Амнезия, или Фанера над Парижем (СИ) - Купрашевич Владимир - Страница 18

Я поднимаюсь на наш этаж. На этот раз оба на месте. Алешка за столом листает иностранный, замызганный журнал. Женька сидит на кровати с транзистором в руках. Это он когда-то затащил нас с Алешкой на факультет, когда мы размышляли, кем быть.

Комната наша – обычный образец общежития. Прямоугольник. Вдоль стен три кровати, между ними тумбочки. В стороне стол универсального предназначения.

- Пропавший, - отмечает мое появление Алешка.

- Сами-то где-то...

- А мы в бегах за стипендией. Политэкономию со второго курса сдать не можем. Хорошо Плешнера отыскали на даче, - поясняет Женька.

- Ну и как, столкнули?

- Да кое-как… Бездарь! - Женька кивает на Лешку.

Тот отмахивается.

- Он же натуральный агент охранки и прощупывает тебя на политическую лояльность а не экзаменует. Скажи ему, что главное в человеке индивидуальность, он покроется пузырями. А имя то себе выбрал, Александр Сергеевич!

Женька, отыскав под подушкой старенький транзистор, безнадежно машет рукой

и опускает ноги. Я уже знаю дословно, что он произнесет,

– Страна у нас такая. Нужна бумажка, что не дурак. Придется терпеть. Не так уж и много осталось. Экзамены то ведь все равно сдавать… А Плешнеру что же, морду бить, за его имя? Не он же выбирал.

Мне самому кажется, что имя Плешнеру дано по ошибке, но пресекаю накал страстей, вынув из сумки бутылку дешевого коньяка «Плиска». Мой жест ставит уверенную точку в дискуссии.

- Вот тебе и доказательство преимуществ заочного обучения, - заявляет Женька, прервав поиски в эфире. – Сессию что ли сдал?

Киваю головой.

- Так я же примерный, всегда отвечаю то, что прочел в учебнике.

- Вы же у нас люди разумные, - детонирует Алешка и откладывает журнал.

Я сажусь за стол вместе со всеми и вижу в Лешкиной «картинной галерее» новые рисунки. Женька, перехватив мой взгляд, поясняет:

- У нашего Пикассо сейчас прилив вдохновения. Эта вот женщина с перекошенными бедрами не из дома инвалидов, это его очередная подруга с натуры.

Алешка в ответ только хмыкает.

Я присматриваюсь. Рисунок вызывает странное ощущение. Словно я его уже где-то видел.

- Искусствоведы хреновы. Это же Сальватор Дали. Репродукция,- насмехается Алешка над нашим невежеством.

Алешкины пристрастия мы раскусили не сразу. Во время одного из застолий он за-просто набросал обнаженную женщину. На что Женька изрек, что настоящие таланты вырастают на любой почве. Потом добавил, что специальность журналиста, в общем-то, никому не в тягость, хоть ума и не прибавляет. Несмотря на бодрый тон, я видел, как он помрачнел, а когда устраивались спать, спросил, не пишу ли я музыку или что-нибудь в этом роде. Я успокоил его, что бог меня талантами обделил.

Творить в духе социалистического реализма новоявленный живописец почему-то отказался, отстаивая принципы модернизма или еще чего-то, мало нам понятного. Женька по старшинству пытался повлиять на творческую эволюцию художника, тот ограничился фразой «Каждому свое», за что староста обозвал его нацистом. Потом оба влезли в дебри философии, принялись раскладывать на составляющие Ницше, потом сбросились по трояку и пришли к примирению.

Я открываю бутылку, придвигаю принесенные Женькой баночки из-под майонеза, которые мы используем вместо фужеров. Выпиваем по «граммульке» и закусываем плавленым сырком.

- У всех авторитеты разные, - решает прояснить свою позицию Алешка, - Одних устраивает Васнецов, других Малевич. Этот фрагмент я писал по памяти. Не очень удачно. С техникой у тебя, пожалуй, получше.

Сначала я недопонимаю, почему он смотрит на меня.

- Извини, мы тут тараканов морили, убирали твою постель… - оправдывается уже

Женька.

Только тогда до меня доходит, что они нашли рисунок, где я пытался изобразить Милену.

- Вот ведь подлый народ…Это я так, вспомнил детство, - оправдываюсь я.

