Битва за Рим - Маккалоу Колин - Страница 40

После битвы при Аравсионе минуло семь лет. За это время Друз успел стать сенатором, послужить квестором в провинции Азия; поступившись собственным комфортом, взять – после постигшего папашу Цепиона позора – к себе в дом шурина с семейством; сделаться жрецом государственной религии; умножить свое состояние; стать свидетелем прискорбных событий, приведших к убийству Сатурнина и его соратников, и выступить на стороне сената против Сатурнина, который пытался провозгласить себя царем Рима. За эти семь лет Друз множество раз принимал у себя в гостях Квинта Поппедия Силона, слушал его речи – и продолжал размышлять. Его сокровенным желанием было решить проклятый италийский вопрос чисто римским, сугубо мирным путем, удовлетворив обе стороны. Именно этому он и отдавал всю энергию, не предавая свои намерения гласности до тех пор, пока не будет найдено идеальное решение.

Марс Силон оставался единственным, кому было ведомо направление мыслей Друза. Будучи весьма проницательным и осторожным человеком, Силон не совершил ошибки и не стал давить на друга, а также высказывать свою точку зрения, которая существенно отличалась от взглядов Друза. Шесть тысяч легионеров, которыми командовал Силон под Аравсионом, погибли все, до последнего обозника, и все они были марсами, а не римлянами. Марсы дали этим людям жизнь, вооружили их, оплачивали их содержание. Человеческие ресурсы, средства, время – а Рим не выказал ни малейшей признательности и не подумал ничего возместить.

Друз грезил о распространении римского гражданства на всю Италию, мечтой же Силона было отделение от Рима полностью независимой, объединенной италийской нации. Когда же такая Италия возникнет – а именно на это Силон и уповал, – сплотившиеся италийские народы пойдут на Рим войной, одержат победу и вберут Рим вместе с римлянами и всеми римскими владениями в лоно нового государства.

Силон был не одинок и прекрасно знал это. За истекшие семь лет он объездил всю Италию и даже Италийскую Галлию, повсюду вынюхивая, есть ли у него единомышленники, и повсюду обнаруживая, что их великое множество. Все они были вождями, но двух различных типов: одни, подобные Марию Эгнацию, Гаю Папию Мутилу, Понтию Телезину, происходили из родовой аристократии, другие – Марк Лампоний, Публий Веттий Скатон, Гай Видацилий, Тит Лафрений – больше походили на римских «новых людей», только набиравших политический вес. В италийских гостиных и кабинетах велись серьезные разговоры, и то обстоятельство, что здесь звучал только латинский язык, вовсе не значило, что Риму прощены его преступления.

Идея объединенной италийской нации, возможно, была не нова, однако никогда прежде она не обсуждалась столькими знатными италиками как нечто осуществимое. В прошлом все надежды возлагались на получение римского гражданства, на то, чтобы сделаться частью Рима, который раскинулся бы на всю Италию. В союзе с италиками первенство прежде, безусловно, принадлежало Риму, так что италики мыслили исключительно римскими категориями. Они мечтали перенять римские установления, мечтали, чтобы их кровь, их богатство, их земли навечно стали неотъемлемой частью Рима.

Некоторые из участников этих бесед проклинали Аравсион, однако нашлись и такие, кто видел причину бед в том, что колонии, обладающие латинскими правами, зазнались и не оказывают италикам должной поддержки. Латинян справедливо осуждали за их растущее самомнение и желание подчеркнуть приниженное положение другой части населения полуострова.

Аравсион стал, конечно же, кульминацией долгих десятилетий бесславной гибели воинов, из-за которой на полуострове все больше ощущалась нехватка мужчин; это приводило к запустению и продаже собственности в счет долгов, к тому, что становилось все меньше детей и людей достаточно молодых, чтобы усердно трудиться. Впрочем, гибель солдат столь же пагубно сказывалась и на римлянах с латинянами, так что их нельзя было огульно обвинять во всех грехах. Самую лютую ненависть вызывали римские землевладельцы – богачи, проживавшие в Риме и имевшие обширные угодья, называемые латифундиями, где использовался исключительно рабский труд. Слишком часто римские граждане бессовестно измывались над италиками: подвергали неугодных телесным наказаниям, забирали себе чужих женщин, конфисковывали чужие земли для расширения своих владений.

