Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена - Страница 22

«Всё, не нравится мне эта сказка, пошла я спать!» — сползаю с подоконника, унося на стол посуду. Поднимаю так и валяющийся под стулом лист.

— Тебе нужна эта бумага? А то я сожгу от греха подальше.

— Жгите, — соглашается Карл.

— А Мёртвый лес, в котором Катька заблудилась в детстве, — поджигаю я край о свечку и дождавшись, пока она разгорится, бросаю в камин. — Кто живёт в Мёртвом лесу?

— Никто. Ведьма. Этот лес выгорел до тла много-много лет назад, да так и стоит. И горе тому, кто в него сунется, — поясняет Карл, пока я ищу задвижку. Как в этом хитроумном устройстве открывается труба? Дымит, как падла.

— И долго в нём пробыла Катарина? — машу я руками, чтобы разогнать дым.

— Три дня. Вот тогда, говорят, умом и тронулась.

— А я видела её воспоминания о похоронах, — оставив эту дурацкую затею — разогнать дым, я возвращаюсь к окну. Догорит, само выветрится. Благо бумажка небольшая. — Когда Аурелия умерла. И блин, это было страшно.

— Значит, она может общаться с вами? — оживляется Карл.

— Это ты мне скажи, — развожу я руками. — Это были просто воспоминания, обрывки фраз, образы, всё, что она чувствовала тогда. Но не больше. Но если бы я как-то могла с ней поговорить.

— Есть у меня одна идея, — подскакивает он. — Но я должен идти, — и фей исчезает так быстро, что я и сказать ничего не успеваю.

— Какая идея? — кричу я ему вдогонку.

— Завтра поговорим! — доносится в ответ.

Вот так всегда: ни здрасте, ни до свидания. Когда завтра? О чём поговорим? Вот засранец!

С этими подростками вечно так! У Ленки такой же оболтус. И мой, наверно, был сейчас таким же. Как раз шестнадцатилетним. И хорошо, что его у меня нет. А то переживала бы сейчас, как он там, без меня: надел ли шапку, не забыл ли презервативы.

А, к чёрту это всё! Я спать, спать, спать.

И я ещё долго ворочаюсь и чутко прислушиваюсь то к ветру за окном, то к цокоту копыт, то к шагам за дверью. Но возможно, всё это мне уже снится, когда сильная мужская рука обнимает меня поверх одеяла, и холодные губы оставляют на щеке такой нежный и такой волнующий поцелуй.

Головная боль — это, наверно, меньшее, что должно бы волновать меня с утра, когда день предстоит такой, что хочется малодушно накрыться одеялом с головой и не вставать.

И будь я дома, я бы, наверно, возмущённо вопила: «Какая встреча с семьёй? Какой праздник? Отвалите, нет меня. Я ударилась об угол подушки и потеряла сознание… до вечера».

Но здесь я почему-то не дёргаюсь. Не отлыниваю. Не пытаюсь любой ценой избежать массовое сборище, которые я обычно ненавижу. Словно это и я, а словно и не я. «Не надо слов. Не надо паники. Мой последний день на Тита-нике…» Башка болит и, пожалуй, это всё, чем я озабочена. Да ещё немного видом Марго, которой во сто крат хуже, чем мне, но она тоже держится как истинная леди, слегка попахивая перегаром.

Я всё же взяла её, пьяньчужку. В подружки. С испытательным сроком. Подозреваю, что придётся расплачиваться за свою доброту, но такая уж я… жалостливая, за что и страдаю. Идёт второй час — полёт нормальный.

Марго, морщась, пыхтя, потирая лоб и прихлёбывая водичку, выдирает частым гребнем мои волосья с усердием новобранца.

— Ты там вшей что ли ищешь? — возмущаюсь я, когда уже давно высохшие волосы она снова разбирает на пряди.

— Не мешай, — пропитывает она их каким-то сомнительным составом, что брызгает из пульверизатора другая служанка. — Тебе весь день с этим ходить, будем делать на совесть.

«Надеюсь, «на совесть» это будут не смола с перьями?» — принюхиваюсь я. И не цементное молоко, судя по тому, как они застывают? А то это сооружение начинает подозрительно напоминать стелу «Гагарин в космосе», а мы вроде не на шествование в честь двенадцатого апреля собрались.

— Милочка, а позовите-ка нам лекаря, — посылаю я служанку с брызгалкой, больше не в силах смотреть на мужественные страдания Марго. — Может, капелек тебе каких даст с похмелья, страдалица? Да и мне заодно.

