Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена - Страница 17

— Я хотел её спасти, — совсем сникший Карлушка, сидит в клетке, обхватив колени, и произносит это совсем тихо.

— Спасти?! — на его жалкий писк разражается король праведным гневом. — И чем ей это помогло? Разжалобила палача? Насмешила народ? Или тем, что палач чуть не отрубил голову не ей, а этой самозванке? Нет. Но твоя глупость и безответственность привели к тому, что Катарина сейчас неизвестно где, а мы имеем что имеем.

— Сам ты самозванка! — встреваю я, чтобы пронести громкую оправдательную речь, и даже воздуха в грудь набираю…

— Да заткнись ты! — посылает он меня в нокаут, даже не поворачиваясь. И пока я задыхаюсь от излишка воздуха и гнева, вновь обращается к Карлу: — Она и так бы передумала.

— Она никогда бы не передумала! — подскакивает Карл, и у меня мурашки бегут по спине от его смелости. Я даже песне своего возмездия наступаю на горло, чтобы ему не мешать. Даже когти, кажется, появившиеся у меня, как у кошки, прячу. — Никогда! Ты бы не заставил её изменить решение. Она скорее наложила бы на себя руки.

— Так что же не наложила? — зло усмехается король и то, как стискивает он зубы, аж у меня вызывает зубную боль. И боль другую, душевную, что сквозит в каждом его слове, я тоже чувствую. Даже злость отступает, утонув в этой боли. Как же невыносимо ему знать, что та, к ногам которой он положил бы этот мир, его не любила. Ненавидела. Презирала.

— Потому что тогда погиб бы я, — упрямо наклоняет голову фей. — И, если в вашем мире с ней что-нибудь случится, мы все погибнем: я, вы, — поворачивается он ко мне. — И, если в этом мире с вами — тоже.

— Так не допустите этого! В том мире, — одним взглядом заставляет король вспотеть несчастного дона Орсино. — А моя забота — не допустить в этом, — снисходит он одарить взглядом и меня.

Я от его зырка не вспотела. Чуть не уписалась. От счастья. Хоть это его «забота» вышло, прямо скажем, на троечку по убедительности. Но как сказал!

— Найдите мою жену и верните, — снова поворачивается он к Орсино. — И пришлите мне всё, что есть в архивах по запрету, который этот недотёпа нарушил. А пока, — он поворачивается ко мне, — ты будешь сидеть в замке тихо-тихо, как мышка. Делать всё, что тебе говорят. Не открывать рта без спроса. И молиться, чтобы ни одна душа не заподозрила, что ты не Катарина. Дон Орсино, — кивает он, давая понять, что разговор окончен.

— Я принёс вещи, что вы сказали, — взлетает отец-фей, а потом приземляется на стол ногами.

— Да, ты, бестолковый щенок, — поворачивается Георг к Карло, — тоже остаёшься здесь. Отец принёс тебе одежду. С этого дня Лжекатарина под твоим личным присмотром, — показывает она на меня пальцем. — И за всё, что ты сделаешь не так, будет доставаться ему, дорогая, — с гаденькой улыбочкой кивает он мне.

Бе-бе-бе! Растыкался он своими пальцами. Лжекатарина! Самозванка!

— А по решению нашего вопроса? — проводив глазами Барда с клеткой, обращается дон Орсино к Его Злобствующему Величеству.

— Вот когда вернёте мне жену, тогда и поговорим, — открывает он дверь и подзывает охрану, чтобы проводили дона фея.

— Но Ваше Величество, ведь это может оказаться не просто, а вопрос требует решения, и если Его Императорское Величество сделает Вам предложение…

— Так поторопитесь!

— Дон Орсино! — в последний момент успеваю я остановить отца Карла и вручить отремонтированный костюм. — Вот тут только эти пуговицы, разворачиваю я камзол, они были вырваны с мясом, надо будет что-то подшить с изнанки, а то они не будут держаться.

— О, вы так добры, миледи, — кланяется он, едва ли не со слезами на глазах принимая вещи.

— А как хорошо у вас поставлен удар, — закрывает король за ним дверь и потирает синяк на скуле. — Не то, что у бедной овечки Катарины. Хотя Бард бы со мной, наверно, поспорил.

— У козочки, — поправляю я. — Раньше ты называл её козочка. Кстати, почему?

