоят на подоконниках.

Голубева сидит на койке мужа в маленькой комнатке, пахнущей йодом. На столе горкой лежат перочинный нож, портсигар, значок ворошиловского стрелка. Комбриг стоит у двери, Марченко — у окна.

— Когда это случилось? — спрашивает Голубева, закрыв лицо грязными коричневыми руками.

— Вчера ночью, — отвечает комбриг. — Никто не ждал.

— И как же, говорите скорее, как?

— Сразу.

— Ну, что ж, — шепчет Голубева, — что ж…

— Оставайтесь в бригаде, Клавдия Львовна, — говорит комбриг.

— Сегодня — да, но потом я уеду. Мы ехали сюда, как невесты. Сразу остаться вдовой тяжело. Торжественной встречи отменять не надо, — шепчет она. — Но вечером… мне будет страшно войти в эту комнату и остаться одной…

Она говорит Марченко:

— Вы вылетаете ночью? У вас есть жена? Возьмите меня к ней. Ах, холосты!

Луза входит в комнату и, сняв мохнатое кепи, говорит:

— Едем со мной. На передний план, на границу. Я тебя комиссару Шершавину представлю — он у нас все излечивает, всякую тоску.

И потом они идут в столовую, откуда слышен смех, слезы, шутки и ребячий визг.

Тарасюку стало известно, что ночью на нашу сторону пойдет проходчик, и он распорядился замкнуть этого человека собаками. Было за полночь, когда овчарки принесли донесение: человек спокойно идет по дороге в Георгиевку, скрытно окруженный сторожевыми псами.

Человек этот, судя, по многим данным, казался Тарасюку важной фигурой, которую хорошо взять живой, и он отдал приказ сначала проверить характер путешественника, чтобы установить, каким образом его взять.

Человек в это время миновал поля «25 Октября», отдохнул в шалаше Лузы и по компасу взял курс на Георгиевку. Еще не начинало светать. Навстречу ему выслали Лузу, с револьвером в кармане. Если проходчик заляжет и изменит свой курс, — значит, бояться нечего, значит, он слабый человек; тогда пустить собак, и они возьмут его живьем, он не застрелится. А если курса не изменит, да, чего доброго, еще захочет убрать встречного, то человек этот крепкий и просто не дастся в руки, и тогда придется особо думать, как с ним уладиться.

Луза вышел навстречу, и человек лег. Потом встал и взял влево. Луза опять вышел ему навстречу. Тот опять лег и долго лежал, не двигаясь.

— Берите собаками, — распорядился Тарасюк. — Банзаю поручите, он чисто сработает.

Пустили собак. Они быстро сужали кольцо охвата. Банзай полз навстречу. Он прыгнул на человека, ударил лапой в грудь, свалил его наземь и впился зубами в горло, но не грыз, а только надавливал. Тут подбежал обход.

Подали тачанку, закутали человека в плащ и повезли в комендатуру.

Шлегель играл в шахматы с Тарасюком в ленинском уголке заставы, и партия была не в пользу Шлегеля. Он почти проигрывал, когда ввели взятого человека. Проходчик был очень молод на вид, возбужден, часто гладил волосы то одной, то другой рукой. Лицо его было желтым от того особого волнения, которое сопровождает опасные неудачи, несчастья и проигрыши.

— Садитесь, — сказал Шлегель. — Заждались мы вас. Думали, что часа в три ночи возьмем.

Начальник обхода доложил, что отобрали маузер, две бомбы, фотокамеру, карту, бинокль и нашейный крест со знаком «БРП» — «Братство русской правды».

— Разговоры, думаю, будут не долги? — спросил белый.

— Да, в общем не долги.

— Я шел на диверсию, имя мое Лев, лет мне двадцать восемь. Думаю, что хватит.

— Откуда прибыли?

— Я?.. Из Кореи.

— Непосредственно?

— Не имеет значения.

Шлегель опустил глаза на шахматную доску и стал думать о человеке, который сидел перед ним, всей силой ума, всей остротой логики, всем жаром вдохновения, потому что он должен был узнать, разгадать этого человека.

— План вашей диверсии? — спросил Шлегель, твердо глядя в лицо проходчика.

Тот отрицательно покачал головой.

— Это будет иметь значение при выборе наказания. Что вы намерены были предпринять? Взрыв мостов, поджог складов, убийство?

Проходчик отрицательно покачал головой. Шлегель сказал ему:

— Если вы хотите казаться политическим, а не уголовным преступником, не теряйте зря времени. Даже если! вы мелкий пограничный браконьер, вам нет никакого смысла молчать.

— Если вам доставит удовольствие, я шел на совершение актов социального возмездия.

— В отношении кого именно?

— В отношении многих.

— Личная месть?

— Акт социальной защиты. Впрочем, отчасти и месть.

— За кого?

— За тех, кого вы убрали из жизни.

— Кого именно?

— Назвать их всех — дело долгое.

— Не стесняйтесь, у вас есть время. Точнее, пожалуйста: месть за кого?

— Я хотел бы, чтобы мой ответ считался последним и исчерпывающим: за Россию.

— Вы действовали по доверенности ее представителей?

— Да, конечно.

— Кого именно?

— БРП, вы знаете.

— Эта ассоциация представляет государство? Точнее, пожалуйста.

— Она представляет лучших людей государства.

— Какого? Сколько их, этих представителей?

— Не имеет значения.

— Напротив… Когда вы приходите убивать людей, работающих по мандату сотен тысяч трудящихся, следует знать, от скольких миллионов вы являетесь делегатом.

— Я пришел не на урок политграмоты.

— Заметьте: вы не пришли, вас поймали.

— Не имеет значения.

— Разве?

Пауза. Шлегель берет со стола карту, найденную у проходчика, и внимательно изучает ее.

— Итак, БРП, — говорит он, — руководимое прибалтийским бароном Торнау, японским разведчиком Якуямой и литовским шулером Шпульманом вы называете ассоциацией лучших людей вашего государства?

— Однако, вы их хорошо знаете.

— Да. Не вы первый за этим столом. Итак, это лучшие люди вашего государства?

— Это люди моих убеждений. Довольно!

Пауза. Шлегель возвращается к изучению карты.

— Это у вас здесь что? Мост? — спрашивает он, стуча пальцем по карте.

— Да, — отвечает, прищурясь, проходчик. — Довольно точно, как по-вашему?

— Да, довольно точно. Итак, лучшие люди ваших убеждений выбрали для ответственного поручения вас, гражданина Льва, двадцати восьми лет. Чем вы объясняете такое доверие к себе со стороны руководства?

— Я патриот и не спрашиваю, почему посылают на смерть меня, а не другого.

— Ваш патриотизм основан на нежелании знать свою роль, так?

— Я этого не говорил. Я хочу только сказать, что я солдат и мне безразлично, почему мне доверяют больше, а другому меньше.

— Разве в такой организации, как ваша, не доверяют всем одинаково?

— Не знаю.