Карнавал насмерть - Литвиновы Анна и Сергей - Страница 5

Мальчишка-лейтенант внимал, постепенно светлея лицом.

Татьяна все время находилась рядом с отчимом. Не отступала ни на шаг. Поэтому слышала, как тот шепнул лейтенанту:

– После осмотра места преступления проведи негласный обыск багажа всех пассажиров. И всего вагона.

– А что искать?

– Откуда же я знаю! Всё подозрительное. Только будь предельно осторожен, не демаскируй себя. Полон поезд иностранцев.

А пока перебирались в вагон-ресторан, бывший шпион дал указание Тане:

– Будешь записывать абсолютно всех. Составь табличку. Фамилия, имя, отчество. Возраст, адрес. И обращай внимание на то, какие между ними связи.

– Связи? Какого рода?

– Не знаю. Но спящих людей не убивают просто так, ни за что. Одним смертельным ударом в грудь. Это не разборка по пьянке. Тогда была бы борьба, ссадины, беспорядочные порезы.

– Может, это жена мужа порешила? Надоел он ей, пьянот, хуже горькой редьки.

– Вряд ли. Нож – не характерное для женщины орудие убийства.

– А какое характерное?

– Яд. И потом, если он действительно муж, она имела десять тысяч возможностей расправиться с ним в домашних условиях. Почему здесь, в поезде?

– Может, кто-то другой из пассажиров? На почве внезапно возникших личных неприязненных отношений? – торопилась внести свою лепту в расследование Таня. – Например, англосакс из купе его пырнул? За то, что тот к нему на перроне приставал? Или кто-то из братков-«славян», с которыми он в коридоре повздорил? Угроза ведь пырнуть была? Вот он и осуществил, так сказать, свое преступное намерение!

Пока они шли в вагон-ресторан, переходили тамбур, раскачивались над бешено несущимися путями, девушка вольно или невольно подделывалась под деловой, лапидарный стиль полковника, даже лексику старалась использовать, как ей казалось, из арсенала следователей: «неприязненные отношения», «преступные намерения».

– Это вряд ли, – чрезвычайно весомо ответствовал шпион в отставке.

Постепенно в ресторан подтянулось все народонаселение вагона номер семь. Двое полицейских в младших чинах, которые сопровождали и вежливо подгоняли пассажиров, способствовали тому, что собрались достаточно быстро. Пассажиры занимали свободные столики, негромко переговаривались – встрепанные, неопохмеленные, многие в дезабилье.

Уже совсем рассвело, и поля и рощи – мокрые от росы, зябкие со сна, туманные – неслись за окнами вагона.

Из ресторации предварительно выгнали ночевавших тут, на банкетках, официанта и уборщицу.

Народ занял столики. Расселись – напуганные, настороженные: все пятеро англичан, четверо китайцев, двое пуэрториканцев. А до кучи – жители родной сторонушки: жена убитого с перевернутым лицом и жмущийся к ней худой малахольный парень непонятного статуса. Трое старичков и мальчонка. Двое служителей культа Перуна (или кому там поклоняются язычники?). И еще – четверо парней разного возраста, в том числе тот красавец лет тридцати пяти, что ни разу даже не взглянул на Татьяну. Плюс обе проводницы. Плюс, разумеется, Таня и отчим. И бригадир поезда. И один полисмен в чине то ли старшины, то ли сержанта (Садовникова в мелких воинских званиях не разбиралась, те, кто ниже лейтенанта, для нее были солдаты).

Когда, наконец, все расселись, Ходасевич встал перед народом и, не представляясь и никак не обозначая себя и свои полномочия, сделал заявление, а потом повторил спич на своем прекрасном английском. По-испански он выступать не стал – шухарился почему-то, однако пуэрториканцы и без того инглиш поняли. Насколько уразумели китайцы, неясно, но один из них прочирикал по-своему – видимо, перевел сказанное товарищам и единственной товарке.

Таня горделиво отметила, что выглядел Валерий Петрович настолько адекватно взятой на себя роли и настолько внушительно, что ни у кого даже не возникло вопроса, кто он, собственно, такой и по какому праву тут распоряжается.

– Произошло убийство, поэтому просьба ко всем присутствующим зарегистрироваться в качестве свидетелей. – И ни слова ни о каком частном расследовании, которое он намеревается произвести. – Просьба каждому подойти и записать свои соцдемографические данные у моей помощницы.

