Рыцари Дикого поля - Сушинский Богдан Иванович - Страница 11

– Кажется, да, заметил.

Если бы Гяур не боялся еще больше огорчить женщину, он бы признался, что вообще ничего не помнит, ибо все, что с ним происходило во время их буйства, развеялось в тумане полусознания, в полубреду, в ритме пульсирующих тел и упоительности поцелуев. Если бы он только решился признаться ей в этом…

– Все начинается с женской мести. У женщин всегда так, – проговорила Камелия, томно запрокинув руки и пытаясь поймать, отогреть ногами ноги Гяура, захватив его в водоворот еще одного безумия. – Начинается с женской мести, а заканчивается женской грустью.

– Что заканчивается грустью – это понятно. Не ясно, почему начинается с мести? В чем ее смысл?

– Смысл женской мести всегда в одном и том же – в самой мести. В ее сладостности. В том, что, мстя одному мужчине, порой совершенно случайно подвернувшемуся под ногу этой женщине…

– “Подвернувшемуся под ногу женщине” – это хорошо сказано, во всяком случае, предельно точно, – отметил про себя Гяур.

– … Она одновременно пытается мстить всем тем мужчинам, которых она так никогда и не сумеет заманить в свою постель; которые в свое время не заметили ее или пренебрегли ее женскими хитростями…

– Неужели существует еще и такая месть?

– Узнаешь. Тебе еще предстоит многое узнать. Похоже на то, что наша встреча окажется не столь уж случайной, как нам обоим показалось вначале.

Она вдруг умолкла и, почувствовав, что вновь обладает мужчиной, встрепенулась, взметнулась всем телом, словно пыталась вознестись над их греховным ложем, а вознесясь, воспарить вместе с любовником. Не избавляя при этом себя и его ни от сладостных терзаний, ни от ликующего греха.

Вознестись, правда, не удалось, они остались на земле. Однако тело Камелии еще долго металось где-то между землей и небесами, и бунтовало, и рвалось на волю, чтобы, ощутив ее, вновь предаться тому плену, в который женщина сама себя с опьяняющей обреченностью загоняла.

И так продолжалось долго. Столько, сколько понадобилось, чтобы познать и радость вознесенности и твердь греховного падения. Неописуемо долго…

К тому времени, когда фламандка привела себя в порядок и вышла из ванной комнаты, Гяур полулежал в глубоком массивном кресле у низенького столика, на котором валялись его сабля и два пистолета. В эти мгновения он был похож на самоубийцу, решающего для себя, каким оружием следует свести с жизнью те счеты, которые морально он, по существу, уже давным-давно свел.

По-кошачьи подкравшись к полковнику, Камелия уселась ему на колени, обхватила икрами спинку кресла и с трепетом в груди поднесла к его губам распятие, поцелуй которого должен был послужить обетом молчания. В любом случае Гяур не имел права ни замечать излишней вольности, которую позволяла себе Камелия, ни тем более – задумываться над ней.

– Не буду спрашивать, хорошо ли тебе было со мной, чтобы не казаться глупой, – повела она пальцами свободной руки по его губам. Он так, по очереди, и целовал их – крест с распятием и руки, которые еще недавно распинали его самого. В искусстве палача отказать им было трудно.

– Они, очевидно, скоро придут?

– Боишься называть имя графини де Ляфер, а потому упускаешь и имя принца крови? Да, принц и принцесса скоро появятся здесь.

– И поднимутся сюда, – напомнил ей Гяур.

– Возможно, поднимутся. Если только не станут предаваться любовным утехам в одной из комнат первого этажа.

– Тогда нам придется прятаться в твоем будуаре, – кивнул он в сторону двери, за которой еще недавно происходило все то, чего, в общем-то, как он сейчас, будучи в холодном спокойствии, представлял себе – происходить не должно было ни сегодня, ни когда бы то ни было в будущем.

– Конечно. Только это ведь не мой будуар.

Гяур оторвал затылок от спинки кресла и удивленно, почти испуганно посмотрел вначале на Камелию, потом на дверь, словно там, за ней, уже кто-то скрывался.

