Слёзы Лимба (СИ) - Нефёдов Александр - Страница 2

Его больше не волновало, что будет дальше, он просто ждал, когда смерть доберется и до него, наконец-то лишив возможности жить в этом разрушенном мире.

Прислонившись к ледяной стене, он закрыл глаза и стал ждать свою гибель. Виктор надеялся, что смерть найдет его быстро и не заставит долго мучиться, но та, будто назло, не замечала юношу, старалась обходить стороной.

Когда голоса наверху стихли, то рядом с Виктором появился новый источник звука, слабый, хриплый, но по-настоящему живой. Быстро поднявшись на ноги, Виктор устремил свой взгляд во тьму, различая затаившийся под лестницей мужской силуэт.

— Кто здесь? — Виктор нащупал рядом с собой старую ржавую лопату и крепко сжал ее в своих окоченевших от холода руках.

— Bitte helfen (пер. "Пожалуйста, помогите), — послышался слабый голос.

Услышав немецкую речь, Виктор еще сильнее сжал лопату и поднял ее над собой, готовясь в любой момент совершить смертельный удар. Это был немец, его враг, он не должен оставлять его в живых. Даже после своего изгнания он не вправе забывать о своем военном долге.

Свет начинал все сильнее проникать сквозь полузакрытую дверь на потолке подвала, осветив силуэт сжавшегося в углу немецкого солдата, который был ровесником Виктора. А рядом с немцем лежали еще два солдата, одетые во французскую военную форму, но уже мертвые. Виктор почувствовал в себе незнакомую до сего дня ненависть, он впервые так захотел убить своего врага, и уже ничто не могло остановить его от этого ужасного действия. Перед глазами мелькали убитые товарищи, которых хладнокровно застрелили прямо на его глазах, и вся эта ненависть к врагу желала вылиться на этого сжавшегося в углу раненого солдата.

Он поднял лопату над собой, готовясь совершить смертельный удар, но что-то его резко остановило, когда тот увидел на щеках своего врага застывшие слезы. Ему показалось, что он видит себя со стороны, будто лежит там, под лестницей и смиренно ожидает казни от совершенно незнакомого ему человека. Издав стон, Виктор отбросил лопату в сторону и обессиленно сел на первую ступеньку лестницы, закрыв лицо ладонями. В голову не лезла ни единая мысль, он не представлял, что ему делать дальше. Он мертв, но Господь, словно в наказание за его убийства на поле боя, не дал ему умереть, оставил здесь, среди мертвых, заставил мучиться, переживать весь ужас заново.

— Hast du Hunger? (пер. "Ты голоден?") — позади него вновь послышался слабый голос немца.

Виктор через силу обернулся и увидел, что тот дрожащей окровавленной рукой протягивает ему половинку плитки горького шоколада, завернутую в блестящую фольгу.

Подобные действия немецкого солдата лишили Виктора дара речи. Он не мог понять, почему его враг внезапно начал заботиться о нем и предлагать свою последнюю еду.

Почему теперь он ощущает себя плохим и жестоким? Почему теперь так ненавидит себя за то, что посмел поднять на этого беззащитного человека лопату?

— Ich habe töten diese Leute nicht (пер. "Я не убивал этих людей"), — прошептал немец и обессиленно закрыл глаза, вцепившись пальцами в свою кровоточившую рану на ноге, будто это поможет унять невыносимую боль. Виктор знал, что этот парень уже ничего не чувствует, так как холод помогает облегчить боль, а немец наверняка просидел здесь всю ночь. Если ему сейчас не оказать помощь, он умрет к вечеру.

Виктор приблизился к нему и осмотрел рану. К счастью, пуля прошла навылет и не задела артерию, поэтому в данный момент угрозы жизни нет. Но необходимо отвести этого парня в госпиталь, пока инфекция не съела его ногу. И тут же возникла большая проблема. Он — осужденный и не мог просто так взять и привести солдата вражеской стороны в госпиталь без ужасных последствий. Их сразу же ждет расстрел.

— Ты говоришь по-английски? — в надежде посмотрел на немецкого солдата тот.

— Немного, — с сильным акцентом прошептал немец, с трудом выговаривая каждую букву. Было видно, что холод стремительно отнимает у него жизнь. — Но я понимаю, что ты говоришь.

— Отлично. Извини, что пытался тебя убить.

