Кому на руси жить (СИ) - "Константин" - Страница 22

Сто лет не плакал, а сейчас готов зареветь от собственного бессилья и злобы на весь белый свет. Зареветь в голос как обманутая девка.

Перспектива остаться здесь навсегда меня реально напрягла. Рехнуться можно от мысли, что никогда больше не увижу мать, брата, родственников, друзей и знакомых. Не увижу родной город, в моей жизни не будет больше газет, телевизора, автомобилей, боксерской школы и много чего привычного и обыденного, не заметного в повседневности, но оттого не менее ценного для психики человека из двадцатого века.

А я и не человек уже. Пыль. Тля, жизнь которой здесь не значит ровным счетом ни хрена. Запросто может прийти из леса парень с топором и тебя порешить на пороге твоей же землянки. Можно запросто пропасть на охоте, простудиться и помереть без антибиотиков и витаминов, наконец. Короче, полный швах, а не жизнь...

Озарение приходит во сне, отчетливая мысль лупит в грудь точно током.

Открываю глаза в полнейшей темноте. Рядом на топчанах кто-то сопит. Выбираюсь на ощупь из землянки. Признаков рассвета не наблюдается. Это ж сколько я продрых нервным истощением подкошенный?

- Кто там шарится? – слышу голос за спиной.

Стража не спит и это похвально.

- Я это, – говорю, – Стяр. Голец где?

- У кострища, кажется.

Иду к потухшему костру, спотыкаюсь об чьи-то ноги, чуть не падаю. Среди лежащих на подстилках тел с трудом отыскиваю Гольца.

- Вставай, – говорю на ухо и трясу за плечо. – Вставай, Голец, мне к Мише надо! Не делай вид, что спишь, вставай! Мне срочно надо.

Голец сонным голосом стал ворчливо причитать:

- Озверел, батька? К какому еще Мише? Утром нельзя поехать? Куда мы средь ночи попремся? Ты что рожаешь?

Подумав, я соглашаюсь подождать до утра, даже в землянку обратно ушел, но пролежав на своем ложе, снова вскакиваю. Нет, до утра не терпит. С ума сойду до утра!

Безжалостно расталкиваю Гольца и заставляю вести меня к лодкам. Собственно, дорогу я и так запомнил, но Голец мне, действительно, нужен.

Всю дорогу он нудит, мол, дождались бы света, и дошли быстрее, нежели теперь в потьмах блукаемся.

Пока добирались занялся рассвет. Отыскали хорошо замаскированную лодку, взялись за весла.

Протоку проходим быстро, а вот реку против течения одолеваем уже не с той спортивной скоростью, с какой сюда шли.

Едва выкарабкавшись поверх деревьев, не облепленное облаками солнышко начинает жарить как в Сахаре. С чем, с чем, а с погодой нам пока везет. Мы с Гольцом раздеваемся по пояс, с маленькими перерывами на отдых гребем часа четыре. Я хочу причалить к городской пристани, но Голец говорит в деревне тоже есть мостки, зачем еще топать отсюда пешком, когда можно доплыть. Честно говоря, эти пара километров водного пути до деревеньки дались мне с трудом. Мозоли на красных, точно ошпаренных ладонях вспузырились и уже лопнули, спина и ноги затекли, завтра будет не разогнуть. В общем, тяжковато с непривычки оказалось. Мне. Гольцу же хоть бы что, думаю, он бы еще и назад без длительного отдыха лупанул.

К деревенским мосткам добрались, когда солнышко уже довольно высоко висело над лесом и нагнетало в мир безбожный жар. Градусов тридцать пять после обеда будет точняк.

- Тут жди, – говорю Гольцу и ловко влезаю на мосток. Какая-то тетка с корзиной стираного белья отпрыгивает в сторону, избегая столкновения со мной.

- Пардон, – говорю, отвешивая ей шутливый поклон.

Быстрым шагом устремляюсь по узкой песчаной тропке в деревню. Ориентируюсь не сразу, блуднул немного, забурившись в какие-то зеленые заросли в рост человеческий. Потом сообразил и уже довольно быстро отыскал Овдеево жилище. Не переводя духа, стукаю в дверь. Открывает румяная, мясистая девка в простой белой рубахе до пят.

- Овдей где?

- Дык спит еще, – бормочет сонно.

- Пусти, дело у меня к нему.

Отстранив плечом девку, прохожу в дом. Она семенит за мной, в большой комнате, где я уже бывал, обгоняет, юркает в одну из дверей будить кормильца.

Рваный сидит на спальном ложе весь в белом исподнем как настоящий барин, бородища встрепана, глазки узкие, злые.

