Статус-Кво (СИ) - Лимова Александра - Страница 35

Ноготь от указательного вспорол ему кожу на скуле и багряные бисеринки крови, проступившее на его бледной коже вызвали мою искренне довольную улыбку. Он дышал часто и тяжело, глядя вниз, полуприкрыв глаза чуть дрожащими ресницами. Пальцами коснулся скулы, увидел разводы крови и его лицо исказилось до неузнаваемости. Поднял на меня такой звериный взгляд, с такой злостью на дне серых глаз, что мой подыхающий от ненависти к нему мир невольно застыл.

Это был тот самый момент, когда ты понимаешь - сейчас ударят. И он ударил. С силой, с яростью, с непередаваемой ненавистью. Кулаком в дверь над моим плечом. Хруст дерева и ломающейся кости. Звук пугающийся, мгновенно вбуравливающийся в память и окутывающий почти помрачённое сознание в путы страха. Но на мгновение, только лишь на мгновение, тут же перешедшее в новую просто непередаваемую стадию агрессии. Никто и никогда не смел поднимать на меня руку. Да даже пытаться. Никто и никогда. Тем более такой ублюдок.

Оттолкнула его от себя, стискивая челюсть, чтобы не плюнуть в искаженное лицо человека, которого я так любила, а теперь так ненавидела. Правду говорят, от любви до ненависти…

Фактически бегом по полутемному коридору, спасаясь от ревущего в крови дополнения что шаг-то действительно один, но сколько боли в нем…

Всхлип от ада, от непереносимого ада, не просто сжигающего мосты, а взрывающего их, и меня на этих мостах… Тварь… Какая же тварь… Хотела сильного мужика, Ксю? Получи, сука, распишись. Расписалась. Размашисто так, от всей души. Хотела сильного – получила сильного, овца тупая… думала, пресмыкаться будет? В розовые сопли скатится? Будет тихо плакать и размазывать слезки по лицу? Зверь он и есть зверь, и как бы мягко лапа не гладила, в ней всегда есть когти… Нельзя было об этом забывать, нельзя!.. И хули я тогда реву как полоумная?..

Выскочила из борделя на морозный воздух. Согнулась упираясь руками в колени, стискивая зубы до скрежета и называя себя последними словами, потому что с глаз вот-вот должны были сорваться позорные слезы. Взгляд цепанул бампер с трезубцем и мир снова канул в хаос ненависти. О, это непередаваемое чувство, когда ты безмерно счастлив, потому что опять готов убивать от ярости. Так не чувствуешь боли.

Я почти не соображала, что делаю, когда подняла увесистый кусок бетона из расколоченного бордюра через пару метров от Леванте. Почти не осознавала себя, когда этим самым бетоном щедрым движением полоснула по глянцевому капоту, а потом, размахнувшись, с силой, от всей души звезданула куском в лобовое стекло. К моему глубочайшему сожалению, оно хоть и пошло красивейшей сеткой трещин почти по всей площади, но устояло.

Плюнула на капот, и почему что пошатываясь, пошла в сторону проспекта, не обращая внимание на трех прохожих, засвидетельствовавших этот мой жест и застывших, провожая меня глазами. Нахер пусть идут. Но на всякий случай подхватила еще один кусок бордюра и со значением посмотрела в лицо ближайшего мужика, собиравшегося что-то сказать. Как и следовало ожидать – промолчал и руку, протянутую к моему локтю, убрал.

А я шла к проспекту, утирая рукой с бетоном мокрое лицо. Снег наверное таял.

Глава 10

Пожалуй, худшее во всей этой ситуации то, что Лисовский был прав и я действительно скудоумная.

Прошло два дня. Два дня тишины. От него. Он ничего не сказал даже про машину, хотя я, гасившаяся каждый вечер бухлом до состояния невменяемости, очень этого ждала. Ждала для того, чтобы оскалить зубы и все высказать, еще и наподдать подло ударяя по тем болевым точкам, которые я у него вывела, после его рассказа о прошлом. Я ждала этого, но он молчал.

Думала, что буду в этих бабских страдашках пребывать долго, заламывать руки, проклинать, но вместо этого, после схлынувшей злости наступила апатия. Странная очень апатия. Вязка, тягучая, темная… тяжелая. Необъяснимое равнодушие ко всему. Ни боли, ни ненависти, ни обиды, ни-че-го.

