С тенью на мосту (СИ) - Рос Наталия - Страница 41

— Доктор принимает роды, а она: «О, доктор, откуда валит дым?». «У вас, женщина, из того самого места!». «Ах да, я забыла, это мой муж накурил мне, у него вместо «этого» торчит сигарета». А доктор такой: «Да и не только муж накурил, отсюда еще и чесноком прет!».

— Черт, я сейчас лопну от смеха!

Я подошел к ним незаметно и из-за спины толстого Замейко любезно спросил:

— Ну, что там насчет папиросы в заднице? Если к вечеру не сдадите материал, то сами покурите ею. Договорились? С меня сигареты.

После обеда, посмотрев в зеркало, я увидел лицо, которое очень метко описал Марк — старая подошва башмака, ни больше и ни меньше. Нужно было проветриться. Я надел фуражку, пальто, накинул шарф и вышел на улицу, которая вся была устелена мелкими колючими снежинками, хотя был только конец октября.

Мимо меня, склонившись, закрываясь от порыва ветра, прошла девушка в черной маленькой шляпке и сером пальто, которое было ей велико и выглядело поношенным. Она была похожа на маленькую птицу, забывшую улететь осенью на юг, и теперь ей приходилось прятаться в огромном несуразном шалаше, чтобы не замерзнуть. Она шла, закрывая голую шею от летящих навстречу снежинок воротником пальто, придерживая его рукой в тонкой перчатке. «Наверно, ей холодно», — отчего-то подумал я и обернулся, посмотрев ей вслед. Она заходила в здание, где располагалась редакция.

Еще немного подышав свежим воздухом и понаблюдав за спешащими людьми, я решил сходить на соседнюю улицу, где прятался небольшой крикливый базар. Там продавалось все, что можно было только пожелать, от свежих фруктов и овощей до хламья и древних вещей, которые могли понадобиться только сумасшедшему. Я купил у одной крупной, похожей на медведя, торговки пару яблок и мандарин и пошел по укутанному снегом маленькому переулку, выходящему на большой проспект.

Вокруг была жизнь. Я, не скрывая интереса, засматривался на прохожих: мне так интересно вдруг стало какие у них лица и о чем они думают. Марк был прав, повсюду была жизнь, а я существовал в своем бумажно-книжном мире, как случайно проползавшее насекомое, которое раздавили, когда захлопывали книгу, и теперь оно осталось там навсегда в виде засохшего отпечатка и тонкой высушенной хрустящей оболочки.

Проходя мимо большого деревянного стенда, обклеенного множеством различных объявлений, обрывков старых бумажек, газет, афиш и плакатов, мое зрение зацепилось за какие-то буквы, которые, как свет маяка, вырвали меня из пучины размышлений. Я воротился к стенду и замер — большими красными буквами на одном из плакатов было напечатано: «ЦИРК», посредине был нарисован могучий мужчина в красно-белых полосатых штанах и жилетке, который с ловкостью кидал в воздух огромные гири, а внизу курсивом гласило: «Впервые в нашем городе представление невероятного силача Джонни!».

— Силач Джонни! — воскликнул я от радости, и женщина с девочкой, стоявшие рядом и также рассматривавшие стенд, испуганно отодвинулись от меня. — Вы понимаете, это силач Джонни! Это мой друг, он выступает в цирке! — пояснил я им, и женщина с девочкой, опасливо оглядываясь, поспешили уйти.

Я, припрыгивая от радости, побежал к киоску, где продавали билеты.

— Билет в цирк, пожалуйста, — сказал я, улыбаясь во весь рот, и протянул в окошко деньги. Женщина, закутанная в пуховые платки, грозно и недоверчиво посмотрела на мое счастливое лицо, будто я был похож на голодранца, намеревавшегося ее обокрасть.

— Один? — громогласно спросила она и еще более грозно посмотрела, я бы сказал даже угрожающе.

— Да один.

— И что же ты один пойдешь?

— Да, один пойду, — неуверенно ответил я и втянул шею.

— И почему один?

— Потому что я один и, следовательно, мне нужен один билет, — я уже нетерпеливо переминался с ноги на ногу.

— Почему ты один? — женщина никак не собиралась отдавать мне билет.

— Простите, дайте мне уже билет и я пойду. Это какой-то нелепый разговор.

— Не дам тебе билет, — громыхнула она, и я, ошеломленный, уставился на нее, а тетка нагло продолжила взирать на меня.

— Тогда отдайте деньги и я пойду.

— Не отдам. Или покупаешь два билета или уходишь.

Я чуть не подавился слюной.

