Круги ужаса (Новеллы) - Рэй Жан - Страница 30

По моим вискам стекал пот, мне было стыдно. Я достал из кармана привычный крючок и сунул в замочную скважину первой двери.

Она открылась с той же легкостью, что и дверь моей комнаты.

Я вернулся домой, сижу среди книг, смотрю на красную ленту, упавшую с платья Аниты на мой столик, и держу в сжатом кулаке три талера.

Три талера!

Признаюсь, своими собственными руками я уничтожил свое самое яркое приключение.

Этот новый мир открывался только для меня. Что ждал от меня мир более таинственный, чем миры, которые вращаются в глубине Бесконечности?

Тайна делала мне реверансы, улыбалась мне, как юная дева. Я повел себя, как мошенник.

Я был мелочен, отвратителен, жалок.

Я…

Но три талера!

Как рассыпалось это приключение, обещавшее стать чудом!

Три талера, которые антиквар Гоккель с недовольным ворчанием выложил за резное блюдо. Но три талера… Это — улыбка Аниты.

Я внезапно сбросил их в ящик стола. В мою дверь постучались. Явился Гоккель.

Неужели это был злобный антиквар, который с презрением бросил металлический диск на прилавок, загроможденный варварскими и замшелыми безделушками?

Он улыбался, то и дело добавляя к моему имени, которое он произносил с трудом, «герр доктор» и «герр учитель».

— Думаю, — произнес он, — я был крайне неправ по отношению к вам, герр доктор. Это блюдо стоит намного больше.

Он достал кожаный кошель, и я вдруг увидел желтый оскал золота.

— Быть может, — продолжил он, — у вас есть предметы того же происхождения… Я хотел сказать того же толка.

Оттенок не ускользнул от меня. Под вежливостью антиквара прятался дух скупщика краденого.

— Дело в том, — сказал я, — что один из моих друзей, знающий коллекционер, попал в затруднительное положение, должен рассчитаться с некоторыми долгами и желает получить деньги за кое-какие предметы своей коллекции. Он желает остаться неизвестным. Он человек ученый и очень робок. Он уже несчастен из-за необходимости расстаться с сокровищами своих витрин. Я хочу помочь ему избежать дальнейших печальных переживаний. Я помогаю ему.

Гоккель яростно закивал. Он словно таял от восхищения мною.

— Именно так я вижу нашу дружбу. Ах! Герр доктор, я перечитаю сегодня О друзьях Цицерона с двойным удовольствием. Почему у меня нет такого друга, как ваш несчастный ученый! Но я хочу немного помочь в вашем прекрасном деле, покупая все, с чем ваш друг пожелает расстаться, и буду платить дорого, очень дорого…

Какое-то любопытство охватило меня в эту минуту:

— Я особо не разглядывал это блюдо. Это меня не касалось, да и мало в этом я смыслю. Что это за работа? Византийская, вероятно?

— Э-э-э… Не могу сказать вам с точностью. Византийская, да… быть может… Нужно продолжить изучение. Но, — продолжил он, внезапно успокоившись, — в любом случае, на нее найдутся любители.

И тоном, который ставил точку в дальнейших исследованиях:

— Главное, что это необходимо нам двоим… и вашему другу.

В этот вечер я провожал Аниту по улицам, залитым лунным светом, до набережной Голландцев, где в зарослях высоких лилий прятался ее домик.

Но следует вернуться в рассказе к блюду, проданному за талеры и золото, что позволило мне снискать дружбу самой красивой девушки в мире.

Дверь открылась в длинный коридор, выложенный синей плиткой. Окна с узорчатым стеклом давали рассеянный свет и дробили тени. Моим первым впечатлением было, что я попал в дом где-то в Фландрии, и оно усилилось, когда в конце вестибюля открытая дверь привела меня в просторную сводчатую кухню с деревенской мебелью, сверкавшую чистотой и воском.

Атмосфера была столь успокоительной, что я громким голосом спросил:

— Эй! Есть кто-нибудь?

Загремело звучное эхо, но никто не появился.

Должен признать, что полное молчание и отсутствие какой-либо живой души не удивили меня, словно я ожидал именно этого.

Даже теперь, как и с момента обнаружения загадочного переулка, я не думал о возможных обитателях его.

