Гроzа - Андреева Наталья - Страница 10

Неглупая деловая женщина, она прекрасно понимала, что без Интернета теперь никак и что медицина ушла далеко вперед, в то время как знахарки по-прежнему заваривают травки и льют на воду воск со свечи. И что пересаженная почка и коронарное шунтирование – это гарантия долгих лет жизни. А гадание на кофейной гуще имеет мощный психотерапевтический эффект, но тромбы от этого не рассосутся, так же как и поврежденная почка свои функции не восстановит.

Но страх перед всем новым, что перед лазерной хирургией, что перед непонятными значками на дисплее смартфона, был у Марии Игнатьевны слишком силен. Она буквально заставляла себя осваивать новые гаджеты и каждый раз боялась опозориться. И в комнатушках с домоткаными ковриками ее душе было гораздо милее, чем среди уродливых, с ее точки зрения, «загогулин», как называла Кабаниха все эти модерновые светильники и прочие находки дизайнеров, которых она тайком, да и вслух, проклинала.

…Спросите у калиновцев: какой частный дом у вас в городе самый большой? И все, не колеблясь, укажут на Кабановых. А какой дом у вас в городе самый богатый? И опять Кабановы! А в какой семье больше всего тайн? Да в нем же! В этом самом большом и богатом в городе доме! Как ни крути – везде они, Кабановы!

Вот скажите, почему Марии Игнатьевне достаются все строительные подряды? Чем таким особенным обязан ей мэр, что он без колебаний подписывает любую бумажку, которую Кабаниха кладет ему на стол? Почему Дикой на всех орет и только с Кабанихой разговаривает виновато, словно оправдывается?

Почему Мария Игнатьевна безраздельно воцарилась в Калинове вот уже без малого два десятка лет? С тех пор, как загадочно исчез ее муж, Кабаниха пошла в гору. Собственно, до этого она и не была Кабанихой.

Маша Раскатова родилась в семье учительницы и зав производством Калиновского ликероводочного завода. Разумеется, деньги в их доме водились, и немалые. Но Маша никогда не заносилась. Никогда не поедала тайком бутерброды с икрой на школьных переменах, всем, кто просил, давала откусить. Все ее подружки, собираясь на свидание, щедро поливали себя польскими духами «Быть может», а то и французским «Опиумом». А парни перед началом урока торопливо скатывали у Маши решение сложных задачек по алгебре и геометрии.

Маша никому не отказывала, но никто не рискнул бы назвать ее доброй девочкой. В ней с детства чувствовался стальной стержень, и Маша делилась своими богатствами, будто знала, что деньги будут у нее всегда. Одни рождаются в рубашке, другие с серебряной ложечкой во рту, а вот Машу мамина матка будто бы вытолкнула, судорожно сократившись в последний раз, в банковскую ячейку, застеленную денежными купюрами вместо пеленок.

«Придет время – и мы рассчитаемся» – так вела себя Маша. Хотя никаких расписок не брала и о долгах никогда не напоминала. Блестяще окончив школу, она уехала учиться в Москву и к огромному удивлению местных жителей, отучившись в столице пять лет, вернулась обратно в провинциальный Калинов.

Что держало ее здесь? О чем она просила у Бога, стоя на коленях в калиновском храме, куда вела одна-единственная дорога, начинающаяся как раз у дома Кабанихи? Но просила она на коленях, хотя лицо ее при этом оставалось непреклонным.

«Чтоб тебе провалиться!» – провожали ее глазами калиновцы, хотя стоило Кабанихе упереть в кого-нибудь взгляд, и человек мгновенно пригибался и против своей воли начинал угодливо улыбаться.

В прошлом году Мария Игнатьевна с размахом отпраздновала пятидесятилетний юбилей в лучшем калиновском ресторане. Если она и выглядела моложе своих лет, то на год-два, не больше. Хотя ее и сейчас можно было бы назвать красивой женщиной, если бы ее вообще можно было назвать женщиной. Волосы она красила в один тон, никаких экспериментов не признавала и ежедневно делала традиционную укладку. В самом дорогом калиновском салоне красоты, принадлежащем ей же, Мария Игнатьевна проводила долгие часы. Маникюр-педикюр, чистки, маски, но никаких тебе, упаси боже, нововведений. Татуажа, ботокса, каких-то там филеров. Кто знает, какие будут последствия? Вон, гламурные девки губищи накололи, теперь не знают, куда с этим деваться. Носят на лице две сардельки, а сами лица от этого вытянулись, как у каких-нибудь горилл. Нет уж!

