Две томские тайны (Исторические повести) - Барчук Дмитрий Викторович - Страница 4

— Ох, пожалуйста, простите меня, мой друг, что прервала ваше заседание, — обратилась к мужу Елизавета Алексеевна. — Я полагала, что вы уже закончили. Вы не забыли, что ваша матушка нынче вечером пригласила нас к себе на ужин в Павловское. Я уже готова, ваш брат Константин — тоже. Ждём только вас.

Царь схватился за голову:

— Прошу извинить меня, господа. Но я совсем забыл про этот ужин. Маменька и так обижается, что я, взойдя на трон, стал редко бывать у неё. Поэтому давайте на сегодня прервёмся, а в следующий вторник так же после обеда дослушаем предложения графа по реформе управления страной…

Кочубей, Новосильцев[8] и Чарторыйский двинулись к двери, пока Строганов собирал в папку разложенные на столе листки.

Царица подошла к мужу и сказала ему тихо:

— Я очень прошу вас, мой друг, поговорите по дороге с Константином. Он становится совсем невыносимым. Я сегодня получила письмо от его жены. Анна ни под каким предлогом не желает возвращаться в Россию. Оказывается, великий князь настолько по-хамски относился к ней, что её терпению пришёл конец. Только представьте: среди ночи вызвал в коридор целую команду трубачей и приказал трубить зорю прямо под её дверью! Бедную Анну чуть не хватил удар. А этот развязный, хамский тон, который он позволяет по отношению ко мне! Словно мужик из самых низов общества. Ваша матушка, думаю, пригласила нас за этим.

Константин хотел увильнуть от неприятного разговора с братом, мол, предпочитает тряске в душной карете верховую езду, но Александр настоял, чтобы он сел именно в его экипаж. Царица со своими фрейлинами поехала следом в другой карете.

— Что с вами происходит? — строго спросил император, едва только карета выехала из дворца. — Вы всем дерзите, пьянствуете, общаетесь с продажными девками. На вас жалуются не только придворные, но уже и близкие люди.

Константин уставил взгляд в окно и молчал. Александр тоже. Первым не выдержал младший брат:

— Понятно, жена нажаловалась. Да по мне любая петербургская шлюха — чище, чем принцесса Сакс-Кобургская[9]. Я не император всероссийский, чтобы терпеть гадину у себя на груди, а всего лишь великий князь, поэтому позвольте мне, Ваше Величество, в моей личной жизни поступать, как мне того хочется, а не как диктуют интересы империи.

Царь сделал вид, что пассаж относительно «гадины на груди» не расслышал, а если и расслышал, то не принял на свой счёт, но лицо у него сделалось сосредоточенным.

— Положим, ваши отношения с женой — это личное. Хотя в императорской семье свои правила на этот счёт. Но почему вы совсем устранились от государственных дел, этого я понять не могу. Помните, как мы мальчишками отлавливали из пруда щук, чтобы они не ели других рыб? Сейчас мы можем и должны сделать то же в обществе людей. Разве не к этому обязывает нас верховная власть? Не этому ли нас когда-то учил мэтр Лагарп[10]?

И тут великого князя прорвало:

— Это не я, это вы, Ваше Императорское Величество, забыли уроки великого гражданина. Думаете, если убрали с площадей отцовские виселицы, разрешили круглые шляпы и длинные брюки, то хорошо усвоили уроки Фредерика Сезара! Монсеньор учил нас, что все люди рождаются равными, что наследственная власть есть дело чистого случая, что свобода одинакова для всех. Если вы это помните, то должны были, взойдя на престол, первым подготовить указ о Конституции, а вторым — о собственном отречении. Вы же этого не сделали. А только просиживаете штаны со своими потешными реформаторами на Тайном совете, или, как вы ещё себя гордо именуете, Комитете общественного спасения, и рассуждаете о свободе, равенстве, братстве, ничего реально не предпринимая.

Молодой царь нахмурился.