Татьяна возгордилась, конечно, что Ходасевич чуть не официально возвел ее в ранг своей помощницы, и приняла по возможности внушительный вид.

По совести говоря, в новообретенной должности доктора Ватсона ее несколько смущали сланцы на босу ногу. Вдобавок не хватало макияжа, да и просто умыться тоже бы не помешало. Но где и когда, спрашивается, убийство происходило в комфортных условиях!

Таня явочным порядком устроилась за барной стойкой. С одной стороны, тяжело, что не сидя, а на ногах. Зато хорошо видно всю игровую площадку и – внушает уважение.

Один из полисменов дал ей обгрызенную, замусляканную авторучку и пару листов бумаги. Садовникова быстренько расчертила таблицу: в каком купе ехал свидетель-подозреваемый, номер его места, фамилия-имя-отчество, пол, год и место рождения, адрес по прописке, семейное положение, дети. Если вдуматься, огромное количество информации можно считать по самому обыкновенному паспорту.

К ней стали поочередно подходить, и она записывала, краем глаза подмечая, что происходит и кто как ведет себя в обеденном зале.

Отчим как бы невзначай прогуливался по салону, подходя то к одному, то к другому из столиков и обмениваясь с пассажирами репликами. Таня понимала, что он, во-первых, исподволь регулирует сам процесс регистрации, а во-вторых, своими невинными вопросами прокачивает присутствующих на предмет убийства.

И совершенно не случайно (а наверняка волею Ходасевича) первыми в очереди оказались спутники убитого по купе: красавица-женщина с заплаканными глазами и худющий молодой человек с ввалившимися щеками. Молодой человек этот все время совершал какие-то странные движения: то приглаживал рукой волосы, то оправлял рубаху на груди. Да-да, он оказался в рубашке, застегнутой на все пуговицы, включая верхнюю. И глаза у него, как и вчера, были странные – тогда-то можно было списать это на алкоголь, но теперь ночь прошла, было время протрезветь.

И еще Таня заметила: да ведь они с красоткой похожи! Похожи – но так, как бывает сходен прекрасный портрет со злой карикатурой, даже шаржем. Всё, что в молодой женщине притягивало и привлекало – большой рот, прямой нос, высокий лоб, красиво очерченные скулы, – представало в облике парня в мелком и непропорциональном виде. «Родственники? Брат и сестра?» – промелькнуло в голове у Садовниковой. И практически сразу эта гипотеза получила свое подтверждение.

Девушка в паспорте значилась как Качалова Ольга Семеновна 1983 года рождения. А молодой человек оказался Черевикиным Олегом Семеновичем 1988-го. Да, фамилии разные. Но отчество-то одно.

И еще: прописаны они оказались по одному и тому же адресу! Город М., улица Авроры, дом 129, квартира ***.

– Вы родственники? – спросила Татьяна.

– Да, он мой брат, – отвечала красотка с некоторым почему-то вызовом.

Она же принесла с собой паспорт убитого.

Он оказался Качаловым Игорем Юрьевичем, 1978 года, прописанным там же, где и предыдущие два персонажа, – на улице Авроры, дом 129 в городе М. Штамп в паспорте гласил, что убитый с красоткой поженились девять лет назад, в 2009-м, в загсе города М.

Итак, имелся странный триумвират персон, проживавших под одной крышей: жена, муж, брат.

Один из них убит. Логично подумать на кого-то из двух оставшихся, кто находился с ним в одном купе.

Кроме того, Татьяна заметила еще кое-что, о чем движением бровей просигнализировала отчиму, когда тот мельком глянул в ее сторону, – присмотрись, мол. Тот увидел ее «маячок» и понял без слов.

Да, на рубашке у брата, на груди, – крохотное ярко-алое пятнышко. Причем каплевидной формы, вытянутой вверх – как бывает, когда капля вылетает снизу вверх.

Брат отошел, стали записываться другие. Сначала англичане. Протягивали паспорта со своими, как писал Маяковский, «двуспальными лёвами», которые при ближайшем рассмотрении оказались украшены не двумя львами (как виделось поэту), а львом и единорогом. Потом записались старички-болельщики с ребенком (оказались из Петербурга), поклонники бога Перуна (москвичи), китайцы…