Битва за Рим - Маккалоу Колин - Страница 44

За выгоном она нашла выкрашенный белой краской межевой камень, а неподалеку – маленькое святилище, обагренное еще не высохшей кровью жертвенного животного. С нижних веток стоящего тут же дерева свисали и деревянные куколки, и шары, и головки чеснока; все это, судя по виду, находилось здесь уже давно. Ливия Друза с любопытством взялась за перевернутый вверх дном глиняный кувшин, но тут же поспешно выронила его: под кувшином разлагалась большущая жаба.

Будучи горожанкой, она не поняла, что двигаться дальше – значит вторгнуться на чужую территорию, чей хозяин усердно ублажает богов своей земли. Она продолжила путь. При виде первого же желтого крокуса Ливия Друза опустилась на колени, любуясь цветком, а потом, выпрямившись, посмотрела на окружающие деревья новым взглядом: ей казалось сейчас, что и деревья, и все живое создано для нее одной.

На ее пути встал яблонево-грушевый сад; на ветках еще оставались груши, и Ливия Друза не устояла перед соблазном сорвать одну. Груша была настолько сладкой и сочной, что она мигом перепачкала руки. До слуха Ливии Друзы донеслось журчание воды, и она пошла на звук, раздвигая ветви, пока не увидела ручей. Вода в нем была обжигающе-ледяной, однако она отважно сполоснула в ней руки, а потом со счастливым смехом подставила их солнцу. Сняв с себя накидку, Ливия Друза, стоя у ручья на коленях, сложила ее треугольником и перекинула через руку. И тогда, поднявшись на ноги, она заметила его.

Перед этим он читал. Пергаментный свиток в его левой руке уже успел свернуться, поскольку мужчина совершенно забыл о нем, разглядывая незнакомку, вторгшуюся в его сад. Царь Одиссей из Итаки! Встретившись с ним глазами, Ливия Друза затаила дыхание, ибо это были настоящие Одиссеевы глаза – огромные, серые, прекрасные.

– Здравствуй, – произнесла она, улыбаясь ему без тени смущения. Она так много лет наблюдала за ним с балкона, что сейчас он и впрямь показался ей странником Одиссеем, возвратившимся из скитаний к своей Пенелопе. Прижимая к груди сложенную накидку, она зашагала к нему, продолжая улыбаться. – Я украла грушу, – сказала Ливия Друза. – Какая вкусная! Я и не знала, что груши висят на ветках так долго. Если я и покидаю Рим, то летом и сижу на берегу моря, а это совсем другое дело.

Он ничего не ответил, а лишь наблюдал за ее приближением своими сверкающими серыми глазами.

«Я по-прежнему люблю тебя! – кричала ее душа. – Люблю по-прежнему! Для меня не важно, что ты – потомок раба и крестьянки. Я тебя люблю! Подобно Пенелопе, я уже давно забыла, что такое любовь. Но вот ты снова передо мной через столько лет, и любовь проснулась!»

Остановилась она слишком близко от него, чтобы их встречу можно было назвать случайной; его обдало жаром, охватившим ее тело; огромные черные глаза, смотревшие на него в упор, горели любовью. Он сделал то, чего при таких обстоятельствах не мог не сделать: преодолел то небольшое расстояние, которое их разделяло, и обнял ее. Ливия подняла лицо, закинула руки ему на шею, и они поцеловались, продолжая улыбаться. Они были давними друзьями, давними возлюбленными, мужем и женой, не видевшимися два десятка лет, разлученные чужими кознями, божественные и бесконечно земные. Их встреча была долгожданным триумфом любви.

Его сильное, уверенное прикосновение сказало ей все; ей не было нужды подсказывать ему, как обнимать и ласкать ее; он был – всегда был! – властелином ее сердца. Торжественно, подобно ребенку, демонстрирующему свое бесценное сокровище, она обнажила грудь, а потом стала снимать одежду с него; он расстелил на земле ее накидку, и она улеглась рядом с ним. Дрожа от наслаждения, она целовала его шею и мочки ушей, сжимала ладонями его щеки, тянулась губами к его губам, осыпала его порывистыми ласками, шептала из уст в уста слова любви.

Сладкий и сочный плод, тонкие веточки, тянувшиеся к ней на фоне голубого неба, острая боль от ненароком зацепившихся за ветку волос, пташка, парящая в небе на фоне облака, наполняющий душу восторг, рвущийся наружу и наконец-то нашедший дорогу, – о, какой это был восторг!

