Несвоевременные мысли эпохи Третьей Империи - Сатановский Евгений Янович - Страница 12

Все всегда желают друг другу жить долго. Традиционное еврейское – «до ста двадцати». А смысл? – спрашивает себя автор и ответа не находит. Исторически такие персонажи были и есть. Но самочувствие… Но уровень возможностей… Что думает о себе финишная ленточка? К ней стремятся, чтоб порвать, и в этом единственный смысл её существования. Не дай Б-г… Ну ладно. За сто. Намного больше народу. Японцы, кавказцы – в широком смысле, кое-кто ещё. Силы есть только на то, чтобы двигаться. Все померли или состарились. Ухаживаешь за собой рефлекторно – если вообще на это способен. Все вокруг уважают твою старость так демонстративно, что понимаешь: тяжело с тобой окружающим. Детей пережил, внуки старые. Выглядишь ужасно – в зеркало вовек не смотрел бы. Всё осточертело. Всех видел, всех забыл, понимаешь – нового уже ничего не будет. Что с тобой делать, никто не понимает. Нет аналогов в истории человечества – новый опыт. Раньше съел бы тигр или медведь, и дело с концом. Так нету их. Перебили.

Девяносто. Сплошные болезни. Лечат их по инерции, понимая, что время тратят зря. А что делать? Гуманное отношение к старости – признак цивилизованности. Если ты ещё не впал в маразм и не до конца выключен из окружающего мира хворями – помнишь о детях и внуках. Демонстрируемые фотографии правнуков радуют отдалённо. Они, маленькие, такие милые! Или нет. Бывают и на редкость противные экземпляры. Щенки и котята умиляют примерно так же. Ты для них раритет, находящийся вне их мира. Говорить с тобой им не о чем – ты из прошлого, и сам факт того, что вы родственники, проходит мимо их сознания. Тебя надо навещать, а когда тебя не станет – идти на кладбище и переживать. Пока ты ещё не откинул коньки – надо общаться. Редко, потому что часто нет сил. Зрение у тебя ни к чёрту, слышишь плохо, и слуховой аппарат не помогает, передвигаешься в инвалидной коляске или при помощи ходунков. И то спасибо. Многие вообще лежат в памперсах. Ужасно хочется и не хочется жить – одновременно. Вот был бы деревом – рос бы и рос…

Тебе за восемьдесят. Тут возможны варианты. Можешь сохранить чувство юмора и память или потерять их. Можешь всех помнить и писать мемуары или всё забыть и начать гадить под себя. Этого не хочешь, но поделать ничего не можешь. Унизительнее, чем переставший слушаться сфинктер, трудно придумать. Семейная жизнь продлевает существование, но дети пожилые, внуки взрослые, и у всех свои заботы, а помочь ты им не можешь. Пока внуки были маленькие, с ними можно было посидеть и развлечь или куда-то сходить. В зоопарк там. Погулять в парк. Или в музей. А теперь? С тобой самим надо сидеть, когда организм начинает отключаться, а он, зараза, начинает всё чаще. В зависимости от состояния можешь совершать прогулки на природе и выходить в ближайшие магазины, но ездить уже никуда не хочешь – да и не можешь. Исключения есть, но они редки. При этом главное – занять себя чем-то. Музыка радовать перестала. Артисты, которых любил, померли. Остались книги и старые фильмы – если голова работает.

Семьдесят плюс. Остатки сил. Остатки настроения. Передвигаешься пока нормально, хотя устаёшь быстро, и это заметно. Пока демонстрируешь окружающим, что ты ещё ого-го, но не слишком уверенно. Читаешь, пишешь, выступаешь, но слушают тебя всё меньше – ты из прошлого. Ты ещё не памятник самому себе, но стремительно приближаешься к кладбищу и особенно этого не скрываешь. Любая серьёзная хворь может тебя прикончить, и этого никто не изменит. С отвращением ведёшь здоровый образ жизни – нет сил есть и пить всё то, что ещё недавно любил. Да и зачем? Только деньги переводить. В семьдесят или семьдесят пять собираешь последний юбилей, при полном отсутствии желания и понимании того, что жизнь по большому счёту кончена и зачем она продолжается, непонятно. Многое забываешь: оно не нужно, а что нужно, находится в районе прикроватной тумбочки. Дети совсем взрослые. Внуки выросли – есть о чём с ними поговорить. Главное, рядом ли жена. Она выручает, хотя тоже не юная девушка… и слава Б-гу! Юная угробит с гарантией.

