С тенью на мосту (СИ) - Рос Наталия - Страница 4

Дождь сильнее забарабанил по крыше и окнам.

— Завтра дороги размокнут, — сказал отец, — как бы на лошади проехать, а то придется пешком идти.

— А мы можем завтра не пойти туда? — спросил брат.

— Мы должны ходить в церковь. Я уже об этом говорил. Хватит того, что все и так думают, что мы живем, как отшельники. Люди должны знать, что мы такие же как и все. А что случается с неверующими, мы все знаем, на примере старика Бахмена. Да и вон, семья грузина, что поселилась возле старого тополя, мало того, что пришлые, так еще и в церковь не ходят, да и вообще, ведут себя неподобающе. Иларий, ты, кстати, с девчонкой грузина общаешься?

Я отрицательно покачал головой.

— Это правильно. Нечего тебе связываться с ними. Они чужаки. Свяжешься с такими, и тебя самого перестанут уважать.

После ужина я забрался на свой чердак и упал на старую, скрипучую кровать, стоявшую сбоку от окна. Единственное окно на чердаке выходило прямо на холмы, и луна всегда заглядывала ко мне, заливая все пространство бледным светом. Капли дождя настойчиво стучали, создавая особую мелодию, которую я очень любил слушать.

«Кап-кап-кап… пожелай все, что ты хочешь для себя, и я тебе дам».

Завтра было воскресенье, мой единственный выходной. В этот день стадо не выгоняли в поле, и мы вчетвером ездили на службу в церковь, которая находилась где-то посередине между нашим селом и соседним. Дорога до церкви забирала немало времени, потому что мой дом был крайним, стоял особняком возле самого подножия холмов, и ближайшими нашими соседями был дом старика Бахмена, слева, и дом того самого пришлого грузина, справа.

Вода лилась с неба до самого утра, а я лежал и смотрел на плоский, чуть желтоватый блин луны, так схожий с мамиными сырными лепешками, и думал. Думал о старике.

3.

Рано утром ко мне на чердак заглянула мать и сказала, что пора собираться на службу. Я, чуть высунув голову из-под одеяла, закашлял.

— Наверное, я простудился. Голова болит, и в теле слабость, — прохрипел я.

Мать подошла к кровати, посмотрела на меня, нахмурилась, приложила ладонь к моему лбу и сказала:

— Хорошо, я скажу отцу, что ты заболел. Я тебе заварю сейчас травяной чай, и весь день тогда лежи в кровати.

— Хорошо, спасибо, мам, — обессилено прошептал я, а внутри ликовал — мой план удался.

Как только залаял Орик, я подскочил к окну: отец, мать и брат, сидящие в повозке, выезжали со двора. Утро было сырым, мрачным, серые облака заволокли все небо, а дождь мелкими каплями продолжал скользить по стеклу. Значит, минимум часа на четыре я оставался в доме один. Это, оказалось, так просто притвориться больным, чтобы не ехать на эту непонятную и утомительную службу. Мне иногда, конечно, нравилось слушать там какие-нибудь занимательные истории, которые рассказывал священник, но по большей части я не понимал, о чем толкует служитель — молодой приезжий мужчина в красивой одежде и с длинной бородой. Он постоянно говорил о каком-то смирении и покорности, если я их обрету, то откроются врата Божьи. Говорил о том, что все люди грешны, и все должны проводить больше времени в покаянии и молитвах. Я не чувствовал себя грешным, мне казалось, что я всегда таким был, сколько себя помнил, и ничего нового во мне не появлялось. Значит, я родился грешным, раз грех давался людям с рождения, а, следовательно, он был моей природой, как рука или нога, почему тогда я должен был каяться за то, чего не выбирал? И покорности я никакой не ощущал, как бы я не хотел обрести в своей душе смирение, я не мог признать волю отца единственной и правильной.

Как только повозка скрылась за поворотом, я оделся и с замиранием сердца побежал в комнату брата. С полки я взял толстую зеленую книгу, которая была моей самой любимой, потому что у нее были тонкие белые листы и приятная на ощупь обложка. Я открыл первую страницу. Она была немного измусоленной, и кое-где виднелись отпечатки грязных пальцев.