— Извините, это уже переходит все границы. Дайте мне билет или верните мне деньги, а то я…

— Что ты? — тетка смотрела на меня, как на пойманную муху, бесполезно трепыхавшую крыльями. — Под новый год берешь один билет! Где твоя жалость к самому себе? Я сказала, бери два билета. Быстро раскупят, потом, когда понадобится второй, их уже не будет.

— Мне не понадобится второй, потому что я один, черт возьми, и давно уже один! — я вспылил: мое терпение готово было вот-вот лопнуть, я ужасно хотел просунуть руку в окошко и добраться до этой тетки, чтобы хорошенько ее отмутузить. Теперь я понимал, почему они все прятались так далеко от покупателей.

— Два или ничего! — она, держа в толстой руке два красных билета, плавно провела их возле моего лица, будто я был тигр, а она — дрессировщик с куском мяса.

— Хорошо! Давайте два этих дурацких билета! — не выдержал я и протолкнул ей деньги за второй билет.

Тетка вдруг подобрела, улыбнулась и добродушным зычным голосом сказала:

— Девушку пригласи, балбес!

Когда я, взвинченный и разгоряченный от неожиданного столкновения с наглостью, вернулся в редакцию, там стоял хохот. «Неужели все еще обсуждают меня и Дину Сало?» — подумал я и решил, что пора всем устроить проверку материалов, а бездельникам сделать выговор. Но тут ко мне по-панибратски подскочил Замейко и, ковыряясь в зубах зубочисткой, выдал:

— Тут такое было, ты не представляешь! Пока тебя не было, тут одна сумасшедшая приходила, всех на уши подняла. Загляни в кабинет к мухе Цеце, там все со смеху катаются от того, как Цеце рвала и метала!

Мухой Цеце называли заведующую детским разделом в нашем журнале. Это была женщина в возрасте, сухощавая, с довольно непростым консервативным характером, носила очки в толстой роговой оправе и строгие черные платья. На самом деле ее звали Цецилия Львовна, но между собой мы обычно ее звали мухой Цеце. У нас с ней не очень хорошие были отношения. Она считала, что я слишком молод и глуп, чтобы управлять журналом, которому она посвятила всю свою жизнь, и конечно, по ее мнению, это было совсем не солидно, чтобы я командовал такой взрослой и опытной женщиной, как она. Поэтому нами негласно было решено, что я не вмешиваюсь в ее раздел и полностью доверяю ее опыту и компетенции. И это меня, в принципе, устраивало, так как мне меньше всего хотелось с ней сталкиваться, ибо всякое общение с ней меня вводило в некий ступор, где я был несуразным ребенком, а она воспитателем, который мог спокойно треснуть указкой по моей голове.

— Пожалуй, в другой раз загляну, — сказал я. — Хватит болтаться без дела, Замейко, займись делом, ты уже и так просрочил материал.

— Хорошо, хорошо, сейчас приступим! — воскликнул он, но продолжил рассказывать: — Когда ты ушел, сюда зашла босячка, такая вроде ничего, мелкая. Спросила, где отдел детской редакции, ну мы ей показали, и там началось. Сначала было тихо, а потом слышим, муха Цеце визжит, а эта босячка, что-то пытается ей доказать. Потом Цеце вылетает к нам, размахивая листком бумаги, и зачитывает нам стишок той барышни. Стишок-то несуразный, похожий на бред сумасшедшего, но мы больше не из-за него начали смеяться, а из-за Цеце. Она превзошла саму себя, так унизила эту босячку, что, ей-богу, мне даже жаль ее стало. Эх, комедия настоящая, и в цирк не ходи. Представление было что надо, жаль ты пропустил.

— И что же девушка? — спросил я.

— Босячка? А она сказала, что мы все болваны и убежала.

Нахмурившись от всей этой истории, я направился снова в свой, пропитанный табачным дымом, кабинет и приступил за работу.

2.

В пятницу я освободился пораньше, чтобы сходить в кино с Диной Сало, которая уже ждала меня, принарядившись, на первом этаже в вестибюле. Она завила волосы «барашком» и накрасила губы жирным слоем ярко-красной помады. По дороге в кино она щебетала и задорно смеялась, выпуская на меня пары чесночного аромата. Во время просмотра фильма она все время что-то спрашивала, нарочито ахала и закрывала глаза от страха, пытаясь теснее прижаться ко мне, что, вкупе с ее невыносимым запахом кислого пота и чеснока, ужасно мешало сосредоточиться на фильме, который и так оказался, на мой взгляд, слишком шумным, напыщенным и суматошным.