Песнь о Перемышле (Повести) - Васильев Александр Александрович - Страница 49

Василий беспомощно осматривался. Сам он не курил, придется будить кого-нибудь. Но кого, все и так собирают в карманах махорку по крупинке?

Командир приказал ему идти за ним. Привел к себе, достал из-под подушки мешочек с остатками табака-самосада, отсыпал себе в портсигар на несколько закруток, остальное отдал Василию. „Чтоб на всех хватило!“ — предупредил он. Солдат благодарно закивал.

„Отдать им аккумулятор? Нет, пока обойдутся“. Но велел зажечь еще плошку. „А то там…“ — Он хотел сказать „как в могиле“, но спохватился. Он не любил таких слов. И не любил темноты. Потому и не отдал в казарму свой аккумулятор.

На другой день немцам повезло с самого начала. Два тяжелых снаряда попали в амбразуру, что называется. в самое яблочко. Бронированный шар, вышибленный из гнезда, повис на проволоке.

И тут же, словно почуяв легкую добычу, немцы вышли из укрытия и в полный рост, бегом, двинулись к доту.

А он молчал.

В образовавшийся пролом было хорошо видно, даже без бинокля, как веселые разгоряченные гитлеровцы бегут по полю. Их радостная, гогочущая толпа напоминала участников какого-нибудь марафона, приближавшихся к заветному финишу. Некоторые на бегу снимали с себя каски, противогазы и прочую амуницию…

Иван смотрел молча, закусив губу. Мозг его лихорадочно работал. Что делать? Пальнуть в них из автомата? Бросить гранату? Не достанет, они еще далеко. Решиться открыть дверь и пойти в штыковую… Командир дота посмотрел на собравшихся в рубке бойцов. Сюда пришли все ходячие, даже раненые. Девять человек, он десятый. А сколько врагов? Наверно, с полсотни. И вон какие у них морды раскормленные…

„Лихо идут!“ — сказал кто-то сзади. Командира как подстегнуло. „Что стоите!“ Он выругался и стал поспешно готовиться к бою. Двоих послал наверх: открыть заложенный бревнами и мешками с цементом вход в бывший колпак. Двоим приказал подносить боеприпасы. Двое с автоматами стали у пролома. Двоих легкораненых назначили санитарами. Девятого, Василия, оставил при себе, в резерве.

Первая очередь, посланная в пролом, сшибла лишь одного гитлеровца. Подпрыгнув, как ошпаренный, он упал головой в траву. Другие в замешательстве остановились и через мгновение рассыпались по сторонам. Радостный галдеж смолк. И только какой-то долговязый, вероятно их старший, что-то орал, размахивая руками.

Рассредоточившись по полю, немцы ответили ожесточенным огнем. Однако он не мог причинить осажденным вреда. Пули со свистом ударялись в стены и отскакивали на пол. Поняв, что ярятся без толку, гитлеровцы прекратили огонь.

Воцарилась ненавистная Ивану тишина. Потеряв немцев из виду, он пробрался к пролому, пытаясь предугадать их намерения. Но вблизи не слышалось ничего подозрительного. Только трещали в траве кузнечики. С автоматом в руках Иван бросился к лестнице и полез через разобранную в потолке дыру на крышу.

Так и есть, немцы двинулись в обход. С десяток гитлеровцев шли, пригибаясь, в прибрежных зарослях. Забыв об опасности, Иван высунулся до половины, дал очередь и косил, косил этих гадов, пока не кончился диск.

Когда он упал на руки своих бойцов, в лице не было ни кровинки. Но он был даже не ранен. „Такое мое цыганское счастье!“ — пошутил Иван.

Командир дота уже решил, что с пехотинцами они справятся, будь их хоть батальон. Его страшила только артиллерия, потому что тут всегда таилась проклятая неизвестность: никогда не знаешь, какой из снарядов — твой. А главное — теперь ответить нечем. Выход один. Иван вспомнил свою любимую песню: „Штыком и гранатой пробились ребята!“ И он со своими ребятами пробьется. Или погибнет здесь.

Нужно было продержаться до ночи. Иван нетерпеливо смотрел на часы. Ровно в семь немцы уходят на отдых, остается только охрана, ну еще, может быть, небольшая группа саперов или связистов. С этими сладишь… Но лучше и их обойти… „Если бы удалось без шума добраться до леса, тогда нам сам черт не брат“. Тяжелораненых оставили бы на каком-нибудь лесном хуторе, а сами подались бы глухими тропами на восток.

