Песнь о Перемышле (Повести) - Васильев Александр Александрович - Страница 25

Чем больше росла известность поэта, тем сильнее хотелось разгадать эту загадку.

Собственно, здесь было для меня несколько неясных обстоятельств. Во-первых, когда сам находился на Юго-Западном фронте, то почему-то не слыхал, что этот поэт, которого, несмотря на его молодость, уже любили и знали миллионы людей в нашей стране, тоже находится здесь. Во-вторых, удивило, почему он, никогда не выступавший в роли «песенника», вдруг написал текст «Песни девяносто девятой дивизии». Все мы, читавшие нашу фронтовую газету «Красная армия», хорошо знали сотрудничавших в ней писателей и поэтов. Среди них были авторы-текстовики многих популярных песен. И вдруг…

Эта песня была напечатана в одном из последних июльских номеров газеты. Вот ее полный текст:

Я знал почти наизусть этот текст, но никогда не слышал, чтобы где-нибудь исполнялась песня. Однако находились люди, которые утверждали, что она пелась на фронте, звучала даже на улицах Берлина вскоре после окончания войны. С ней будто бы шел строй наших фронтовиков-гвардейцев где-то в районе Бранденбургских ворот…

Кто мог лучше ответить на все эти- вопросы чем сам автор!

Но при встречах с поэтом все никак не решался к нему подойти. Не знаю, что мне мешало — его всенародная слава или его вечная занятость, следы которой проглядывали на его лице. А в последние годы вдруг появились тревожные слухи о его тяжелой болезни…

Но вот получил письмо из Ворошиловграда от юных «следопытов» молодежного клуба «Бригантина». В письме ребята спрашивали о судьбе этой песни. Видимо, «следопытов» интересовали те же вопросы, что и меня.

И вот еще одна встреча с поэтом.

…Произошло это на съезде писателей России, когда после заключительного заседания делегатов и гостей пригласили в Кремлевской Дворец Съездов на прощальный банкет.

В огромном зале собрались сотни людей. Царила праздничная, приподнятая атмосфера.

Вдруг какой-то странный шелест прошел по залу. Все зашевелились и повернулись к дверям, разговоры стихли, слышалось лишь одно слово: «Он… он!» И тут я снова увидел поэта. Он пробирался между столами, высокий, грузноватый, опираясь на палку. Его крупное с неправильными чертами лицо было словно иссечено морщинами, особенно возле глаз, но сами глаза, небесно-голубые, зоркие и отчаянные, и задорный полуседой хохолок еще выдавали в нем бойца.

Со всех сторон к нему тянулись руки. Слышались голоса: «К нам! К нам!» Он устало улыбался и, прижимая к груди букет красных гвоздик, кого-то высматривал.

«Мы здесь, здесь!» — крикнул сидевший за нашим столом высокий парень с копной ярко-рыжих волос, показывая на себя и своих соседей. Поэт заметил их, просиял и сделал жест, как бы говорящий всем остальным: уж извините, но я пойду туда, ибо должен, обязан!

Так получилось, что я оказался за одним столом с его земляками-смолянами. И когда он подошел, то, поздоровавшись со всеми, оглядел меня, видимо, пытаясь угадать, кто я и какое отношение имею к Смоленску. «Твардовский», — представился он, протягивая мне руку. Я поспешно пожал ее, забыв от волнения назвать себя. «Это товарищ не смоленский», — сказал один из смолян. Но Твардовский строго посмотрел на него. «Ну и что же? — сказал он. — Ведь с нами же хлеб-соль делит?» Сосед по столу что-то смущенно пробормотал и принялся разливать вино в бокалы.

— Александр Трифонович, — набравшись храбрости, спросил я, видя, что он задумался, — скажите, при каких обстоятельствах, если помните, вы написали «Песню девяносто девятой дивизии?»

Твардовский повернулся ко мне, но казалось, что он либо не расслышал, либо не понял моего вопроса.

Тогда я сбивчиво рассказал ему, что меня, как участника боев на Украине, давно занимала история этой песни. А теперь этим интересуется молодежь.

Он помолчал. По его большому одутловатому лицу пробежали тени, залегли в морщинах.

— Меня попросили тогда написать… в политуправлении фронта… — заговорил он с паузами, словно с трудом припоминая ту давнюю историю, — сказали, что это первый подвиг… его надо воспеть… вот я и написал.

Он вдруг пристально посмотрел на меня и поднял палец.

— Но не подумайте, что я работал, как холодный сапожник — по заказу. Такого за мной не водится. Значит, на душу легло, раз написал. — И кивнул мне. — Если можно, напомните хотя бы строфу!

Я стал читать:

— Да, — сказал он, дослушав свою песню до конца. — Он снова вопросительно взглянул на меня. — А где это опаленное знамя? Им ведь тогда трудно пришлось…

Кто-то из стоявших рядом громко подхватил песню, и Твардовский отвлекся.

— Нет, братцы, сей опус, полагаю, в посмертное собрание моих сочинений не войдет. Но… — он подумал, — бойцам, возможно, нравилось петь про себя?

За столом дружно зашумели:

— Конечно, нравилось!

— Давайте и мы ее споем!

— Только мотив подскажите!

Твардовский сказал, что текст он написал на мотив популярной тогда песни, которая называлась «Походная конноармейская», и даже пропел один куплет.

Однако, когда смоляне хотели хором спеть его песню, он решительно запротестовал:

— Нечего. Каждому овощу свое время. Пусть она лежит себе молча в архиве. Руже де Лиль, в данном случае, из меня не получился.

Он налил в бокал немного вина.

— Давайте, братцы, выпьем за то, чтобы наши строчки переживали нас, а не наоборот!

И, быстро выпив, сказал, что должен уйти.

Его не хотели отпускать, но вдруг рядом с ним, как из-под земли, возникла миловидная круглолицая просто причесанная женщина, мягко, решительно взяла под руку и повела к дверям. Он шел послушно, бережно прижимая к груди красные гвоздики, и шквал приветствий, добрых напутствий и прощаний провожал его…

У песни легкие крылья — она не знает ни окружения, ни смерти. А знамя? Если оно погибает, то прекращается существование и воинской части или соединения.

Вопрос Твардовского о судьбе знамени «первой из Краснознаменных» долго не давал мне покоя.

Вскоре после смерти поэта я выступал по Куйбышевскому телевидению и поведал всем о нашем разговоре. «Может быть, кому-нибудь что-то известно?» — думалось мне. Едва закончилась передача, как меня позвали к телефону. Одна из телезрительниц сказала, что слышала от своего брата Николая Никифоровича Рожкова, проживающего в городе Жигулевске, историю, которая должна меня заинтересовать.