Жизнь шла своим чередом и я все делала на автомате, по-моему, даже мыслила тоже на автомате, чувствуя внутри вот эту все больше тяжелеющую апатию. По-другому не знаю как это назвать. Мне было херово и как будто все время становилось хуже, а я ничего не могла с этим сделать. Просто похуй. Глубоко похуй. Я даже плакать не могла, когда вечерами накидывалась вином, мешая его с виски и/или коньяком. Мне становилось вообще плевать. На все. На него, на ситуацию, на себя. На все. И вместе с тем все тяжелее внутри. Эта тяжесть сковывала все эмоции, опутывала их до паралитического состояния и будто погружала в летаргический сон. Трясина, которой сопротивляться не можешь и не хочешь почему-то. Не понимала, что это. Да и понимать не хотелось. Мне просто было похуй. Ничего не чувствовала кроме вот этой нарастающей тяжести за грудиной и одновременно абсолютного равнодушия к ней.

В «Тримексе» Лисовский не появлялся вообще, все вопросы решали старшие жрецы его культа. Я смотрела на них и разговаривала с ними равнодушно, они со мной тоже. Трясина внутри становилась все более вязкой и засасывающей, все больше набирала веса и силы, правда, не трогая мыслительную деятельность. Соображала я хорошо. Почему-то даже лучше чем обычно. Наверное, прежде моя основная проблема была именно в этом, в эмоциях, а сейчас их нет, они там, глубоко в трясине. Или их уже вообще просто нет. Не знаю. Да и похуй на самом деле. Жила на автомате и мне было ровно. Не спокойно, просто ровно.

И сейчас, сидя в своем кабинете, я делала то, чего просто из принципа не должна была бы, будь на эмоциях. Однако их не было и моим миром правил автоматизм и логика, поэтому сейчас я исправляла папину ошибку. Лгать отцу по телефону было на удивление легко. Лгать голосом и интонацией, играть тот свой образ, что давно и прочно за мной закрепился. Чувствовала себя хорошей такой мертвой внутри актрисой, которая сыграть может что угодно, ибо тело живо, а душа ничему вообще не препятствует и подчиняется холодному разуму, диктующему слова роли:

- Нет, пап, ну вот же я своими глазами смотрю. – Очень честным голосом сказала я, едва удерживаясь от того, чтобы не зевнуть, тупо глядя в окно. - Вот его фамилия и подпись, все стоит… Может подстраховался кто, штат-то он набирал… Ой, и не говори, он такая сук... в смысле козел, пап, ты не представляешь! Постоянно ко мне приходит и издевается!.. Да нет же, вот стоит здесь все. Да, двадцать второго числа… Да, пап, в месяце я тоже уверена. Да, согласна, не стоило ему давать право набирать сотрудников. Ой, конечно уверена, они все, что мне на подпись дают тут же в тридцать три экземпляра копируют, я сама слышала, как Лисовский им такой приказ отдавал, так что нет, эту бумажку потерять не получится, да и это всего лишь копия... И не говори, Лисовский та еще тварь…- А вот это я сказала прямо с чувством, но ничего не ощутила внутри. Просто так нужно было сказать в этот момент. Неслышно усмехнулась и продолжила, - не представляешь, как он мне тут нервы мотает, глумится постоянно, я же ничего не понимаю, папа!

Фальшиво горестно шмыгнув носом, я равнодушно посмотрела на оригинал протокола совещаний, где фамилии Лисовского не было и перевела взгляд в монитор, наводя курсор мышки на вкладку «распечатать». В этом фальшивом протоколе его фамилия уже есть. План был элементарен до безобразия - на крайний случай, если папа затребует подтверждения, все подписи подделаю, а потом перед отправкой копировать очень и очень херовенько .

- Что? А, нет. Конечно, папа, я постоянно советуюсь с Киром. Угум, да, держу его в курсе всего, сама ничего не решаю, сразу у него спрашиваю, и у твоего штата, и у тебя, ты же знаешь… Да, пап, да… И чего получается, эта бумажка с иском не нужна тогда, да? А почему бесполезна? Может, все-таки можно что-то сделать? Фальшивку без его фамилии? А как это? Папа, это же он штат набирал, они тут за каждым моим шагом следят и ему обо всем докладывают, не подпишутся они на фальшивке без его фамилии… Ты знаешь, мне кажется, если мы их подписи на фальшивке подделаем, они нам встречный иск двинут… Ага, да, сейчас пришлю, - и отправила данные в печать. - Пока пап.