„К своим! К своим!“ — билось в разгоряченном мозгу командира. Все его мысли захватил этот план. Он уже казался ему простым и осуществимым. Тем более что немцы пока не напоминали о себе. Их артиллерия, сделав свое дело, судя по всему, передала заботы о доте пехотинцам. А те, получив по зубам, уже не лезут на рожон, хотят взять измором. Или думают, что в доте нет никого в живых. А если и есть, то рано или поздно они вынуждены будут вылезти из своего полуразрушенного убежища, когда кончится последний сухарь, последний глоток воды. Стоит ли их добивать, рискуя своей жизнью, когда они и так обречены.

Теперь Иван ждал темноту, звал ее, торопил. Но время шло неумолимо медленно. В пролом виднелся все тот же голубой кусочек неба. „Ну когда же, когда…“ — бормотал Иван, скрежеща зубами. И на мгновение темнело, но лишь у него в глазах.

Наконец, не выдержав, он дал команду готовиться к ночному броску. Определили выкладку: шинели не брать, взять только плащ-палатки, сухой паек положить из расчета на трое суток, оставшиеся табак и воду разделить всем поровну. Оружие: каждому винтовка, пистолет и по пять гранат. Из трех имеющихся автоматов два — впереди идущему и один — лейтенанту.

Командир определил порядок следования, интервалы, для лежачих раненых приказал сделать носилки из плащ-палаток, ходячим, у которых действовала хотя бы одна рука, приказал также выдать по пистолету.

Все принялись за работу. Работали дружно, с каким-то веселым азартом, словно собирались в увлекательный поход. Вдруг появилась ясность и с ней надежда. Не думалось уже ни о времени, ни о предстоящих опасностях, а только о той счастливой минуте, когда они выйдут отсюда, из этих прокопченных стен на воздух, в пахнущую травами и цветами ночь.

Василий, которому лейтенант приказал позаботиться о раненых, готовил носилки. Прошил двойной суровой ниткой брезент, сделав нечто вроде карманов по краям, а для ручек использовал уже ненужные теперь банники. Получилось вроде неплохо. Потом, представив себе, как трудно придется с этой ношей в походе, надумал пришить к носилкам еще лямки.

Чадила коптилка, дым ел глаза. Но хотя по лицу текли слезы, он был доволен. Стежки ложились ровно, лямки получались надежные, крепкие. Теперь нести будет намного легче…

Как и все, он не думал, а вернее, не хотел думать о том, чем может обернуться предстоящая операция. Командир есть командир, он приказывает. Где-то в душе у Василия плавало какое-то смутное облачко, предвещавшее, что так просто это не обойдется, но где и когда, говорил себе Василий, все обходится так, как задумано? Раз уж задумано, надо делать. Будь что будет.

Командир же не сомневался, а был почти уверен, что его дерзкий план осуществится. Наконец-то над полем повисла тень от холма, скоро начнет смеркаться. Стрелки на часах подходили к девятнадцати. Значит, немцы решили отложить свой решающий штурм на завтра. Но завтра они найдут…

Он не успел сказать себе, что эти спесивые гусаки найдут здесь завтра, лишь злорадно усмехнулся, как вдруг услышал вверху, над головой, какой-то странный шум, будто птица клевала в крышу. Иван вскочил, бросился к ведущей наверх лестнице. И замер на месте. В дыру, куда он вылезал днем, смотрел черный ствол автомата.

Сама дыра была наполовину закрыта, осталось только маленькое отверстие, в которое не пролетела бы даже граната. К тому же невидимый автоматчик был не один. На крыше шла какая-то деловитая возня, слышались голоса немцев, удары ломом или еще чем-то…

В нем все кипело: добрались все-таки! Еще утром он шуганул бы их, только пятками засверкали бы. Но сейчас надо было молчать и таиться. Главное — дождаться наступления темноты. Не вечно же эти будут там, на крыше?

Немного успокоив себя, он вскоре услышал такие же звуки справа и слева. „Что они делают? Уж не собираются ли продолбить стены?“ Но тут же прикинул, что здесь работы им хватит надолго. Иван пробрался по стене к пролому и выглянул, пытаясь хоть что-то увидеть. Хлестнула автоматная очередь, он отпрянул.