Однако я проник в этот мир, как ночной вор.

Я не принял никаких предосторожностей, когда рылся в ящиках со скудным количеством столовых приборов, скатертей и салфеток. Мои шаги отдавались звонким эхом в соседних комнатах, меблированных, как монастырские кельи, на лестнице из великолепного дуба, который…

Да, в этом посещении было много удивительного!

Никуда не ведущая лестница!

Она ныряла прямо в серую стену, как если бы продолжалась за каменной стеной.

И все это купалось в желтоватом свете от витражей из волнистого стекла, которыми был выложен потолок. Я заметил или решил, что заметил, на крашеной стене какую-то чудовищную форму, но, присмотревшись, увидел, что это были тончайшие кракелюры, только похожие на чудовищ, которые мы видим в облаках или кружевах штор. Это меня не смутило и, в очередной раз приглядевшись, понял, что вижу сетку трещин на гипсе.

Я вернулся в кухню, где через зарешеченное окно увидел сумрачный дворик, похожий на колодец меж четырех высоченных и замшелых стен.

На сервировочном столике лежало тяжелое блюдо, которое показалось мне ничего не стоящим. Я сунул его под пальто.

Я был безумно разочарован. Мне казалось, я украл какие-то гроши из детской копилки или из потертого шерстяного кошелька бедной старухи.

И пошел к антиквару Гоккелю.

Три домика идентичны: в каждом я нашел чистенькую кухоньку, простую и сверкающую мебель, один и тот же нереальный и сумеречный свет, ту же спокойную безмятежность и громадную стену, перед которой заканчивается лестница. Повсюду я нашел тяжелое блюдо и подсвечники.

Я их унес и…

А на следующий день нашел их на том же месте.

Я отношу их Гоккелю, и тот платит, радушно улыбаясь.

От этого можно сойти с ума. Мне кажется, в меня вселилась монотонная душа вращающегося дервиша.

Я вечно ворую в том же доме, в тех же обстоятельствах и беру те же предметы. Я спрашиваю себя, может эта начальная месть неизвестности без тайны. Не первый ли круг проклятия, по которому иду?

Не состоит ли проклятие в обыденном повторении греха на вечные времена?

Однажды я не пошел туда. Я решил реже проводить эти жалкие походы. У меня образовался запас золота. Анита была счастлива и относилась ко мне с великой нежностью.

В тот же вечер меня навестил Гоккель, спросил, нет ли у меня чего-нибудь на продажу, к моему удивлению, повысил цену и скорчил гримасу, когда я сообщил ему о своем решении.

— Господин Гоккель, — сказал я, когда он собрался уходить, — вы, несомненно, нашли постоянного покупателя?

Он медленно обернулся и посмотрел мне прямо в глаза.

— Да, герр доктор. Я ничего вам не скажу, вы же не говорите мне… о вашем друге, продавце.

Голос его стал серьезным.

— Приносите мне каждый день такие предметы. Скажите, сколько золота вы за них желаете получить, я заплачу, не торгуясь. Мы повязаны одним делом, герр доктор. Быть может, позже нас ждет расплата. А пока давайте жить, как мы любим жить — вы с красивой девушкой, я — с моим состоянием.

Мы с Гоккелем больше никогда не касались этой темы. Но Анита вдруг стала крайне требовательной, и золото антиквара стремительным потоком утекало в ее маленькие нервные ручки.

Вдруг, если можно так выразиться, изменилась атмосфера переулка.

Я услышал мелодии.

По крайней мере, мне казалось, что я слышу далекую и чудесную музыку. Я снова набрался мужества и решил исследовать переулок за поворотом, добравшись до источника доносящейся издалека музыки.

В момент, когда я прошел через третью дверь и сделал первый шаг в зону, которую еще никогда не проходил, мое сердце отвратительно сжалось. Я сделал всего три или четыре неверных шага.

Потом я обернулся. Я еще видел отрезок Берегонгассе до поворота, но он как-то сузился. Мне казалось, что я опасно удаляюсь от своего мира. Однако в приступе неоправданной храбрости я побежал, потом упал на колени, как мальчишка, заглядывающий поверх изгороди. И рискнул взглянуть на неведомый отрезок переулка.