Лори Лэн, металлист (Советская авантюрно-фантастическая проза 1920-х гг. Том XIX) - Шагинян Мариэтта Сергеевна - Страница 14

С этими словами он приписал к счету:

Провоз преступника франко Эльберфельд — за счет фирмы Лурзе.

Проезд от Западного Предместья до Эльберфельда в купе III класса с продовольствием — 18 зол. марок 32 пфеннига.

Вслед за этим Дурке вынул кошелек, отсчитал звонкую монету, поиграл ею на ладошке и опустил в собственный карман, вынув другой рукой из-за пазухи кислую грушу, предназначенную быть его трудовым продовольствием.

На турецком диване возле стены, увешанной различными музейными предметами вроде кандалов, цепей, отмычек, ножей с потемневшим от яда лезвием, топоров, веревок с повешенного, арестантских халатов и фотографий знаменитых преступников своего века, спал доблестный Дубиндус.

Сон его был крепок и спокоен; когда же он пробудился, то выпил стакан содовой воды и прочитал утреннюю молитву, состоявшую из двадцати параграфов свода законов.

На этот раз он не дошел еще до седьмого параграфа, толковавшего о наказаниях за скотоложство, как племянник ворвался в комнату с депешей от Дурке:

«Едем убийцей Эльберфельд Срочно вышлите бланк аресте творю чудеса ловкости.

Дурке».

— Гм! Гм! — сказал себе Дубиндус. Тем не менее он дочитал положенное число параграфов. Дойдя до точки, он вскочил, пригладил усы, накинул на себя партикулярное платье, отнюдь не скрадывавшее его осанки, и снова уткнулся в законы, на этот раз в главу об аресте.

Задумчивость на лице его сменилась решимостью. Он вынул десяток сине-серых камней, завернул их в первую попавшуюся тряпку, уложил в портфель, схватил фуражку и вышел. Пока он будет плестись из Мюльрока в Зузель, мы просто перепрыгнем в точку его паломничества и представим читателю новое действующее лицо.

С наружной стороны его двери висит:

Д-р химии, ученый член Института Минералогии и Кристаллографии в Зузеле, член-корреспондент Лондонского Физического Общества, Международной Лиги химиков Сорбонны, Саламанки и Бостонского Техникума

РУДОЛЬФ ГНЕЙС

Но среди зузельских горняков и металлистов всего округа он известен под кличкой дяди Гнейса.

В настоящую минуту он стоит среди богатейшей коллекции минералов, собранной им со всего света. Он маленького роста, пузатый, лысый (лысину скрывает красная феска), покрытый мельчайшими веснушками. Глаз дяди Гнейса почти не видно. Когда же бесчисленные лучистые радиусы морщин, расходящиеся от двух точек, где должны быть по закону анатомии его глаза, начинают расплываться и пропадать, на лицо дяди Гнейса выплывают два больших, кротких, умнейших глаза разного цвета: один желтый, другой зеленый.

— А ну-ка, серенький, иди-ка сюда, иди, мамочка! — нежным голосом говорит дядя Гнейс, поглядывая на полку; и если б в комнате был кто-нибудь, кроме него, он, по всей вероятности, ожидал бы появления кота, кролика или, по меньшей мере, морской свинки.

Между тем, дядя Гнейс, продолжая нежное бормотанье, сунул туда руку и извлек наружу кусок невзрачного сероголубого камня. Он немедленно погладил его по гладкому месту, почесал у ребра, вытер о собственный рукав и поднес к самому своему носу:

— Излучайся, кисанька, излучайся. Твой Руди сегодня в плохом настроении, в очень плохом настроении. Вот так. Дыши на него, лечи его…

Дядя Гнейс прижал к себе камень с самой блаженной улыбкой. Глазные точки его окончательно скрылись в углублении между лучистыми радиусами. Он поцеловался бы со своим любимцем, если б грубый голос не прервал этой сцены:

— Сударь, вас спрашивает какой-то мужчина вулканического происхождения, из породы туфов, по всей вероятности, палеозойского периода, большой мощности, номер неизвестен, название Леопольд Дубиндус.

С этой странной речью дюжий слуга дяди Гнейса пропустил в комнату бывшего полицейского агента, в высшей степени оскорбленного подобной аттестацией.