- Получилось по-взрослому. Сходство с оригиналом есть, - заявляет Лешка.

- Мы видели вас на Васильевском, - поясняет Женька. – Хорошенькая девочка.

Я окончательно ничего не понимаю.

- Причем здесь она?!

- Как причем? – Женька вытаскивает из тумбочки мой «шедевр», сует мне под нос и у меня отваливается челюсть. – Разве не она?

На рисунке, один к одному Наташка. Ее глаза, ее улыбка…Мне даже становится не по себе, но нарушать конспирацию я не могу и плету, что рисовал тоже по памяти…

- Девочка то местная? - любопытствует Лешка.

- Тихвинская.

- Римский-Корсаков…,- бормочет Алешка.

- Не понял? – вопросительно смотрит на него Женька.

Алешка пожимает плечами.

- Из нас же делают справочных болванчиков.

Закусывать больше нечем, и теперь Алешка находит в шкафчике заскорузлый кусок кровяной колбасы. Мы не возражаем.

Женька крутит на столе свой «стакан» и, не глядя на меня, выясняет:

- На дневное, как я понимаю, уже не вернешься?

– Давайте о другом, -увиливаю я. Вы собираетесь комнату ремонтировать?

Маневр удается. Оба крутят головами.

- А зачем? – пожимает плечами Алешка. Не наш вопрос. Староста наш уже пишет дипломную.

- Что, уже и работу присмотрел? – осеняет меня.

- Да так, проекты, - уклоняется старшой. – Да, кстати, тебя просила зайти Милена, с верхнего.

Дурное предчувствие меня не обманывало. Иду за расчетом.

Милена в черном длинном платье (у нее страсть к черному цвету) стоит у окна и не реагирует на мое появление. В комнате больше никого нет. Прелюдия не предвещает ничего хорошего.

- Ты хотела, чтобы я зашел, - решаюсь я.

Она оборачивается и пристально смотрит мне в лицо.

- Я хотела?… ну да, я хотела, но больше не хочу. Завтра уезжаю…

- Конечно, у тебя же каникулы, - бормочу я, отводя глаза в сторону. Я слишком хорошо понимаю смысл ее слов и не знаю, как объяснить, что ни остаться у нее, ни даже проводить ее больше не смогу.

К счастью женщины проницательнее мужчин и мне не приходится долго мычать. Милена поворачивается ко мне, вкатывает пощечину в подтверждение тому, что она все поняла. У меня нет возражений.

- Я не думал, что все так серьезно, - бормочу я.

- Так и продолжай думать, - отвечает она и отворачивается.

Кажется, у двери я еще сказал «прости».

Благословение, полученное от Милены, еще долго горит на моей щеке. Я, наверное, нехороший человек.

Возвращаюсь в нашу комнату. Евгений листает какую-то книжку. Алешка изучает этикетку на бутылке из-под коньяка, которая нами многократно изучена.

- Я провожу, - вызывается Женька на мой прощальный жест.

Женька до лифта идет молча, сам нажимает кнопку вызова. Пока металлическая рухлядь ползет, оборачивается ко мне.

- У тебя как с этой девочкой …всерьез?

- Наверное, - неуверенно отвечаю я.

- А Милена?

- Это уже история. Скорее всего, без продолжения.

Кабина со скрежетом останавливается. Я с трудом открываю двери, и что-то тянет меня за язык.

- Ты хочешь…

Женька опережает меня:

- Чтобы ты определился. Уже не мальчик.

Старшой есть старшой. Я пожимаю ему руку. Кабина дергается на сигнал кнопки и скребется вниз. На трамвайной остановке оглядываюсь в сторону общежития. Похоже, вместе мы были в последний раз. Женька заканчивает университет, Лешка вряд ли надолго здесь задержится, да и моя собственная жизнь пойдет вперекосяк. Уже нет сомнений. По поводу себя я пока не переживаю, поскольку все еще в эйфории от юной женщины, которую оказывается очень хотел, но ощущение уже такое, словно вывалился из самолета, и начинаю догадываться, что за плечами нет парашюта.

Скамейка влажная от недавно прошедшего дождя и потому нам приходится стоять. Наташка прижимается носом к моей щеке. Свистит тепловоз и поезд, на котором мы приехали, медленно плывет дальше Мы приехали во всех смыслах этого слова. Ситуация тупиковая.