Ручной Привод - Панов Вадим Юрьевич - Страница 15

Ясень медленно открыл папку, пробежал взглядом по короткому списку и поинтересовался:

– Судя по описи, где-то здесь должен стоять резервный бак. «Емкость охладительная, штатная, двойного сечения, номер шестнадцать дробь полста один».

– Забрал свой металлолом Черепаныч.

– Давно уже.

– Нам железяки ни к чему. От них уголь портится.

– Тем более двойного сечения. Она же неподъемная небось!

Слаженный хор показал, что к судьбе «емкости охладительной» приятели имеют самое непосредственное отношение.

– Резали бак здесь?

– Чем резали?

– Автогеном небось.

– А кому он резаный нужен? Так его можно в отопительную систему вклеить, благо, тепло он хорошо держит, двойное сечение все-таки…

– Дубина ты, брат Бандера, – вздохнул Бизон.

Белобрысый понял, что проболтался, и опустил голову. Виктор сдержанно улыбнулся.

– Черепаныч сказал, что бак должен быть здесь. Ему я верю. – Помолчал. – Продали?

Приятели промолчали.

– Продали. А деньги пропили.

Тишина.

– Глаза поднять!

Парни неохотно подчинились. Ясень тяжело посмотрел на подчиненных, после чего, добавив в голос дружелюбного недоумения, поинтересовался:

– Вам что, деньги нужны? Для чего имущество разбазариваете?

– Если мне чего-то не хватает, значит, я существую, – философски объяснил Бизон.

Но наглые синие глаза не соответствовали унылому тону. Плевать тощий кочегар хотел на гнев нового начальства. Захотел продать – и продал.

– Извините, – пискнул Бандера.

– А еще об условно-досрочном мечтаете.

Приятели синхронно вздохнули.

Ясень выдержал паузу, а затем, еще больше прибавив дружелюбия, произнес:

– Ладно, мурыжить особо не стану.

Бизон и Бандера переглянулись.

– А насчет бака, господин старший помощник?

– Ну, у вас тут производство вредное, – улыбнулся Виктор. – Напишу, что бак поврежден во время выгрузки угля и к дальнейшему использованию непригоден.

– А мы за это будем вести себя хорошо.

– Схватываете на лету.

– Вот это я понимаю – вошел в положение, – повеселел Бизон. – Таких старших помощников еще поискать!

– Спасибо, Ясень, – с чувством произнес Бандера.

– Меня зовут Виктор де ла Вега!

Прозвучало так резко и зло, что Бандера запнулся:

– Я помню.

На несколько секунд в кочегарке повисла напряженная тишина.

– У него случайно вырвалось, – вступился за напарника Бизон.

Виктор покрутил в руке карандаш. Он сам не ожидал, что его так сильно заденет это «Ясень». До самой «искры».

– Кто дал ему право придумывать клички?

Вопрос Виктор задал себе, но Бизон счел нужным ответить:

– Карбид всем придумывает, но разве ему скажешь? Вот какой я бизон, а? А он говорит – Бизон. А этого балбеса? Почему Бандера? Кто такой этот Бандера?

– Тогда почему вы друг друга зовете его кличками?

Приятели вновь переглянулись, после чего Бизон неохотно протянул:

– Карбид не ошибается.

Прозвучало весомо. Ясень вздохнул.

– А кто его назвал Карбидом?

– Горелый.

– Вы как раз ему на смену прибыли.

– Я знаю, кто такой Горелый, – отрезал Виктор.

«Спокойнее! Возьми себя в руки!»

И гораздо мягче произнес:

– Расскажите мне о нем.

– О Горелом?

– О Карбиде, – машинально отозвался Виктор. – Что мне Горелый? Его уже нет.

– Да, его уже нет, – негромко подтвердил Бизон.

Бандера угрюмо кивнул.

Веселье испарилось из глаз приятелей. Ушло совсем, оставив после себя не длинные, но острые колючки.

Ясень понял, что допустил ошибку. Не следовало так легко отмахиваться от Горелого. Все-таки он долго работал на Подстанции, теперь пошел на второй круг. Вполне возможно, что Бизон и Бандера с ним дружили. Или уважали.

Виктор кашлянул.

– Тем не менее, что вы скажете о Карбиде?

– Скажем, что стукачами никогда не были, – отозвался Бизон.

