Мертвая зыбь (СИ) - Денисова Ольга - Страница 25

Нора снова кивнула молча. Умница, красавица… Холодная, как рыба. Ничего кроме профессионального интереса. Даже страшно - ведь она тоже женщина. Когда идет борьба за жизнь, некогда рефлексировать. Но теперь-то спешить некуда.

- Послушай, тебе не страшно видеть это… каждый день? - вдруг спросила она.

Олаф промолчал.

- Ты что, вправду можешь говорить только с мертвыми? - улыбка тронула ее губы, но не коснулась глаз. Холодная улыбка.

- Вправду, - ответил Олаф, чтобы она отвязалась.

- И они тебе отвечают?

- Да.

- Поговори с ней. Спроси, как она там…

- Где? - Олаф поднял на Нору глаза. Совсем обалдела? Нашла тоже медиума…

- Там, куда они уходят, - она снова холодно улыбнулась, сделав вид, что это шутка.

- Ты хотела знать, в чем ошиблась. Твоей ошибки я не вижу. Нефропатию надо было вовремя лечить. Может быть, кесарить сразу. Но когда отслойка пошла - все, там оно под откос покатилось… Даже допотопная медтехника не помогла бы. Ты все правильно делала.

Олаф думал, что ответ ее успокоит, но она задумчиво покивала, перевела взгляд на окно. И сказала:

- Жаль.

- Почему?

- Значит, в следующий раз я снова ничего не смогу изменить.

Нора отошла к окну и повернулась к Олафу спиной. Нет чтобы уйти совсем. Оставалось только прибрать тело, сделать все, как было, а это недолго.

- Еще что-нибудь тебе нужно? - спросил он, надеясь, что она поймет намек.

- Извини, что испортила тебе такой вечер. И главное - напрасно. - Она помолчала, а потом заговорила быстро, будто боялась, что Олаф не даст ей закончить: - Я шла сюда и надеялась именно на тот ответ, что получила. Думала, что не смогу уснуть. Но лучше бы это была моя ошибка, теперь я понимаю. А это фатум. И против него не попрешь. Как, наверное, тяжело каждый день видеть смерть и знать, что от тебя ничего не зависит… Со мной такое случается не часто, но… мне кажется, что часть меня безвозвратно уходит вместе с ними. Ты так и не ответил, неужели тебе не страшно?

- Нет, - ответил он коротко. Каждому свое.

- Тебе ее совсем не жалко? - Нора резко обернулась. - Ее, ребеночка?

- Пошла ты знаешь куда… - проворчал Олаф и занялся кишками. Развороченное, выпотрошенное женское тело коробило, а не пугало. Не жалость вызывало, а ощущение противоестественности, несправедливости. Смерть нужно уважать, но это не значит, что с ней надо во всем соглашаться. Так же как с Норой.

Да, что-то безвозвратно уходит вместе с ними, но Олаф считал, что в этом и состоит обязанность «доктора мертвых» - отдать им что-то напоследок.

- У моего сына обнаружили опухоль мозга, - неожиданно выговорила Нора, глядя в окно.

Вообще-то руки опустились от этих ее слов. И от того, с каким спокойствием она их произнесла. Единственный сын.

- Это точно? И степень злокачественности определили? - спросил Олаф. Без той аппаратуры, которую имели допотопные врачи, такой диагноз поставить непросто.

- Там не злокачественность имеет значение, а локализация. Пятилетняя выживаемость восемьдесят процентов. При тотальном удалении, - она издала звук, чем-то похожий на всхлип. А потом вскрикнула, зажав рот: - Пятилетняя!

И от того, что она зажала рот рукой, крик получился похожим на звериный вой, отчаянный и страшный.

- Погоди, погоди, - Олаф оторвался от тела и выпрямился. - Ты же врач, «пятилетняя» - это не значит, что через пять лет все повторится, это статистика, вероятность…

- Да-да, вероятность… Еще послеоперационная летальность, - забормотала она. - Тоже вероятность. В нашем поколении вероятность рождения ребенка, способного дышать, - один к трем. Я родила девять… Вероятность всегда против меня, всегда! Через три дня мне исполнится сорок. После меня вообще ничего не остается, ничего!

