Импульс (СИ) - "Inside" - Страница 19

Эмили усмехается: Кларк в ее голове оттанцовывает к выходу, поправляя длинную, до пят, седую бороду.

— Послушай, дорогая. Ну послушай же. Приезжай к нам, мы тебе будем рады. Брось ты этот Лондон, в нем одна серость да разочарование; сдался он тебе — город без ничего. Где ты там живешь, на Трити, говоришь? Как ты там выживаешь вообще? Там же ничего нет, только грязь и дожди, а у нас тут тепло и сухо. Пойдешь помогать…

— Мама.

— А что мама? — Чашка стукает о блюдце. — Только мама о тебе и заботится. Папе-то наплевать, да?.. Сутками в своих газетах. Пользы никакой. Даже в саду сама справляюсь.

— Мама.

— Вот если бы ты потерпела и осталась с Дэвидом…

Эмили передергивает.

— Мне надо идти. Я позвоню попозже. Когда… когда все наладится.

Ей определенно нужно проветриться.

*

Когда встречаешь ангела — в метро, булочной, кофейне — созвездия не падают вниз; эмаль небес не дает трещину; в груди не екает; и холодный лондонский ветер не дрожит под огромными распахнутыми крыльями.

Только звенит хрусталем голос:

— Мисс Джонсон, вы решили замерзнуть насмерть?

И часы испуганно замирают, споткнувшись о грань деления.

— У вас уже губы синие.

Когда встречаешь ангела — вряд ли заметна разница: прохожий с зонтом, женщина с ребенком, Кларк в черном длинном пальто.

— Я… Я просто…

У ангела темно-фиолетовая помада на губах, длинный, почти в пол, плащ, вечно цепляющийся за все взгляд; а на набережной Регентского канала ветер, треплющий волосы, и непривычная тишина. Желтыми огнями горит Художественный Дом Иллюстраций — трехэтажный музей, стоящий у самой воды.

Пахнет солью, хот-догами и крафтовым пивом; Эмили кутается в шарф, одергивает пальто с криво застегнутыми пуговицами и боится встречаться взглядом с Кларк.

Что она делает в одном из самых бедных и скучных районов Лондона?..

Кларк останавливается рядом с Эмили и опирается на парапет — тяжелый и каменный, с резными железными вставками в форме паровозов; курит, заполняя все вокруг острым ментолом; и Эмили тонет в клубах крепкого дыма, чувствуя, как пальто вновь насыщается запахом.

Сигаретами Кларк.

Нейрохирург курит так красиво, что Эмили невольно любуется ее тонкими пальцами, обхватывающими сигарету, на фильтре которой виднеется тонкий фиолетовый ободок следа от помады; в широком, тяжелом кольце с черным камнем отражается темнеющее небо. Другой рукой она держит большой, почти на пол-литра, стакан. Из крошечного отверстия на крышечке идет едва заметный пар.

— Пили?

Кларк спрашивает это так просто, словно говорит о погоде, и Эмили смущается от такой прямоты:

— Пыталась. Мне не понравилось.

Кларк стряхивает пепел.

— Мне тоже не нравится пить, — говорит она. — Горько. Лучше топить печаль в шоколаде, чем в виски, не находите?

Эмили кивает.

Она может рассматривать Кларк вечность — и все равно не рассмотреть всех деталей: три ряда сережек в ухе, тонкий шрам на виске, большая родинка на щеке, следы от осыпавшейся туши — в такую погоду немудрено — тонкая шея без шарфа, зато с каучуковым шнурком (интересно, что там за подвеска?); в голове — Эмили не сомневается — тысячи чертей, в обрамлении ангельски-белых растрепанных волос; и тонкий браслет отливает серебром, прячась обратно в рукав, когда Кларк в очередной раз подносит сигарету к губам.

Лондон тесный и угрюмый, но именно он снова и снова сводит их.

Again and again.

По кругу.

— Мисс Кларк, можно вопрос?

— Доктор Кларк, — сразу же поправляет ее нейрохирург. — Когда меня называют «мисс», я чувствую себя викторианской неудачницей. А вопрос можно.

Эмили решает, что ей нечего терять:

— Какое вы любите мороженое?

— Что? — Кларк смеется. — Здесь какой-то подвох?

— Пожалуйста, ответьте! — Эмили складывает ладони в умоляющем жесте.

— Какое-нибудь необычное, — задумывается Кларк. — Карамель и соль, возможно. Зеленый чай с лимоном. Манговый щербет.

— Это точно вкусы мороженого?