Что именно побудило большинство обсуждающих сей насущный вопрос отказаться от надежды на полноценное гражданство в пользу идеи создания независимого италийского государства, было не вполне ясно даже Силону. Его убежденность в том, что отделение от Рима является единственным верным путем, родилась после Аравсиона, однако никто из его собеседников под Аравсионом не был. Возможно, размышлял он, растущее желание порвать с Римом проистекает из усталости и укоренившегося ощущения, что дни, когда Рим раздавал свое бесценное гражданство, остались в прошлом и что впредь ничего уже не изменится. Оскорбления и обиды все копились, и в конце концов римский гнет стал казаться италикам совершенно невыносимым.

Единомышленника, страстно приверженного идее отделения, Силон нашел в вожде самнитов Гае Папие Мутиле. Сам Силон ненависти к римлянам и Риму не питал, а лишь стремился положить конец невзгодам своего народа; зато Гай Папий Мутил принадлежал к племени, которое было самым непримиримым врагом Рима еще с той незапамятной поры, когда на соляном пути, идущем вдоль Тибра, возникло это, тогда еще крохотное поселение и впервые начало показывать зубы. Мутил ненавидел Рим всеми фибрами души. Ненависть эта присутствовала во всех его помыслах. То был истинный самнит, обуреваемый мечтой навечно изъять из истории всякое упоминание о римлянах. Силон был противником Рима, Мутил – его яростным врагом.

Подобно всем единомышленникам, которым общая цель помогает преодолеть все возражения и препятствия практического свойства, собравшиеся италики, сперва просто желавшие найти какой-то выход, быстро пришли к общему мнению – от Рима необходимо отложиться. Однако все они слишком хорошо знали Рим, чтобы воображать, будто их новая Италия может родиться на свет без войны; по этой причине никто не помышлял об объявлении независимости, полагая это делом не одного года. Вместо этого вожди италийских союзников сосредоточились на подготовке к войне. Такая война требовала огромного напряжения, гигантских денежных вложений и войска, численностью намного превосходившего то, которое можно было собрать вскоре после Аравсиона. Поэтому дата объявления войны не назначалась и даже не упоминалась. Пока подрастают италийские мальчики, вся без остатка энергия и наличность должны были пойти на оружие и доспехи, чтобы можно было надеяться на успешный исход в предстоящей войне с Римом.

Подготовка шла медленно. Почти все потери италики несли за пределами Италии, и их оружие и доспехи так и не возвращались домой – потому главным образом, что Рим сам собирал оружие на поле брани и, разумеется, забывал вешать на него этикетки «имущество союзников». Кое-какое оружие можно было приобрести законным путем, однако этого было совершенно недостаточно, чтобы экипировать сотню тысяч бойцов, которые, по мнению Силона и Мутила, потребуются новой Италии для победы над Римом. Вооружаться надлежало тайно и без торопливости. На достижение поставленной цели могли уйти годы подготовки.

В довершение трудностей все это происходило под самым носом у людей, которые, узнай они, что именно зреет, немедленно побежали бы к римлянам с доносом. Колониям, живущим по законам латинского права, доверять можно было ничуть не больше, чем настоящим римлянам. В связи с этим основная деятельность разворачивалась в бедных, заброшенных углах, вдали от римских и латинских колоний; там же пряталось оружие. Италийских предводителей повсюду подстерегали трудности и опасности. И все же оружие понемногу накапливалось; со временем началась и подготовка солдат из подрастающих италийских юношей.

Все эти тайные знания нисколько не тяготили Квинта Поппедия Силона, который без труда включился в легкую застольную беседу, не чувствуя ни тревоги, ни вины. Кто знает? Возможно, в конце концов именно Марк Ливий Друз сумеет найти решение, мирное и действенное. Случались вещи и подиковиннее!