Мертвая зыбь (СИ) - Денисова Ольга - Страница 21

Олаф отдыхал минут десять, косясь на север - не идет ли Большая волна? Планета помогает сильным, а слабого и ленивого цунами запросто застанет на широком уютном уступе…

Спускаться обратно на камни было не столько тяжело, сколько больно обожженным рукам, на камнях же дали о себе знать синяки и ушибы с прошлого раза. На кончиках пальцев кожи почти не осталось - а как еще удержаться на скользких и острых обломках?

Холдор. Он был вторым. Рослый, тяжелый… Он лежал между камней лицом вниз, и понятно было, во что превратилось его лицо от падения с высоты в полторы сотни метров. Тем не менее это был именно Холдор, потому что на правом запястье он носил стальной браслет с эмблемой Металлического завода.

Навскидку трудно было оценить повреждения, а тем более отличить прижизненные от посмертных. Олаф снова взглянул на север - нет, Большая волна пока не появилась.

Чтобы освободить руки, он покрепче привязал мертвеца к себе. И как-то случайно получилось, что разбитое в лепешку лицо лежало на плече и иногда касалось щеки; сломанная нижняя челюсть болталась свободно, приоткрывая рот с выбитыми зубами. Олаф подумал с усмешкой, что в таких случаях мертвые точно не кусаются.

- Прости, парень, - пробормотал он. - Я не со зла. И мне, знаешь ли, тоже не до смеха.

Добравшись до скалы, он все же не стал сразу подниматься на уступ, оставил тело на камнях и отправился за следующим. Под самым берегом, но довольно далеко.

Олаф знал, кого найдет. Несмотря на широкую штормовку и мешковатые уроспоровые штаны, несмотря на туго затянутый шнурок капюшона, даже издали в глаза бросалось отличие от остальных тел. Сигни. Тонкая и гибкая - даже в смерти, - она лежала на боку, правая сторона головы и половина лица превратились в месиво. Ребра вдавлены внутрь, не смытая дождем серая пена в отверстии рта, на левой руке многочисленные ссадины и царапины.

Изломанное тело неестественно перегнулось, стоило его приподнять. Она была легкой - но лишь по сравнению с остальными. Олаф не стал привязывать ее к спине, положил на плечо - она повисла на нем безвольно, будто расслабилась, будто доверилась…

Грохот волн заглушал прочие звуки, но показалось вдруг, что со скал скатился камешек. Олаф поднял голову и только потом понял, что ожидал (и боялся) там увидеть. Из восьми человек, находившихся на острове, он не нашел пока только одного. Самого старшего, опытного и сильного. Версия о внезапном сумасшествии инструктора не лезла ни в какие ворота, но почему-то было трудно выбросить ее из головы. Особенно внизу, не имея возможности передвигаться быстро, ощущая свою уязвимость, с мертвой девочкой на плече.

И теперь, вместо того чтобы смотреть под ноги, Олаф то вглядывался в горизонт на севере, то запрокидывал голову вверх. Не стоило после этого удивляться ни разбитым локтям и коленкам, ни сорванной коже на ладонях.

На версию о сумасшедшем инструкторе ложилось все (или почти все). Скажи он студентам спускаться вниз без одежды и обуви - и они бы поверили, посчитали, что так надо. А дальше… Вывести из игры самых старших ребят, бросить их замерзать на ветру. Одержимые иногда обладают огромной силой, в драке инструктор мог взять верх не только над каждым из них, но и над обоими сразу. А потом остается перебить остальных поодиночке и сбросить тела со скал в надежде, что их унесет Большая волна. Вот только зачем? Олаф имел о психиатрии весьма смутное представление, но не настолько, насколько, например, о физике. Всякое возможно, велели голоса… Однако внезапное помешательство здорового мужчины представлялось маловероятным.

Олаф пожертвовал страховкой, чтобы не спускаться с уступа во второй раз, рассудив, что два тела одновременно ему не поднять. Он и одно поднял с трудом, даже через блок: упустил на миг веревку, обжег ладони.

Ободранные подушечки пальцев сразу дали о себе знать: опытным скалолазом Олаф не был, да и обувь для подъема подходила мало, а потому он больше полагался на руки, чем на ноги, - не умел иначе. Старался убедить себя, что страховка нужна только для самоуспокоения, и все равно не мог не думать об острых камнях внизу. И лучше сразу разбить голову, чем сломать позвоночник и дожидаться потом Большой волны как избавления.

Человек не должен быть один!