– Тогда что вы вкладывали в понятие «вести себя хорошо»? – холодно осведомился Ясень.

Бандера хмыкнул:

– Уел.

Бизон вздохнул:

– О чем говорить?

– Подробный отчет не нужен. Хочу услышать ваши впечатления. Ощущения. Хочу понять, какой он?

Приятели опять, в какой уже раз, переглянулись.

– Говорить правду или как?

– Правду. И можно на «ты». Я понял, здесь так принято?

– В неофициальной обстановке, – подтвердил Бандера.

– А когда на Подстанции последний раз была официальная обстановка?

– Когда проверка.

– Ясно… – «Проклятое слово! Надо отвыкать!» – В таком случае, хочу услышать правду.

– А правда такая, – серьезно ответил Бизон. – Карбид тебя обломает, Ясень.

На этот раз Виктор не среагировал на противную кличку. Слишком уж неожиданно прозвучало заявление невысокого парня с наглыми синими глазами. Слишком уж прямой оказалась правда. И слишком уверенным показался Бизон.

– Что значит обломает?

– Заставит работать как положено.

– Не на себя, не на Царство, а как положено, – добавил Бандера.

Приятели внимательно смотрели на Виктора, терпеливо ожидая его реакции.

– Вы… – Ясень почувствовал, что не сумеет сдержать ярость. – Вы…

Однако излить гнев не успел. Помещение наполнилось воем сирены, а на стене замелькала оранжевым лампа. Кочегары вскочили на ноги и синхронно натянули на головы бейсболки.

– Что происходит?

– Бегите в дежурку, господин старший помощник. Тревога у нас!

Даже если бы он мог, даже если бы рот не был накрепко сдавлен скотчем, Скотт все равно ничего не сумел бы сказать. И промычать не сумел бы. И простонать.

Пандора не обманула: его сдавило тисками и разорвало на куски. Он не мог пошевелить ни рукой, ни ногой, ни даже вздохнуть, и его мутило от непрерывного движения вверх-вниз. Он страдал не больше десяти секунд – целую вечность.

И еще он видел.

Скотт наблюдал, как тусклый, льющийся со всех сторон свет превращается в нестерпимую вспышку, перерождаясь во тьму. Скотт видел тьму, умирающую под тяжестью самой себя, дабы обратиться нестерпимо яркой, озаряющей всю Вселенную вспышкой света. Скотт замерзал и плавился от зноя, горел и наслаждался жаром, впитывал чужой свет и отдавал свою тьму.

Но что слова? Они не способны передать то, что видел и чувствовал Скотт. Что испытывает мрамор, от которого отсекают лишнее и тут же добавляют новое? Холст, который распустили и сплетают заново? Какое слово способно передать ощущение чужого прикосновения к самому твоему «Я»? Скотт чувствовал себя обнаженным, униженным, изнасилованным и восставшим. Он потерял свет и тьму, превратился в Ничто, а потом обрел свет и тьму. В их бесконечной погоне друг за другом. Скотт прикоснулся к Вселенной, оставшись в запертом ящике. Он не переродился, но прошел все круги. Стал другим, оставшись собой.

Он познал, что значит «резчик».

А потом открыл глаза.

Несмотря на обещание Пандоры, совсем без крови не обошлось.

Оба: и Скотт, и донор, – без сил обмякли на стульях, и только липкие путы не позволяли им сползти на пол. Гарри глухо стонал, красная струйка, вытекающая из прокушенной губы, пачкала дорогую сорочку. Волосы на висках стали совсем седыми, а вот морщины на лице – разгладились. Исчезли, словно именно в них отражалась внутренняя война, которую всю жизнь вел с самим собой Скотт. Словно именно в них таились его страхи.

– Омоложение прилагается, – криво усмехнулась Пандора, вытирая со лба пот.

Донор выглядел гораздо хуже Гарри. Впрочем, на то он и донор. Кровь текла из ушей, глаз и носа. Лицо оплыло, черты потеряли резкость, а с уголка рта выбегала слюна. Когда же донор открыл глаза, в них не появилось ничего. Отсутствующий взгляд? Пустой? Безжизненный? Все вместе. Взгляд был, но его не было. Открытые глаза, и все.

Без «искры».

Человека, что сидел напротив Скотта, больше нельзя было назвать человеком.

Пандора взяла в руки ножницы и подошла к Скотту.

– Гарри, ты меня слышишь?