Шестьдесят с копейками или без – не важно. Пенсия – если дожил. Силы пока есть, но в жизни осталось мало нового, и практически никакие чудеса тебя не ждут. Дети повзрослели и живут своей жизнью. Внуки растут, и проблем у них море, как всегда у подростков. Любят не тех, их любят не те, компании не те. А куда поступать, неясно, какую профессию выбирать, непонятно. Совершенно невозможно им объяснить, в чём смысл жизни. Ты её уже прожил, но сам этого так и не понял, хотя всё чаще закрадывается подозрение, что никакого смысла в ней не было и нет. Живёшь – живи. Пишешь книги, читаешь лекции, выступаешь по радио и, без особого желания, по телевидению. Многие уважают, многие ненавидят. Говоришь резкие, неприятные вещи в лицо, понимая, что больше может не представиться шансов. Карьеру не делаешь, да и не очень-то хотел. Хотел бы – сделал. Власть раздражает. Перемены мог бы приветствовать, но понимаешь, что будет только хуже. Жена болеет. Ты тоже. Юбилей отпраздновал без оптимизма – идёшь под гору и ты, и друзья.

Полтинник – первый юбилей. Ты крутой, матёрый. Всё понимаешь, что можешь делаешь. Зарабатываешь достаточно, хотя пашешь как проклятый. Пока есть деньги, строишь дом и ремонтируешь квартиру под внуков, понимая, что дальше будет хуже. Собираешь в гости родственников и друзей. Ездишь к ним, подозревая, что это последние годы, когда у вас есть на это силы. На личную жизнь сил всё меньше – организм не железный. Сначала борешься с этим, не признавая очевидного, потом успокаиваешься. Седина в бороде многих тянет на приключения, но толку от этого… Мрут старики, а иногда и ровесники. Жутко одиноко, когда уходят родители. Сделать ничего нельзя, но больше ты ни для кого не будешь ребёнком. Переживаешь за детей. Они повзрослели, поженились, и у них свои проблемы, свои радости и, главное, свои дети. Тут главное, чтобы с ними и с их малышами сохранились хорошие отношения. Всё остальное, по большому счёту, не важно, хотя понимаешь это не сразу. Семья всё важнее. Новое раздражает, хотя жизнь пока интересна.

Прочее понятно. Сорок – зрелость. Сложилась команда. Определились дела, на которые тратишь время. Появился опыт. Появились деньги. Все пока живы. Дети растут, у них своё мнение, и оно далеко не всегда совпадает с твоим. Жизнь ровная. Всё меняется – к лучшему или неизвестно к чему. Ты оптимист, хотя первые подозрения в том, что не всё в этом мире гладко, всплывают. Приключения и путешествия ещё интересны, но сильна тяга к комфорту. Налажен быт. Отматываем. Тридцать. Ха! Страна разваливается, всё уплывает из-под ног, кто может – уезжает, начиная всё сначала. Ты остаёшься – и тоже начинаешь сначала. Друзья рядом, жена рядом, дети. Молодость. Нужно быть готовым ко всему. Строишь. Мимо летят биографии. Кто-то уходит в бандиты, кто-то в политики, кто-то в олигархи. Темп бешеный. Гарантий никаких. Воровать неинтересно, политика противна, интересно работать, жить и помогать учёным выжить. Что-то получается. Что-то нет. Но мир большой, и он чертовски интересен. А больше никто и не обещал.

Всё, что до того… Двадцать – молодость. Учёба, работа, личная жизнь, семья. Очень много времени с друзьями. Смерть – дедушка, бабушки и совершенно неожиданно оба отца, твой и жены. Остались мамы и братья. Проектный институт, горячий цех металлургического завода и много чего ещё – у тебя. У других своё. А вокруг Советский Союз, и он будет вечно. Что до детства и юности в школе и институте – тут главное родители и их друзья, во-первых, и твои друзья, появившиеся в институте, во-вторых. Они с тобой на всю жизнь, но ты ещё этого не знаешь. Хотя сегодня, когда вот-вот стукнет шестьдесят, догадался. Но, судя по вышеописанному, на кой чёрт тащить лямку до ста двадцати? И ты не тот, и вокруг никого из тех, с кем жилось так здорово. Сил нет, здоровья нет… Как там было у греков про то, что, кого боги любят, того забирают молодыми? Не такие они были дураки, эти греки! Главное, когда ни помрёшь, всё не вовремя. Так что на самом деле главное, чтобы быстро, без мук и чтоб близкие не пошли по миру. Остальное не важно.