— Ich bin nicht sauer auf dich (пер. "Я не сержусь на тебя"). Ты поступил правильно.

Виктор снял с убитого солдата сорочку и с трудом разорвал ее на части, чтобы получившимися лоскутками затянуть рану немецкого солдата. Он не понимал, почему помогает своему врагу, но что-то внутри говорило о правильности его поступка.

После Виктор снял с убитых солдат личные бляхи и, долго думая, присвоил их себе, одев на них свою и немецкого солдата. Он понимал, что совершает страшное преступление, но другого выхода выбраться отсюда живым у него просто не было. Это единственный шанс… Единственный.

— Теперь тебя зовут Эрван Джефф, ты понял меня? — Виктор схватил немецкого солдата за ворот и притянул к себе, внимательно посмотрев на него.

— Да, — с легким испугом произнес тот, дрожащей рукой коснувшись чужой личной бляхи.

— Что ж, меня ты теперь называй Джорджем. И никто не должен знать о том, что мы обменялись с убитыми бляхами. Иначе нас ждет ужасная участь.

У убитых солдат Джордж также позаимствовал ружье, в котором осталось несколько патронов, затем взвалил обессиленное тело немца к себе на плечо и, с трудом передвигая ноги, начал подниматься наверх, стараясь думать только об удаче.

Эрван тихо хрипел у него за спиной, издавая короткие стоны от боли в ноге, но больше не промолвил ни слова. Джордж ощущал исходящий от немца жар, тот явно уже был не в сознании.

— Не переживай, мы выберемся отсюда. Если я не смог спасти своих товарищей, то спасу тебя. Должен же я хотя бы что-то хорошее сделать после своей смерти, — издал искусственную усмешку Джордж и вышел из подвала, с трудом удерживая на своем плече тело своего врага, который теперь почему-то стал ему невероятно родным, словно они были кровными братьями, и Джордж чувствовал перед ним ответственность.

Над ними навис холодный шар, называемый солнцем, освещающий бескрайние мертвые просторы, а впереди виднелся слабый дым, говорящий о том, что где-то там они смогут найти помощь.

Он открыл глаза и начал понимать, что кричит с надрывом и отчаянием, из самых последних сил. Голос охрип и стал напоминать свист мчащегося поезда, который невозможно остановить. Молодой человек кашлял, харкал разбавленной слюной кровью. Руки онемели от осеннего холода, он перестал их чувствовать, не мог пошевелить даже пальцем, почувствовать то, что окружало его вокруг. В глазах помутилось, в сознании царил густой туман, приглушивший все чувства, кроме ледяного ужаса, обитавшего даже в грамме кислорода этого места. Он понимал, что плачет, продолжает срывать голос надсадным криком, ощущая этим самым отголоски ускользавшего прямо из-под ног прошлого, от которого остались только размытые образы, звуки… Чей-то женский голос, звавший его, умолявший остаться сквозь горькие слезы.

Затем следует жгучая боль в груди, неведомая сила разрывала легкие на части, что-то острое пронзало тело, кромсало мышечные ткани, устремившись вглубь, прямо к сердцу, бьющемуся медленно, но так громко, что его стук заглушал любые звуки, существовавшие вокруг.

Он услышал свое имя:

— Эрван!.. Нет!.. Убегай! Убегай! Ты должен двигаться!

После наступила тишина, такая мертвая и глубокая, что даже стук сердца растворился в ее бездонных глубинах.

Неизвестно, как долго ему пришлось пролежать на этой холодной сухой земле, в луже собственной запекшейся крови. Эрван лежал, вслушиваясь в прекрасную мелодичную тишину, собственное слабое дыхание, отдаленное сердцебиение, доносившееся откуда-то издалека. ОН наслаждался невидимым мертвым окружением, детали которого он чувствовал так четко, так ясно, словно знал наизусть каждый сантиметр этого места. В носу путешествовал аромат леса, такой живой и манящий, что это невольно заставило юношу распахнуть опухшие серо-голубые глаза с полопавшимися сосудами и полным отсутствием энергии во взгляде. Он впервые за все это неизмеримое время своего пребывания здесь почувствовал привкус солоноватой крови, разбавленный горечью. Но даже это не помогло ему вернуть хотя бы мельчайшие воспоминания: они исчезли, растаяли среди бескрайней тишины. Далекие образы из прошлого уходили куда-то вдаль, растворялись будто бы от того, что их нарочно облили концентрированной кислотой.