— Надеюсь, больше ты никого об этом не спрашивала? Фелисию? Других служанок? — усмехается Его Мстительная Язвительность. — Иначе ты выдала себя с потрохами. Даже на гербе рода Лемье изображена коза. Какой бы сумасшедшей Катарина не была, забыть, чем занимается её семья, она бы вряд ли забыла.

— Да, такая белая коза на зелёном фоне. А если для всех я потеряла память? — останавливаю я его вопросом, когда он вроде собирается уходить. И уже жалею об этом.

Да что ж ты делаешь-то, ирод окаянный! У меня аж дыхание сбивается от его внимательного взгляда.

— Значит, придерживайся этой версии. Кстати, на счёт свадьбы, — то ли сверлит, то ли раздевает он меня глазами. В общем, пропадаю я. — Праздник и торжественную процессию с раздачей угощений по случаю венчания я назначил на завтра. И на ней будет твоя семья. Пусть Фелисия тебе расскажет, как себя вести.

— А Маргарита знала меня раньше? — и я заставляю его удивлённо склонить голову на бок, то ли своим вопросом, то ли тем, что, расправив плечи, прижимаюсь к нему грудью. «Облизнись ещё!» — вижу, как его взгляд скользит по аппетитным Катькиным холмикам. И пофиг уже!

— Разумеется. Не будь бедняжка так глупа, подавилась бы, когда ты предложила ей знакомиться, — медленно, нехотя, поднимает он глаза от груди.

— Тогда пусть меня подготовит она, — упираюсь я в него взглядом ещё надёжнее, чем грудью.

— Чо? — теряется он. Непонимающе хмурится.

Хрен в очо. Думал, ты один тут так смотреть умеешь?

— Не отсылай Маргариту.

— Маргариту?! — приходит он в себя и уверенно кладёт руки на Катькину спину.

— Не возвращай её в бордель.

— Думаешь, она мне ещё понадобится? — гаденько усмехается и скользит руками ниже, ниже, ниже.

Да ладно! Так ты, оказывается, всё умеешь?

— Не знаю, как говорят в вашем мире, в нашем это звучит: не бери грех на душу, — смотрю я в его глаза. Блядские, зелёные, бесстыжие. И, кажется, окончательно погибаю. Иду ко дну как негордый Варяг. — Так не бери грех на душу, мой король.

— В нашем говорят: когда замолчит Говорящий мост, или, когда оживёт Мёртвый лес, что значит «никогда», — наклоняется к моему лицу, когда руки его останавливаются на Катькиных ягодицах, как раз на моих чёрных танго под плотной тканью платья. — Никогда не называй меня «мой король».

— Да, — шепчу я в его приоткрытые губы, — мой король.

Он резко отпускает меня и рывком открывает дверь.

— Проводите Её Милость в её покои, — выходит он и на ходу, не оборачиваясь, поднимает руку. — И кстати, это называется «трусы».

Я посчитала: я знаю тридцать два синонима слова «звездец», включая его первоначальную, исконную форму.

Нет, не то чтобы мне нечем заняться, но, чем я ни занимаюсь, в голове крутятся все тридцать два слова, как зубы на профилактическом осмотре у стоматолога, по очереди.

Финиш, каюк, хана, крышка, амба. Именно таким теперь стало моё мироощущение. Но не это заточение, не произошедшее беспокоит меня. С этим я разберусь. Разгребать конюшни, Авгиевы они, или Георгиевы, или называются Канцелярская компания «МКиК» («Мир Канцтоваров и Книг», если кто не догадался», — как любил пояснять наш директор) — всё одно разгребать.

А многогранно и на букву «П» звучит теперь моё отношение к тому, что этот чёртов Георг, мать его, Пятый встал у меня где-то между горлом и желудком, опасно сдвигаясь к левому краю от центра груди и отдавая рикошетом в низ живота.

И это просто «северный лисица» какой-то. Просто «песец». Мне ж это никак нельзя влюбляться-то. И спать с ним нельзя. Я тут пассажир, турист, транзитом. А руссо туристо облико морале. И вообще Гошик чужой муж, Катькин. Мне нельзя!

Но ведь иначе к нему не подберёшься. Не раскроется, не признается, не позволит себе помочь. А может, я здесь именно поэтому? Может, Катька всё это устроила или даже сама богиня Наль, чтобы я ему помогла? Ладно, знаю, гоню. Пить надо меньше, тогда и не влипла бы… может. А может, был всё же у вселенной на меня какой-то план?