«Чей же тогда?» – вопрошали его глаза.

– Графини де Ляфер.

– Так мы. Все это происходило? – попытался приподняться Гяур, но Камелия лишь сильнее прижалась к нему, налегла грудью на его грудь и припала губами к шее. В этом движении ее – резком и решительном – было что-то вампирское.

– Не огорчайтесь, князь, все это действительно случилось в будуаре графини Дианы и на ее ложе, – спокойно разъяснила Камелия через несколько мгновений, поскольку свой вампирский поцелуй прервала только для того, чтобы действительно вволю напиться его крови. – Я ведь говорила вам о женской мести. Женские слова нужно не только слушать, их обязательно нужно… слышать.

Гяур отрешенно улыбнулся. Ну что он мог поделать с этой фурией – с ее женской местью, со всем тем, что закручивалось вокруг него в непонятной и противной ему интриге?

– Извините, виконтесса, по наивности своей, я счел ваше предупреждение сугубо философской формулой.

– И не ошиблись, князь, и не ошиблись. И философской – тоже.

– Теперь понятно: в ваших устах все философские формулы обретают формы орудий для пыток.

– Согласна, возможно, это не самая изысканная месть, – по-своему истолковала его кисловатую улыбку расчувствовавшаяся фламандка. – Но все же, согласитесь, она довольно… изысканна.

– Как и ваша женская логика.

– Что это за отряд, Хозар?

– Рота наемников. Если быть точнее, взвод баварских рейтар и взвод хорватов. А вместе с ними – десяток швейцарцев, то есть все, что осталось от швейцарского полка.

– И где же вы умудрились собрать весь этот… пардон, все это воинство, – скептически осмотрел Гяур неровные ряды роты, выстроенной в порту, у самого причала, у которого их ждал фрегат «Кондор» под командой все того же капитана Хансена.

– Личный подарок генерала де Мовеля. Его последний резерв.

– Весьма трогательно, если учесть, что в нашем отряде осталось всего полторы сотни казаков, и что генерал никакого подкрепления не обещал.

– Узнав о решении высадиться в тылу испанцев и штурмовать форт Викингберг, генерал де Мовель был растроган вашей храбростью. Он был растроган, этот генерал. «Ни один французский офицер не рискует столь отчаянно, как наш полковник-чужеземец. Мне трудно понять, что им движет, но что-то же им все-таки движет…». Именно такими были слова этого французского генерала. Я слышал их от адъютанта де Мовеля майора Косты.

– Мною движет понимание рыцарской чести – неужели неясно? – недовольно проворчал Гяур. Он еще мог понять людей, интересующихся подробностями его вылазок в тыл испанцев, совершенных после возвращения из плена. Однако его приводило в холодную ярость их стремление во что бы то ни стало добиться объяснения мотивов этих рискованных операций. – Надеюсь, генерал еще помнит о кодексе рыцарской чести, несмотря на то, что большинство французских офицеров благополучно забывают о нем.

– Генерал уважает вас, князь. Генерал – он уважает… – вновь попытался блеснуть красноречием Хозар. Впрочем, Гяур уже давно привык к этому изысканному блеску риторики.

Они сошли с коней, и Хозар сразу же направился к кораблю, чтобы лично убедиться, что там все готово к отплытию. Капитан ждал его у трапа, гордый собой и преисполненный желания повести корабль хоть на край света. Но прежде чем пообщаться с этим властелином судна, Гяур обратил внимание на офицера, командовавшего наемными чужестранцами.

– Так это вы, князь? – напыщенно поинтересовался тот.

Лицо офицера, восседавшего на пегом коньке перед строем наемников-пехотинцев, показалось Гяуру настолько знакомым, что ему не хватало только вспомнить имя, чтобы затем припомнить все остальное, что с ним связано.

Это мрачное, почерневшее от пьянства и собственной угрюмости лицо… Этот тяжелый взгляд из-под густых нависших бровей… Они были знакомы Гяуру, вот только он все еще не мог припомнить, где и при каких обстоятельствах это знакомство состоялось.

– Вы лично собираетесь командовать отрядом, который будет высаживаться в тылу испанцев, князь?