Олаф скрипнул зубами, вздохнул и снял перчатки. Амазонка… Снежная королева… Разве можно все это держать в себе? Надо верить людям, опираться на людей. Понятно, сегодня у нее страшный день, - зашкалило. Вообще-то Олаф был паршивым психотерапевтом…

Она была высокой, доставала ему до виска. Человеку нужно чужое прикосновение - тогда он чувствует, что не один. Руки воняли, но не сильно, - хирурга не напугаешь. Олаф обнял ее за плечо, тронул губами волосы на затылке. Высокая - но тонкая, и не гибкая, как казалось, - хрупкая.

Она повернулась резко, вырвалась из рук. Сказала холодно:

- Ты… неправильно меня понял. Извини. Я не хотела вешать на тебя свои проблемы.

- Перестань. Это не проблемы - это беда.

- Да, и это моя беда. А не твоя. Мне не нужно сочувствия, можешь поверить. Мне нужно чудо. Волшебство. Мне нужно, чтобы вероятность повернулась ко мне лицом. Извини, просто… как-то все сразу навалилось… Этот день рождения еще… проклятый день рождения… И эта девочка сегодня, она же совсем девочка, ей еще двадцати не исполнилось, это просто… это какой-то чудовищный рок, никто не ждал…

Глаза Норы оставались сухими, но она поднимала лицо, будто хотела спрятать слезы. И морщилась. Холодная, отталкивающая красота исчезла, за ней не стояло ни обаяния, ни прелести, ни соблазнительности - ничего, что делает женщину желанной. Но… ничто не вызывает большего сочувствия, чем минутная слабость сильного человека. Нет, не сочувствия даже, не унижающей жалости, - странной, острой, болезненной любви.

Он поцеловал ее насильно, обхватив за руки, чтобы она его не оттолкнула. Она бормотала, что Олаф неправильно ее понял, что это чудовищно - в секционной, рядом с раскрытым телом, что ей не это вовсе нужно, что она не собирается больше рожать, а если и собирается - то не от первого встречного, что это вдов утешают в постели, а не матерей, что она не простит себе никогда, что это оскорбительно в конце концов! Но потом… Не сдалась, нет - приняла решение. Расслабилась, размякла и честно ответила на поцелуй. Ее хотелось отогреть, а лучше всего замерзших отогревают человеческие тела. Человеку необходимо чужое прикосновение…

Вот такая вышла интересная психотерапия.

А чудо все-таки произошло. Нора зашла в секционную через неделю - до этого она избегала встреч с Олафом, - посмотрела надменно, сверху вниз. Начала официально:

- Я должна поставить тебя в известность…

- Да ну? - Олаф наклонил голову набок - он тоже чувствовал себя неловко, потому и выбрал этот снисходительный, издевательский тон. - В известность?

Она пропустила его колкость мимо ушей.

- Диагноз оказался ошибочным, моему сыну ничто не грозит. Это не опухоль, что-то возрастное, гормональное.

Олаф кивнул. Улыбнулся. Не ей - от радости, от того, что тяжесть свалилась с плеч. Он и не догадывался, какая это была тяжесть… Как не чувствуешь веса рюкзака, пока его не снимешь.

- И я хочу тебя поблагодарить, - продолжала Нора холодным, официальным тоном, - за то, что ты меня поддержал в такую трудную минуту…

- В случае чего - заходи еще, - ответил он с мрачным вызовом, без иронии. Уверенный, впрочем, что после этих слов она точно к нему не зайдет.

____________________

Во сне он падал со скал - в темноте. Цеплялся перед падением то за камни, то за веревку. Веревка выскальзывала из рук, оставляя ожоги, камни чулком снимали с ладоней кожу. И потом, стоя на палубе катера, которую раскачивал шквал, он не мог заставить себя взяться за поручень, холодный, мокрый и соленый: скользил, падал, опять скользил, натыкаясь на снасти, углы и перила… А над островом горел сигнальный костер, предупреждая об опасности, но никто этого не понимал - считали огонь зовом на помощь.

Черная вода опять смыкалась над теменем, но из глубины появлялся серебряный город, освещенный солнцем. Олаф плыл на свет и был у самой цели, когда доисторическое морское чудовище вынырнуло из темноты ему наперерез и раскрыло акулью пасть размером с дом.

Руки болели. Пожалуй, сильней, чем накануне. Только самоубийца полез бы вниз по скалам без кожи на пальцах, с мокнущими, воспаленными ранами на ладонях. Все остальное болело тоже, и мышцы с непривычки, но с руками не сравнить. И потому Олаф, подумав, решил сначала совершить-таки обход островка по периметру, но начать с восточного берега - солнечного на рассвете.