Сувениры Тьмы (СИ) - Вильгоцкий Антон Викторович - Страница 22

— Не знаю… — пожал плечами Шаталов. — Наверное, полным истреблением их популяции?

— Не угадали, — улыбнулся Родин. — Там было сказано, что в случае неявки всю стаю отлучат от церкви. По меркам того времени эта кара была куда страшнее смерти, ибо она лишала жертву надежды на царствие небесное и обрекала на вечные муки в Аду. Судейские не сомневались в том, что идти против власти Господа вредители не рискнут.

— И что, саранча прилетела, в итоге, в здание суда? — спросил, усмехнувшись, Шаталов.

— Нет! Когда глашатай, стоя посреди захваченного саранчой виноградника, зачитал постановление, тысячи насекомых поднялись в воздух и покинули город! Представляете? Они вернулись только через сорок два года. Судебный процесс возобновился. Приговор был таков: "Суд полагает справедливым и необходимым предоставить указанным насекомым пастбище за пределами виноградника, чтобы они могли добывать себе пропитание без порчи лоз". А через два месяца адвокат насекомых подал жалобу: оказалось, что предоставленный участок был совершенно бесплодным, и там саранче нечем было кормиться!

— И что, ей, в конце концов, разрешили остаться в винограднике?

— Тайна сия великая есть, — развел руками профессор. — Но это, согласитесь, и не важно. Важен сам факт. В те далекие времена люди относились к насекомым, как к равным, и даже признавали за ними право отстаивать свои честь и достоинство в суде. Более того, на полном серьезе ждали от них вразумительных аргументов в защиту своей позиции. Сейчас такое уже невозможно, — Родин печально вздохнул, и Костя понял, что Роман Григорьевич искренне сожалеет об этой несправедливости.

— Сегодняшний человек считает себя властелином мира, — продолжал Родин. — Осушает моря и озера, поворачивает вспять реки, сравнивает с землей горы, вырубает леса… О том же, что он творит с животными, иной раз бывает больно вспоминать! Но вот человек умирает, и уже через пару часов в его бренном теле начинают копошиться черви. Властелин мира превращается в корм для крохотных беспозвоночных тварей! — Родин прервался, чтобы отхлебнуть кофе. — Тихое торжество слабых над сильными.

В этой беседе перед Шаталовым открылись новые, доселе неведомые стороны личности профессора Родина. Его наставник, бесспорно, на сто процентов состоял из энтомологии, но воспринимал ее не как составную часть биологической науки, а как некую философскую доктрину, с позиций которой можно истолковать практически любое явление. Он проводил массу параллелей с другими областями научного знания, с искусством, но больше всего — с религией. В такие моменты Косте казалось, что он стоит на пороге настоящего откровения, что Родин — неистовый пророк забытого древнего божества, и божество это — инсектоморфно1. До откровения, правда, дело не дошло. Профессор ограничился тем, что завещал насекомым мир.

— Они древнее, чем мы, и, несомненно, продолжат свое существование и после того, как умрет последний человек, — сказал Родин. — Так вправе ли мы унижать тех, кто унаследует нашу планету?

— Нет, — без колебаний ответил Костя. — Мы должны любить их… и понимать.

— Вот-вот, — Родин похлопал юношу по плечу. — Я рад, что вы это осознали. Но нас двоих… да что там — всех энтомологов мира будет мало, чтобы донести эту мысль до остального человечества. Научное сообщество всегда относилось к энтомологам с изрядной долей скепсиса, а гуманитарии — те и вовсе смотрят на нас с плохо скрываемым презрением. Никто даже не задумывается над тем, насколько важна на самом деле наука, которой такие, как мы, присягнули на верность. На днях мне довелось беседовать с одним журналистом. Он все нахваливал творчество господина Пелевина, а когда узнал, что я — энтомолог, представьте себе — посочувствовал! И не пришло ему в голову, что если б не насекомые, его любимый писатель, может, и не был бы столь знаменит.