- Стол накрывай, – велит девке и уже мне:

- Что случилось, Старый?

- Ну, вы и спать, – говорю со смешанным чувством зависти и раздражения.

- И не говори, обломовщина какая-то, – бубнит Миша, потягиваясь. – Что с серебром?

Ни “как твое здоровье?”, ни “где ты пропадал?”... Буржуй самоучка.

- Да какое на хрен серебро! – произношу ставшую уже сакраментальной фразу. – Порожняк там, Миша, самый голимый порожняк! Нет серебра и не будет, закатайте вы уже губы. Ты почему на причал не пришел?

Рваный начал не спеша одеваться.

- Только ты ушел ко мне Бур заявился, – говорит, натягивая портки.

- Чего хотел?

- Потом расскажу, пойдем сначала за стол, мяском в зубах поковыряем.

- Да я б выжрал чего-нибудь, – говорю, имея в виду добрый стакан родного сорокоградусного напитка, ну или пива на худой конец, водки от них по ходу не дождешься.

- Не вопрос, Старый, – смеется Рваный. – Девок я уже всему обучил: пиво, дичь, рыбка, да чтоб каш всяких поменьше, у меня от них живот крутит, ну, грибочки там всякие, максимально приближенное к привычному питанию требую, чуешь?

Через пять минут мы сидим за столом перед огромным жбаном хмельного, пузырястого пива. В деревянных плошках орехи в меду, сушеные яблоки, серый, мягкий хлеб посыпанный чем-то солоноватым и огромный жареный гусь с еще шкворчащей хрустящей корочкой на медном подносе.

- А водки нету? – спрашиваю без особой, впрочем, надежды. – Я б стакан водяры жахнул.

- Нету, – с неподдельным сожалением отвечает Миша. – Не придумали еще.

- Это плохо.

Осушив жестяной кубок кислятины, отчетливо пахнущей брагой, я подумал, что у Гольца на базе пивко-то получше будет. Интересно, где они им разжились?

Гигантского размера гусиный окорок заходит в мое чрево как к себе домой, запиваю его кубком пивного шмурдяка и залпом, без остановки рассказываю Рваному о приключившихся со мной событиях. О рынке городском рассказываю, о Гольце, Корше, Пепе и своем титульном бое за звание атамана разбойничьей ватаги. Вывалил буквально все до мелочей. Вдруг вспомнил о том мужике, что ко мне в землянку с топором прибежал да там и остался. Закололи уже наверное, у этих головорезов не забалуешь...

Короче, каюсь я Рваному, что не верил ему. Ни мозг, ни сердце, ни душа моя не верили, что вот так запросто человек из конца двадцатого века может одним днем очнуться в далеком-предалеком прошлом. Миша, вон, сразу фишку просек, живет себе, в перины попердывает, девок холопок учит что ему на стол подавать и наплевать ему на все.

Рваный молча наполняет ковшом наши кубки. Башка, чую, уже поплыла. Ладно, хоть выговорюсь.

- Считаешь меня придурком? – спрашиваю. – Правильно. Придурок и есть. А ты не придурок? Ты как вообще к Фролу попал? Я, понятно – через спортзал. И большинство из нас боксеры да каратисты с борцами, Стас Забелин и вовсе рапирист. Мы не черная масть, мы спортсмены-рэкетиры. Они нас ненавидят, мы – их. Но ты же кот ученый, голова. Или серым кардиналом хотел как Малюта?

- Я людей не убивал, – отвечает Миша, сверкая глазами.

- Ага, только планы помогал разрабатывать, идеолог как Гиммлер, да?

- Сам ты Гиммлер, – обижается Миша.

- Ладно, не обращай внимания, дай-ка лучше ковш.

Приняли еще по кубку. Закусили. Миша подтвердил, что был в курсе всего происходившего в моей бригаде. Абсолютно всего. Вплоть до того кто какие трусы носит.

- А ты думал? Работа у меня такая была.

Перебрали в памяти всех парней. Погибших помянули. Не думал, что ностальгия такая мощная штука. Тут я вспоминаю зачем, собственно, пришел.

- Значит так, – говорю решительно. – Сейчас берем ноги в руки и назад в тот лес, к той самой реке, откуда мы выползли.

- Бесполезно, – хмыкает Миша и с деланным равнодушием чешет заросший подбородок. – Поговорку знаешь? В одну реку дважды не войти. Считаешь, что там, на дне тебя ждет машина времени, готовая переключиться на другую программу как телевизор? Нет, Андрюха, не все так просто! Тут что-то в самом механизме поломалось, механика бытия сбой дала, понимаешь? Это тонкая материя, высочайшая математика и черт ее знает какая физика с химией: тут умер – там ожил...