— Было бы скучно, если бы я любила ванильное или шоколадное. — Кларк зажигает новую сигарету. — Мне не очень нравится сладкое, — признается она. — Даже горький шоколад терпеть не могу.

Они стоят, почти соприкасаясь локтями — шерстяное пальто и таслановый плащ, и Эмили отпускает: пошагово, поминутно, кое-как, но отпускает; и голове становится легче. Холод забирается за воротник, ползет по спине ледяной змеей, кусает пятки.

Она всегда мерзнет рядом с Кларк.

— Мне холодно на вас смотреть, — говорит Лорейн, поджимая губы, словно соображая, что можно сделать. — Возьмите мой кофе. — Она протягивает стакан. — Пока он горячий.

— Но…

— Или я уйду, — заявляет Кларк. — Вы же не хотите, чтобы я уходила? Поэтому пейте!

Не ожидавшая такого напора Эмили неловко берет расписной стакан — R&H, пряный мокко, корица сверху — и благодарно улыбается.

— Так-то лучше, — удовлетворенно кивает нейрохирург. — Там, где я выросла, все время были ветра, — вдруг говорит она. — Приезжие говорили, что на них можно долететь до Ирландии.

— Вы не из Лондона? — удивляется Эмили.

— Нет, — качает головой Кларк. — Я из Саутпорта. Крошечный городок на западе, в котором постоянно идет дождь и ветер сбивает с ног. Скучный и серый, впрочем, мало чем отличающийся от Лондона.

— Это же, наверное, безумно далеко!

— Не очень. Часов шесть езды на машине по платным дорогам. По бесплатным — десять.

— Тогда да, действительно, не очень, — соглашается Эмили.

— Ну, — Кларк поудобнее перехватывает сигарету, — а вы откуда, мисс Джонсон?

— С другого конца острова, — улыбается медсестра. — Терсо, Шотландия. Это что-то вроде поселения в самой северной части. Там тоже ужасно скучно! Но из окон моего дома можно было увидеть плавучие маяки острова Хой — вы не представляете даже, сколько их там, наверное, больше двух десятков! В детстве я думала, что это блуждающие огоньки, и загадывала желание каждый раз, когда они включались.

— И что же вы загадывали, мисс Джонсон?

Кларк смотрит на нее странным взглядом — живым и теплым, не оставляющим и следа цинизма или льда; в этих серых глазах — осеннее небо.

— Стать врачом, конечно. — Эмили грустно вздыхает. — Вы, наверное, знаете, как это — мечтать о чем-то большем, чем просто работа в супермаркете на заправке. Мне так хотелось быть… полезной, что ли. Хотя мать твердила мне, что я должна продолжить их с папой дело. Но это, наверное, неважно.

— Стало быть, — Кларк проводит рукой по волосам, пытаясь пригладить растрепанные пряди, — ваши родители хотели, чтобы вы стали предпринимателем?

— Угу, — Эмили дергает головой, и непослушные пряди каштановых волос распадаются по плечам, — а ваши?..

— Понятия не имею. — Нейрохирург пожимает плечами. — Я выросла в приюте.

Эмили чувствует себя глупо, неловко поправляет пальто, обводит замерзшими пальцами пластиковую крышечку на кофе и, потупив взгляд, тараторит:

— Простите, я не знала, мне очень-очень…

— О господи! — Кларк прижимает указательный палец к ее губам. — Молчать!

Становятся горячо — обжигающе-искряще, и руки у Кларк — бесконечно теплые, нежные, ласковые; и пусть это длится секунду — запах ментола, шелк подушечки пальца — у Эмили перед глазами вспыхивают салюты.

— Перестаньте все время извиняться, это раздражает.

Эмили кивает:

— Извините… Ой!

Кларк закатывает глаза.

— Знаете что, Джонсон?

Медсестра испуганно смотрит на нее, ожидая подвоха.

— Разберитесь. — Кларк поворачивается к ней так, чтобы опереться на парапет спиной. — Разберитесь в себе. В своей голове, в груди, в ваших всех этих перспективах, загаданных желаниях и планах. Чтобы идти не ко дну, а по прямой, понимаете?.. Вы не похожи на человека, который знает, чего хочет в жизни. Нет-нет, — она выставляет руки вперед, — не спорьте. Даже не думайте. Вы не знаете, Джонсон, потому что сейчас вы стоите здесь, жалея себя, мол, мое самопожертвование было не оценено по заслугам; а на самом-то деле, на самом-то деле, Джонсон, вы настолько погрязли в этой жалости, что стали жалки сами.