— Уважаемый херр доктор, — произнес он взволнованно: — прошу вас объяснить своему слуге, что в нашем государстве спрашивают номера только у носильщиков, а также в театре, снимая верхнее носильное платье. Если же он полагает, что я…

— Успокойтесь, успокойтесь, дорогой херр Дубиндус! — с жаром прервал его доктор Гнейс, — мой слуга положительно болен минералогической номенклатурой. Он не имел в виду ничего дурного.

— Ну, если он не имел, так и я не имею, — успокоился Дубиндус, опускаясь в ближнее кресло и озираясь по сторонам. — Вы, как видно, сударь, охотник до коллекций. Я тоже собираю в часы досуга, главным делом насчет уголовного кодекса. Милое, успокоительное занятие.

— Ага! Вы пришли посмотреть мою коллекцию! — сообразил дядя Гнейс, мгновенно одушевляясь: — и вы ее увидите, дорогой херр. На свете нет ничего живее и жизнерадостнее камней. Человек перед камнем просто испорченная машинка, требующая отопления, — и ничего больше.

— Сильно сказано, — пробормотал Дубиндус. — Собственно я, прежде чем посмотреть, хотел получить от вас как от специалиста…

— Немножко вступительной теории? — Морщины на челе Гнейса разошлись в разные стороны, и два больших, кротких, умнейших глаза разного цвета озарили его лицо. — Вы, по-видимому, высококультурный человек, дорогой херр. Садитесь удобней! Я начинаю.

С этими словами доктор прижал к себе серо-голубой камешек, пробежался бархатными шажками по комнате, любовно зажмурился и начал:

— Когда вы сидите в толпе народу, вы замечаете, что через некоторое время вам трудно дышать… Это потому, любезный друг, что люди выделяют испорченный воздух, отработанную материю… Что может быть гаже и неприятнее существ, всюду поглощающих рабочий материал и испускающих из себя отработанный? Переведите теперь взгляд свой на камни. Они вбирают в себя отработанную материю человека. Они скрепляют ее в формулу. Они держат в себе колоссальные залежи рабочего материала, создаваемого из наших отбросов. Потенциал — вот что такое камень. Деликатное, воспитанное, общественное существо. Оно вам нигде не портит воздуха. Наоборот, оно вам его улучшает. Оно вбирает в себя вашу сырость, продукты вашего сгорания, ваш распад. Оно сушит вам болота, укрепляет топи, собирает газы, чтоб сделать их твердыми, воспитанными и портативными. И самые ядовитые струйки, которые вы день и ночь выпускаете в воздух, оно укрепляет в гнездах своих благороднейших пород, гранитов, — в аметисты, бериллы, изумруды, топазы, брильянты! — Дядя Гнейс мечтательно посмотрел на серо-голубой камешек. Лицо его озарилось нежнейшей улыбкой. — Но кто питается, тот дышит!

«Надо было прийти камню-мамонту, радию, и дохнуть из тысячетонной челюсти, чтоб люди присели на корточки и завопили: „камень дышит… эманация!“». Дяде Гнейсу не нужны мамонты, он знает десятки лет, что, если дышит мамонт, дышит и кузнечик, и муравей… Нет минерала, который бы не дышал!

— Э-кх! — чихнул Леопольд Дубиндус: — я, собственно, насчет практического…

— Правильно! — прервал его Гнейс. — От теории перейдем к практике. Легко понять, что если камень дышит, он на нас воздействует. Он воздействует на нас потенциальной силой, но для человека не безразлично, какой. Одна потенция у железа, другая у меди, у мрамора, у золота, у гранита, у яхонта, у серебра, у платины… Все эти воздействия надлежит изучить. Их надо использовать. В первую очередь для устройства человеческих жилищ! Мы еще не знаем, чем обязан камню характер пещерного жителя, что дало дерево народам, жившим в деревянных постройках! Мы должны сделать опыты с железными домами, с домами из различных сплавов! И уж если эта гадина, отравитель пространства, человек, нуждается в священной поддержке минерала…

Но тут Леопольд Дубиндус не выдержал. Он решил ответить надоедливому оратору по существу вопроса:

— Уважаемый доктор! Сколько я знаю, как блюститель порядка, не все люди испускают вредные газы. Этакими делами занимается разве что простонародье. И если прибавить к параграфу б статута 248-го о площадях, улицах, портиках и мостах, если прибавить, говорю я, о недопустимости зловония, то из боязни штрафа даже простонародный человек удержится, когда нужно!