Нет, пить снадобья этого эскулапа я, может, и не собираюсь. А вот познакомиться — давно горю желанием. И чем не повод?

Правда, так и подмывает достать из потайного места в ванной таблетку аспирина. Его, зелёнку, пузырёк с марганцовкой да противозачаточные таблетки — вот и всё, что извлёк фей из моей домашней аптечки. Но, блин, мне, наверно, не стоит по привычке хвататься то за стакан, то за таблетки. Надо как-то с Катькиным телом бережнее, что ли.

И от того, что любое средство по поднятию жизненного тонуса и настроения мне теперь недоступно, походу, башка болит только сильнее.

Что-то не готова я, кажется, рожать детей. Что-то гложут меня какие-то смутные сомненья. Да и какие дети, когда супруг к исполнению своих обязанностей относится, мягко говоря, безответственно. Вечером свалил. Только пятки у коня сверкали. И утром так и не пришёл. Сидит там, поди, всякую ерунду про меня думает. А я, как дура, помаду не стирала. Ещё и подскочила ни свет ни заря. Зубы чистила. В окно высовывалась. В коридор выглядывала. Камеристок гоняла. В общем, сделала всё, что могла.

— Полшестого. Полседьмого… он не пришёл, — пою я. — Солнце моё, завяну через сутки. Солнце моё, не обижай малютку. Где тебя носит, солнце моё?

— Тебе надо непременно нанять господина Леонардо, — перебивает Марго, когда я как раз набрала воздуха, чтобы начать второй куплет. — Он всем знатным дамам в городе причёски делает. А ты — жена короля, тебе вне очереди положено.

— Да, записан тут у меня какой цирюльник по имени Леонардо. Или брадобрей, — заглядываю я в листок на коленях, где подробно указаны все, кто попросил аудиенции Её Милости по всяким разным вопросам. — Думаешь, принять?

— Цирюльник, — фыркает она и размахивает гребнем. — Он мэтр! Великий художник! Гений парикмахерского искусства!

Ясно, смотреть не на что. Петух гамбургский с раздутым самомнением и нетрадиционной ориентацией.

Да, да, была я как-то у одного такого «гения». Мать его, Кристиана. Всё путался с какой стороны у меня пробор, а потом устроил мне на голове такой гербарий, что я сбрила его художества на следующий же день, уверив коллег, что причёска «здравствуй, мама, я вернулся» писк этого сезона. И всем офисным злыдням охотно раздавала его телефончик.

Надеюсь, они там вспоминают меня добрым словом.

— Ладно, запиши его куда-нибудь… на вечер, — царственно разрешаю я Марго. — Когда пугать его мастерством уже будет некого. Будем посмотреть на этого причёсочника.

Она уже посоветовала мне некую божественную мадемуазель Шелли, каталог которой тоже принесли с утра.

Пока на меня натягивали очередной наряд Аурелии, Марго вслух расписывала что я должна у неё заказать, листая страницы: плащи, пояски, чепчики, косынки, кружевные платочки, пеньюары, корсажи, перчатки… нижнее бельё! Последнее действительно привлекло моё внимание, но скептически осмотрев нарисованные панталоны на завязках и с рюшечками, не воспылала я восторгом к этой законодательнице мод и уютно поёрзала в своих чёрных кружавчиках, зашитых зелёными нитками. Ну не выкидывать же единственные труселя, невинно пострадавшие от рук тирана. Что было, тем и зашила.

А жизнь за стенами замка явно кипела.

Как и в замке. Батрачило в котором не много ни мало, а больше ста человек. И бедный писарь, видно, всю ночь трудился, украшая вензельками список, но к утру мне его всё же доставили. Фелисия передала лично в руки, как и все эти каталоги, прошения, письма и чёрт его знает, что ещё там, на заваленном бумагами подносе, который разбирала Марго до того, как принялась за мою причёску.

Был спозаранок у меня и повар, чтобы обсудить меню. Я охотно согласилась на всё, что предложил этот картавящий худой седой и высокий гражданин, но исключительно потому, что не поняла ни слова. «Почки заячьи велчёны? Щучьи головы клучёны?» — на всякий случай уточнила я, перенимая его акцент. Вот не доверяю я худым поварам. На что он важно сунул мне в нос меню и заткнулся. «И плавильно, господин калоший, лучше я сама».