— Хочу знать, что написано в этой книге, — прошептал я, крепко зажмурив глаза. Мое сердце стучало, так, как стучит огромный, тяжелый молот кузнеца по наковальне. Я ждал, что на меня должно что-то обрушиться: мысли или зазвучат голоса, рассказывающие историю. Но нет, ничего не было. Я услышал только, как во дворе заскулил Орик. Открыв глаза, я разочарованно посмотрел на страницу: «Глупо было верить словам сумасшедшего».

Но тут перед моими глазами все поплыло, неведомые знаки собрались в единое целое, и я прочитал первое слово — предисловие. Для меня оно не имело тогда никакого смысла, но я четко осознал, что это слово не было придумано мной, что я его прочитал. Такая холодная дрожь охватила меня, которую я не испытывал даже тогда, когда попал под ледяной дождь и так промок, что провалялся неделю с высокой температурой, а мать думала, что меня уж и похоронит вскоре. В глазах потемнело, и я еле удержался, чтобы не упасть в обморок. «Не может быть», — прошептал я, впившись пальцами в книгу, и снова посмотрел на страницу. И опять одна непонятная закорючка подплыла к другой, пока все не слилось воедино и не стало цельным словом.

Так я прочитал одно предложение, потом следующее и следующее, пока не закончилась страница. Хоть я и мало что понял из написанного, но для меня это не имело значения. Я, как вор, огляделся по сторонам, облизал пересохшие губы и вдруг, только осознав произошедшее, подпрыгнул и закричал: «Я умею читать!». Выбежав на улицу, я подскочил к Орику, который с удивлением смотрел на меня и вилял хвостом, и крепко обнял пса, отчего тот от радости еще сильнее завилял хвостом и начал облизывать мои щеки.

— Орик, я умею читать! Ты слышишь меня, дружище, я умею читать! — кричал я, и мне казалось, что пес отлично меня понимал. Он встал на задние лапы, а я, обхватив его передние, закружился с ним в танце. — Я умею читать! Ух, это невероятно!

Потом забежав снова домой, я сел на стул и продолжил. Я читал так, словно всю жизнь умел это делать. Вскоре зеленая книга показалась мне скучной и непонятной, и она была совсем не про путешествия, как я раньше думал. Быстро утратив к ней интерес, я без сожаления вернул ее обратно на полку и взял последнюю книгу, привезенную отцом — историю древних цивилизаций. Эта книга оказалась невероятно интересной, там же, в самом начале, я нашел раздел про тех людей, которых Богдан за ужином назвал «майла», которые на самом деле назывались «майя». И на время, которое мне казалось тогда бесконечным, я погрузился в чтение. Передо мной открылся целый мир, и мне не было больше дела до всего остального.

Небольшие деревянные часы отца, стоявшие на комоде в комнате, которую мы называли «большая зала», забили двенадцать. Нет, я не умел определять время, но знал, что родители и брат должны вернуться, когда толстая короткая стрелка будет стоять где-то вверху круга. Но с учетом того, что дороги сырые, они могли задержаться в пути. И я даже с удовольствием представил, как они увязнут в какой-нибудь глубокой луже, и лошадь не сможет тронуться, как они будут скользить по размякшей земле, все грязные и мокрые, пытаясь вытолкать повозку. Тогда у меня было бы еще немного времени, но нет, вскоре Орик залаял на особый манер, означавший, что прибывают свои. Мой волшебный мир рухнул. Я машинально запихнул книгу под кофту, намереваясь стащить ее, но тут же осадил себя и вернул ее на место, так как брат наверняка бы заметил пропажу. Потом побежал к своей лестнице на чердак и запрыгнул с бешено колотящимся сердцем в кровать. Я должен был снова стать прежним мальчишкой-пастухом, глупым и необразованным. Хотя я уже знал, что скоро все изменится.

Заглянула мать, справиться о моем самочувствии. Я, насколько мог, успокоил дыхание, и, легонько покашливая, сказал, что уже чувствую себя немного лучше.

— Как прошла служба в церкви? — спросил я. — Что говорил отец Виттий?

— Сегодня он рассказывал нам об отроке Варфоломее, — улыбнулась мать, смотря куда-то в окно.

— И что же отрок Варфоломей?