Страх не прошел, даже когда руки легли на надежный широкий уступ - уж больно скользкий и неверный камень был под ногой. Олаф перенес тяжесть на ногу, приподнял голову над уступом - прямо напротив мертвого лица. На миг показалось, что мертвец смотрит на него необычными удлиненными глазами.

- А вот и я… - выдохнул Олаф ему в лицо. - Жаль, ты не можешь подвинуться…

Солнце катилось за океан, и казалось, что его движение можно отследить глазом. Плавило воду в золото, раскаленное в центре дорожки от горизонта до берега. Олаф лежал на последней перед вертикальной стеной ступени и никак не мог встать. Не мог заставить себя пошевелиться. Холодная скала - не лучшее место для отдыха, до полной темноты не больше сорока минут… Ни одна мысль не помогала.

Мертвая девочка лежала ступенькой ниже, на правом боку, - будто спала. Ребят Олаф оставил в нише на середине пути, понимая, что до заката не поднимет три тела до верха. По крайней мере, теперь их не смоет цунами.

Карабкаться по скале - больше двадцати метров - сил не хватало так или иначе. Спускаясь, он, конечно, оставил веревку и теперь гадал, хорошо ли вбил крюк, не было ли на веревке потертостей, - одно дело страховка на всякий случай и совсем другое - положиться только на веревку и крюк. Да, сорвавшись с этой высоты, ждать Большой волны не придется - но этот очевидный плюс не добавил оптимизма. И версия о сумасшедшем инструкторе казалась все более правдоподобной - если веревка натянута, довольно полоснуть ножом… Но карабкаться по скале не хватало сил, подняться по веревке гораздо легче.

Олаф шевельнулся - болело все, с ног до головы. Он умудрился разбить и подбородок, не только коленки и локти, но сильней всего донимали руки, ладони и пальцы. И уже не жгучей болью, как поначалу, а дергающей, рвущей… Удержаться бы за веревку - какое там цепляться за камни!

Солнце погрузилось в воду наполовину, когда он встал на ноги. Привязал тело - его тоже придется поднимать! Глаза боятся, а руки делают… Руки… Олаф взялся за веревку и слегка дернул вниз - было больно. Нет, в перчатках нельзя - скользко, ненадежно.

Пожалуй, этот подъем был чуть не самым серьезным испытанием за всю его жизнь. Где-то на середине скалы ему стало совершенно все равно, хорошо ли вбит крюк, не перережет ли кто-нибудь веревку и не порвется ли она под его тяжестью. Страха не осталось - только боль и усталость. И занял-то подъем несколько минут, но на поросший мхом склон Олаф выбирался со слезами на глазах, и лежал потом скорчившись, обнимал карликовую рябинку, но не отдыхал - дожидался, когда боль станет сколько-нибудь терпимой. Заставлял себя отрешиться от нее, думать о лете, о том чудесном лете, когда возил Ауне в Маточкин Шар.

Он долго собирался с духом, никак не мог выбрать подходящую минуту, чтобы это предложить. Решился в самый последний день, когда тянуть было некуда, - подошел к ней и прямо спросил:

- Поедешь со мной завтра в Маточкин Шар?

Ауне сначала кивнула. Это потом она вспомнила, что надо спросить родителей, потом сообразила, что поездка займет дня три… А сначала кивнула.

В Маточкин Шар пришли утром, Олаф понятия не имел, чего ожидать от праздника Лета, и не представлял, как это узнать. Ауне непременно хотела в «настоящий» театр - родители водили ее только в кукольный и детский, - а Олаф слышал, что будут гонки на белухах, пентатлон, футбол, прыжки в воду и что-то еще. И что вроде бы в каких-то соревнованиях можно принять участие.

В драмтеатре шла пресловутая «Ромео и Джульетта»… И билеты, конечно, уже давно кончились - нормальные люди побеспокоились об этом заранее и теперь стояли в очереди, разбирая забронированные места. Олаф обрадовался было (спектакль шел одновременно с футболом, как выяснилось), но Ауне расстроилась ужасно - тогда он еще не знал, какими способами женщина может управлять мужчиной, и принял ее огорчение за чистую монету. Впрочем, он и теперь время от времени покупался на ее уловки, иногда всерьез, иногда - пряча усмешку. А в то время он собирался подарить ей весь мир, что уж говорить о каких-то билетах в театр… Надо было лишь перешагнуть через себя и попросить. И он попросил - чопорную пожилую пару, явно из местных.