— Вы правы по существу, но сильно ошибаетесь относительно способов достижения цели. Важность и масштаб назревших реформ настолько серьёзны, что любая поспешность в государственном переустройстве может больше навредить, чем принести пользы. Поспешать надо медленно, с умом. Не так, как французы…

Константин перебил брата:

— Наполеон, в отличие от вас, проводит настоящие реформы. А вы заключили с англичанами союз против этого великого человека, преобразующего Европу!..

Когда Константин нервничал, он сильно походил на отца. Тот же лихорадочный блеск в глазах, та же торопливая, слишком эмоциональная речь, те же взмахи руками перед лицом собеседника…

После такой беседы в дороге настроение у государя испортилось, аппетит пропал окончательно. За ужином он сидел молчаливый, на материнские вопросы отвечал невпопад, а вскоре сослался на головную боль и уехал. Константин отделался лёгким испугом.

Из Тильзита всадники выехали ранним утром. Солнце только взошло на небосклон, но ещё не проснулось до конца, поэтому светило рассеянно и вяло. В перелесках щебетали птицы. Под копытами лошадей в траве сверкали крупные капли ночной росы. Прекрасное время для конной прогулки!

Но король Фридрих-Вильгельм[11] в седле держался отвратительно, его лошадь то и дело сбивалась с шага, поэтому и другим наездникам приходилось сдерживать своих коней.

На небольшом хуторе прусский король и его штаб спешились и стали ждать союзников, поскакавших дальше к Неману.

Над рекой клубился густой пар, когда Александр со своей свитой выехал на берег. На блестящей от солнца водной глади чернели два неподвижных плота. Они были застланы коврами, а посереди возвышался походный шатёр с развевающимися над ним французскими и русскими знамёнами, штандартами с литерами «А» и «N». Рядом на якоре стоял плот поменьше с маленькими палатками для свиты императоров.

— Как я завидую вам, Ваше Величество! Вы через считанные минуты встретитесь с величайшим человеком Истории! — как всегда, брякнул невпопад скакавший рядом Константин.

Царь промолчал.

— Если бы эта встреча произошла раньше, сколько жизней было бы сохранено. Двенадцать тысяч наших солдат сложили головы под Аустерлицем, двадцать шесть тысяч мы потеряли под Эйлау и восемнадцать тысяч — под Фридландом. Как хорошо, что вы, наконец, решили прекратить войну. После падения Кёнигсберга нам оставалось только раздать каждому солдату по пистолету, чтобы пустить себе пулю в лоб, всё равно в следующем сражении им суждено было погибнуть. Противостоять военному гению Наполеона бесполезно. И то, что он сейчас, выиграв кампанию, соглашается на мир, говорит о благородстве и величии его души…

Александр не выдержал и одёрнул брата:

— Вы можете хотя бы сейчас помолчать!?

Нервы государя и без того были на пределе. Ему тяжело было решиться на эту встречу. Его самолюбию претило заискивание перед корсиканским чудовищем, выигравшим у него все сражения, но выхода не было. Армия Наполеона уже стояла на границе его империи, а противопоставить дальнейшему продвижению неприятеля ему было нечего. Оставалось только погибнуть или просить унизительного мира. А тут ещё этот несносный Константин со своим обожанием Бонапарта!

Французы с противоположного берега увидели царский кортеж. И сразу заревели трубы, затрещали барабаны, извещая о прибытии российского самодержца.

Но победитель не спешил объявляться.

Кони уже несколько часов мирно паслись на пригорке, а всадники, удобно расположившись на травке, наблюдали за оживлением во французском лагере.

Лишь после полудня французские матросы в ярких синих куртках стащили на воду лодку. Наш вельбот уже давно стоял наготове, и местные рыбаки в грязных белых плащах, сидевшие на вёслах, ожидали лишь императорского приказа, чтобы отчалить.

А вот и главный виновник торжества.

Наполеон появился внезапно из прибрежных зарослей в сопровождении четырёх генералов и сразу же сел в приготовленную для него лодку. Александру со своей свитой пришлось поспешить к берегу, чтобы не отстать.