Заноза Его Величества (СИ) - Лабрус Елена - Страница 68

— О, боги! — бьётся он затылком о дверь. — До чего же ты упрямая. Да пусть он трахает её сколько хочет. Сколько хочет, слышишь? — обращает он ко мне умоляющий мученический взгляд. — Я погорячился в тот вечер да, но уже давно всё разрешил.

— За что же ты тогда его разжаловал?

— Ты теперь и вопросами безопасности будешь заниматься? — недовольно дёргает он головой. — Или всё же позволишь мне делать свою работу?

— Да делай что хочешь, кто тебе запрещает, — отворачиваюсь я.

Нет, я не хочу казаться злее, чем есть. И злюсь я не на него, на себя. Но боюсь, что он увидит моё отчаяние и панику. А в чём ещё их утопить, если не в злости и в вине.

Иду к столу и наливаю себе полный бокал.

— Я даже за твой синяк его не наказал. Просто сейчас он нужен мне в другом месте. И да, теперь он меньше бывает во дворце, но он не твоя домашняя собачка, а генерал действующей армии, которая приведена в боевую готовность.

— Да неужели? — сажусь я за стол, отхлёбывая вино. — А мне казалось, что он моя нянька. По крайней мере пока он был рядом, я хотя бы за ворота могла выезжать.

— Ты должна быть благодарна, что я ещё по замку разрешаю тебе передвигаться, — подойдя к столу, он тоже наливает себе из кувшина.

— Спасибо, царь-батюшка, — падаю я ниц на столешницу. Потом ещё пару раз стучусь лбом для верности, да так и остаюсь лежать на столе.

— Хотя после твоих сегодняшних вылазок, надо бы запереть тебя в этой комнате и никуда вообще не выпускать.

— Да запри меня в своей спальне. Чего уж! — поднимаюсь я. — Можешь даже одежду не выдавать, чтобы не приходилось её каждый раз снимать. Какой бы тёмной ночью, с каких бы вечерних прогулок ты не приехал, я всегда готова. Тёпленькая.

— Нет, в спальне я тебя запереть не могу, — улыбается он, отпивая своё вино и совершенно не реагируя на подначивание. — Да и без одежды оставить — тоже. Очень мне нравятся твои пирожки. Особенно те, что с мясом и луком. Да и в фартуке, перепачканная мукой, ты такая волнующая.

— Ну кто бы сомневался, что место мне у плиты да в постели. Тогда поставь на кухне кровать и запри там, — корчу я ему презрительную гримасу. — Странно только, что от рожания детей меня освободил. Разозлился, когда узнал о противозачаточном, но использовать его тем не менее не запретил.

Он усмехается и пьёт вино. Долго пьёт, жадно.

А пока он пьёт, я достаю я из кармана блокнотик и на странице, где я вписала всех, кто мог подсунуть Катарине настойку сон-травы с «антибеременином» в придачу, уверенно вычёркиваю его имя.

Да, его я тоже подозревала. И не знаю зачем ещё веду этот список. Но почему-то мне кажется, что эта настойка и тот, кто напал на него с кинжалом как-то связаны. И если я найду эту связь…

— А знаешь, почему я разозлился? — отставляет Георг пустой бокал, вытирая рот рукой. — Нет, не из-за наследника. А потому, что хотел тебя этой беременностью удержать.

— То есть? — убираю я на место свою книжечку.

— Если бы ты забеременела, — упирается он в стол, сложив руки на груди. — Ты не смогла бы вернуться назад.

— Ты хотел удержать меня силой? — выпучиваю я глаза. Вот же гад! — Нет, это даже не сила. Это — подлость.

— Да, это было нечестно, — и не думает он оправдываться. — Но ведь и ты поступила так же. Взяла эти капли у Шако.

— Я бы удивилась, если бы он тебе не сказал, — усмехаюсь я.

— И всё же он мне не сказал.

— И до сих пор жив?

— Да, с тобой я становлюсь добрее, — нагло лыбится он.

— Тогда кто это был? Фелисия?

Но он словно не слышит, оставляя мой вопрос без ответа. Ладно, хрен с тобой, у меня ещё есть что спросить.

— А теперь, значит, передумал? Решил меня отпустить?

— Ни за что, — уверенно качает он головой, и нависает над столом, опираясь на него руками. — Просто я не хочу детей от Катарины. Я хочу наших с тобой детей.

— И не хуже меня знаешь, что это невозможно.

— Только это не запрещает мне мечтать, — протягивает он приглашающе руку. — Но больше я ни за что не буду пытаться удержать тебя силой. Так что пей эти капли, милая! И сможешь вернуться домой.