— Кстати, о Пелевине, — продолжил Родин, сделав еще глоток. — Его роман "Жизнь насекомых" интересен не только и не столько в художественном плане. Проведенная в этой книге параллель между жизненными формами заслуживает самого пристального внимания и требует строго научного подхода. Видите, на стол забрался таракан. Я не травлю их, по понятным, думаю, причинам. Таракан бежит по направлению к крошке печенья, а я пальцем отодвигаю его в самое начало пути. Он снова устремляется к цели, но я упорен в своем нежелании позволить ему ее достичь. Я ведь что угодно могу с ним сделать. Несчастный кукарача полностью в моей власти. Ничего не напоминает?

Глаза Константина расширились от невероятной догадки.

— Да-да, юноша, вы правы! — воскликнул профессор, пропустив таракана к вожделенной крошке. — Как часто мы сетуем на горькую судьбу, на фатальное невезение, на бесплодность всех наших усилий! И ни на миг не задумываемся о том, что, может быть, чей-то огромный палец раз за разом отодвигает нас в сторону. Поэтому я даже в мыслях не могу позволить себе обидеть кого-нибудь из малых сих. Свобода вида — превыше всего.

— Но что же мы можем сделать, чтобы и другие люди поняли это? — в сердцах воскликнул Шаталов. Ведь дальше так продолжаться не может. Надо что-то менять.

— И в этом вы правы, мой юный друг. Мы даже можем сказать, что промедление смерти подобно. Эра Скарабея должна наступить, и чем скорее, тем лучше. Нам с вами в ее подготовке принадлежит решающая роль.

— Но каким образом? Как мы сможем сделать гармоничными отношения между насекомыми и людьми? С чего начинать?

— Этот процесс уже прошел свою пренатальную стадию. Осталось совсем немного до того дня, когда передовицы газет запестрят энтомологическими терминами. Возможно, кстати, это произойдет уже завтра. Что, заинтриговал? Ладно, пойдемте в мой кабинет. Сами все увидите.

Войдя вслед за профессором в комнату, служившую Родину кабинетом, Костя ощутил резкий запах, уместный, скорее, в свинарнике, но никак не в храме науки. Заметив, что парень брезгливо морщится, Родин открыл окно.

— Пусть вас не смущает этот миазм, — сказал он. — Так пахнет унавоженная почва, которая нужна, чтобы обитатели этого контейнера чувствовали себя как можно более комфортно, — Родин постучал пальцем по стоявшему на столе предмету. То был увенчанный широким раструбом массивный черный куб, который Костя поначалу принял за телевизор.

— Согласен, запах не из приятных, — произнес Родин. — Но наука, как вы прекрасно знаете, требует жертв.

— Там у вас скарабеи? — предположил Костя. — Те самые священные жуки египтян?

— Отчасти, — хитро улыбнулся профессор. — Вы загляните в раструб. Сами все увидите.

Подойдя поближе, Шаталов увидел, что черная махина прихвачена к столешнице длинными толстыми винтами. Привстав на цыпочки, студент заглянул в раструб.

Ничего, кроме ровного слоя земли, почему-то отделенного от наблюдателя прозрачной плексигласовой пластиной. Спустя мгновение Шаталов заметил внизу какое-то движение. В самом центре видимого пространства вырос рыхлый земляной холмик, из которого на поверхность выбрался большой черный жук. Не скарабей.

И не какой-либо иной из известных Шаталову. Что-то от скарабея в нем определенно было, но формой тела он скорее напоминал скорпиона, а не жука. А челюсти… Такими огромными не могли похвастаться даже самые крупные жуки-олени в соседней комнате. Покачиваясь на длинных лапках, жук поднял голову и несколько раз громко щелкнул своими гипертрофированными жвалами.

Словно откликнувшись на его призыв, из-под земли начали вылезать другие жуки. Некоторые из них были даже крупнее первого. Костя в немом восторге наблюдал за возней насекомых, не замечая, что те, в свою очередь, как один, глядят на него.

— Перед вами Coleopterus Rodinis, — с гордостью произнес профессор. — Три года упорного труда, результатом которого стал Аполлон среди насекомых. Вот здесь, — Родин взял с книжной полки потрепанную общую тетрадь, — я вел подробные записи о ходе эксперимента. Coleopterus Rodinis появился на свет в результате введения уже известному вам Scarabeus sacer генов Euscorpius carpaticus и Dynastes neptunus. От последнего, кстати, ему и достались эти устрашающие челюсти. Признаюсь, мне пришлось перелопатить настоящую гору литературы прежде, чем приступить к опытам.