Они долго лежали на ее накидке, согревая друг друга, улыбаясь друг другу, дивясь этой счастливой встрече, не терзаясь чувством вины, упиваясь сотнями маленьких открытий.

Любовные утехи сменялись разговорами. Ливия узнала, что ее «незнакомец» женат – на некоей Куспии, дочери публикана; сестра его замужем за Луцием Домицием Агенобарбом, младшим братом великого понтифика. Для того чтобы собрать денег на приданое для сестры, пришлось пойти на такие огромные расходы, что единственным выходом стала женитьба на этой Куспии, дочери сказочно богатого человека. У них еще не было детей – потому, должно быть, что он не находил в жене ничего привлекательного; та уже жаловалась отцу, что он избегает ее.

Ливия Друза рассказала ему о себе, и Марк Порций Катон Салониан примолк.

– Ты сердишься? – спросила она, приподнимаясь и тревожно глядя на него.

Он улыбнулся и покачал головой:

– Как я могу сердиться, когда боги ответили на мои молитвы? Ведь они послали тебя сюда, на землю моих предков, специально для меня. Я понял это, как только увидел тебя у ручья. Если ты связана с таким множеством могущественных семей, то это просто еще один знак их милости.

– Ты действительно не знал, кто я такая?

– Нет! – ответил он, несколько опечаленный. – Никогда в жизни тебя не видел.

– Ни разу? Неужели ты никогда не замечал меня на балконе дома моего брата, что стоит выше дома Гнея Домиция?

– Никогда!

– А я столько раз видела тебя за много лет!

– Я счастлив, что увиденное пришлось тебе по сердцу.

Она прижалась к его плечу:

– Я влюбилась в тебя, когда мне было шестнадцать лет.

– О своенравные боги! – воскликнул он. – Если бы я хоть раз поднял глаза и увидел тебя, то сделал бы все, чтобы ты стала моей женой. У нас народилась бы куча детей, и мы не оказались бы в таком ужасном положении.

Они инстинктивно стиснули друг друга в объятиях, чувствуя одновременно наслаждение и горечь.

– Будет беда, если они узнают, – прошептала она.

– Да.

– Это несправедливо.

– Несправедливо.

– Они не должны узнать о нас, никогда, слышишь, Марк Порций?

Он нахмурился:

– Нам следует гордиться нашей любовью, а не стыдиться ее.

– Мы и так гордимся, – серьезно ответила Ливия Друза. – Пусть сложившиеся обстоятельства корежат все на свой лад, я все равно счастлива.

Он сел и обхватил руками колени:

– Я тоже.

После этого он снова обнял ее и не выпускал, пока она не оттолкнула его, потому что ей хотелось рассмотреть его чудесное сложение, его длинные руки и ноги, гладкую безволосую кожу; редкие волоски на его теле были так же рыжи, как его голова. Тело было мускулистым, лицо худощавым. Настоящий Одиссей! Во всяком случае, ее Одиссей был именно таким.

Они расстались под вечер, договорившись, что встретятся на том же месте и в то же время на другой день. Прощание настолько растянулось, что, вернувшись, Ливия не застала строителей – те разошлись, сделав намеченное на день. Ее слуга Мопс уже подумывал, не отрядить ли людей на поиски госпожи. Но Ливию Друзу обуревало такое счастье, она ощущала такой подъем, что подобные мелочи ускользнули от ее внимания. Стоя перед Мопсом в предзакатном свете и растерянно моргая, она даже не потрудилась придумать никакого объяснения.

Выглядела она ужасно: волосы, в которых запутались комки земли и травинки, распустились, одежда была испачкана, рваные сандалии она несла за ремешки, руки и лицо – в грязи, ноги – в земле.

– Domina, domina, что случилось? – причитал слуга. – Ты оступилась?

К Ливии Друзе вернулась способность соображать.

– Да, Мопс, я упала, – беззаботно ответила она. – На страшную глубину, и все-таки осталась жива.

Завидя сбегающихся слуг, она шмыгнула в дом. В ее комнату был внесен старый медный таз с теплой водой. Лилла, разрыдавшаяся без матери, ушла, подгоняемая нянькой, чтобы съесть остывший ужин, однако Сервилия, никем не замеченная, не отставала от Ливии Друзы ни на шаг. Она стояла в тени, когда служанка, расстегнувшая на своей госпоже все застежки, зацокала языком, удивляясь, как хозяйка перепачкалась: тело оказалось еще грязнее одежды.