— С радостью, — приняв его руку, поднимаюсь я. — Вот только дождусь, когда зацветут чёртовы крокусы.

— Всё? До чего же вы иномирянки ветренные. Так быстро и уже разлюбила?

— Ещё нет, но как после этого я могу тебе верить? И как после этого ты смеешь стыдить меня, что я всего лишь подслушала ваш разговор с Дамианом?

— А ты считаешь, что услышала что-то важное? — выводит он меня в центр комнаты, и кланяется, приглашая на танец. — Миледи!

— Конечно, Георг Робертович, — делаю я книксен и вкладываю ладонь в его вытянутую руку. — И важное, и нужное. Ты так уверенно говорил мне про войну, про действия Империи, про то, чем всё это может обернуться, а на самом деле никогда и не собирался идти против этой лживой церкви.

— То, что я говорю тебе в спальне, — кладёт он руку мне на спину, но, склонившись к уху, не двигается с места, — должно оставаться в стенах спальни. Это закон. А всё, что я говорю остальным, тебе лучше не знать. Однажды мне уже вонзили нож в спину. Если я направо и налево буду всем рассказывать о своих планах, как ты думаешь, сколько ножей в неё вонзят ещё?

— А мне? — даже и не знаю, что сказать в своё оправдание. — Если я буду жить в неведении? Если ты будешь мне врать?

— Ни одного, если я с тобой. Я тебе не врал. И всё, что тебе надо знать, я расскажу тебе сам, — прижимает он меня плотнее и увлекает, закружив по комнате.

— Откуда ты можешь знать, что мне надо, а что нет, Гош?

Боже, как это волшебно, даже без музыки двигаться ним в танце, что уже не хочется думать ни о чём.

— Потому что я родился и вырос в этом мире. В этом замке. В этих стенах. Потому что знаю, в отличие от тебя, по каким законам он живёт. И я с тобой. Я никому не дам тебя в обиду. Просто доверься мне. И поверь, что, если я не говорю куда уезжаю каждый вечер, значит, тебе лучше это не знать.

— А этот разговор с Дамианом? Ты бы рассказал мне о нём?

— Ну-у-у… — прищуривает он один глаз, останавливаясь. — Пожалуй, не всё. Про бордель точно бы опустил.

— Тогда я рада, что его подслушала, — прохожу под его рукой. — Это была самая интересная часть.

— Нет, не рада.

Охаю, когда он перегибает меня через руку, заставляя откинуться назад.

— Теперь ты ревнуешь, — возвращает он меня на место и снова прижимает к себе. — Тебе кажется, что я обижен на Катарину за то, что она меня обманула, отдалась Дамиану. Ты думаешь, что я ревную Катарину к нему. А это не так.

— Нет, теперь мне жалко Дамиана. И Катарину. И Таирия. И больше всего тебя, — забираю я руку и обнимаю его покрепче.

— Меня-то за что?

— За то, что ты хотел как лучше для всех. Хотел поступить правильно. И именно тогда в твоей жизни и началось всё неправильное. У нас говорят: благими намерениями вымощена дорога в ад.

— А у нас: благие намерения — для Орта, благие дела — для Ога. Но всё, что я сделал, было не напрасно. За это мне дали тебя, — целует он меня в висок. — А это столько счастья, что за всю жизнь мне столько не вынести.

— Ну и кто ты после этого? — задираю я голову.

— Тот, кто от всех этих разговоров ужасно проголодался, — привычно упирается он лбом в лоб. — И съел бы сейчас как минимум жареного быка.

— Ладно, — целую его быстренько. — Спрошу на кухне, остались ли ещё пирожки.

— И такой красный суп тоже неси. Ты говорила он вкуснее, когда вчерашний, — кричит он вслед. — Из овощей.

— Хорошо, — подмигиваю я, оборачиваясь в дверях.

И сама, сама иду для него на кухню. Слабая женщина!

Вот так борешься, борешься за равноправие, а потом появляется Он. И какие слуги! Какие кухарки, повара! Когда он ест из твоих рук и предпочитает то, что ты сама готовишь.

И пусть теперь придётся придумывать новый план, но это только у Карнеги «если вам достался лимон, сделайте их него лимонад». Вот он пусть и варит свой компот. А наши люди компот варят из овощей. И зовут его борщ. И будет он понажористее лимонада, а мой план покрасивше жалкого плана ведьмы. Потому что мне теперь не только есть ради чего умирать. Мне, чёрт побери, есть ради чего жить. И есть преимущество, о котором она даже не подозревает: я люблю его, и он любит меня.