Мария Игнатьевна и в будни, и в праздники носила дорогие твидовые костюмы, летом легкие, льняные или хлопковые, и никогда джинсы. Так же не уважала Кабаниха и бижутерию, пусть даже от известных мировых брендов.

У нее было такое выражение лица, будто она все время чем-то недовольна. Из прислуги в ее доме задержалась только Глаша, невзрачная девица, похожая на полевую мышь. Глаша имела дурную привычку сжимать в кулачки свои сухонькие ручки, как только видела кого-нибудь из хозяйкиной семьи. Будто прятала ворованное зерно, которое несла тайком в свои закрома. Но зато Глаша была предана Кабанихе, как никто другой. Своих мыслей Глаша, похоже, вообще не имела, предпочитала обходиться хозяйкиными. Больше всего Марию Игнатьевну устраивало то, что Глаша не заглядывается на парней.

– Влюбилась девка, считай, пропала, – говорила Кабаниха, пристально глядя при этом на Варю. – Все зло от мужиков. Была сама себе хозяйка, а стала прислугой в собственном доме. Замужем побывать – жизнь задешево продать.

Катерина лишь гадала, откуда у такой мужененавистницы двое детей? Похоже, что всего дважды и потерпела Кабаниха над собой мужскую власть. Легла и стиснула зубы.

…В этот теплый, не сказать жаркий летний вечер они с Варей долго гуляли по набережной. Катерина прекрасно знала, что держит здесь ее золовку. Варя вроде была с ней, но в то же время на вопросы отвечала невпопад, а ее взгляд был прикован к стоящим вдоль всей набережной летним кафе. Варины глаза скользили по открытым верандам, пытались проникнуть под парусиновые тенты, ощупывали каждые широкие мужские плечи и все курчавые макушки.

«Нет, не он», – и Варя с досадой отводила взгляд, то и дело переспрашивая у невестки:

– Что ты сказала?

И Катерина терпеливо повторяла последнюю фразу.

– Его здесь нет, – с досадой сказала наконец Варя.

– А вы договаривались о свидании? – невинно спросила Катерина.

– Я уже не девочка, чтобы на свиданки бегать! – зло сказала Варя. – Я хочу жить в его доме. Отдыхать хочу ездить с ним, а не с мамой. Детей от него хочу. А он, выходит, от меня бегает!

– Я уверена, что он тебя любит, – мягко сказала Катерина.

– Я выйду за Кудряша замуж любой ценой. Я слово себе дала.

– Силой, что ли, заставишь? – не удержалась Катерина. О победах Кудряша в Калинове ходили легенды. И о его независимом характере. – Ты бы не бросалась такими словами, Варя, – мягко сказала она.

– Я знаю, где он и с кем. С Борисом.

При этих словах Катерина залилась краской.

– Э-э-э… – внимательно посмотрела на нее Варя. – Да ты на Стасова запала!

– Не говори глупости!

– Ты ничего не умеешь скрывать, Катерина. Трудно тебе придется, если ты влюбилась в Бориса. Ведь у тебя на лице все написано. Ты даже имени его не можешь слышать, тут же краснеешь.

– Ты забываешь, что я замужем, – тихо сказала она.

– Да уж! Тиша муж что надо! – фыркнула Варя. – Вот где он сейчас? Мы из дома-то втроем выходили.

– Я не знаю, он сказал, дела.

– Ага! Дела! Бухает где-нибудь, пока мать домой не загнала. Не понимаю, Катька, почему ты позволяешь ему пить?

– Я бы и сама пила, если бы не испытывала отвращение к спиртному, – горько усмехнулась Катерина. – При алкогольном опьянении слова твоей матери доходят до ушей, словно сквозь вату. Получается не так больно.

– А ты огрызнись хоть разок. Поставь ее на место.

– Я не умею.

– Тогда пропадешь. Мать моя и не таких ломала. И развестись не выход. Куда идти-то? Разве что в Москву уехать. Я бы на твоем месте подалась в модели, – мечтательно сказала Варя. – И рост у тебя что надо, и фигура на загляденье. Никому я, Катька, не завидовала, а тебе завидую. Другие от пластических хирургов не вылезают, а тебе все даром досталось и без всяких усилий. Хотя, похоже, время твое прошло. Тебе ведь уже двадцать пять. Раньше надо было начинать. Сразу после школы в Москву уезжать. И все бы у тебя было. Проворонила ты свое счастье, Катька.