Зимнее серебро - Новик Наоми - Страница 15

— Почему мы стоим? — наконец подала голос я. Олег не ответил; он вдруг осел на облучке, словно заснул. Морозный ветер забормотал что-то у меня за спиной, подкрался, окутал сани и скользнул под теплые одеяла, пытаясь добраться до кожи. На снег упали синие тени; их отбрасывал бледный слабый свет, исходивший откуда-то из-за моей спины. Из моих ноздрей вырывались облачка пара, снег похрустывал: кто-то большой приближался к саням. Я сглотнула, поплотнее запахнулась в плащ, собрала все свое ледяное хладнокровие, какое было, и обернулась.

Зимояр оказался не таким уж диковинным с виду. И от этого было по-настоящему страшно. Но я не отводила взгляда, и мало-помалу в его облике проступало что-то нечеловеческое. Его черты были точно отлиты изо льда и стекла. Глаза отточенно сверкали будто серебряные клинки. Борода у Зимояра не росла, и из-за этого его лицо взрослого мужчины казалось каким-то детским. Он грозно навис надо мной — высокий, высоченный, как мраморная статуя больше человеческого роста на площади в Вышне. Белые волосы он носил заплетенными в косы. Одежда была сшита из той же неестественно белой кожи, что и мой кошелечек. Зимояр восседал на олене куда крупнее тяжеловоза, с двенадцатью ветвями на рогах. Олень время от времени облизывал морду, и тогда становилось видно, что зубы у него острые, как у волка.

Мне хотелось съежиться и исчезнуть. Но я лишь придержала у шеи меховой ворот, спасаясь от стужи, что угнездилась в моем плаще. А другой рукой, едва Зимояр подошел к саням, я протянула ему кошелечек.

Зимояр разглядывал меня одним серебристо-голубым глазом, по-птичьи, стоя ко мне боком. Он протянул руку в перчатке, принял от меня кошелечек и высыпал его содержимое на ладонь. Шесть золотых монет негромко звякнули в тишине. У него в руке монеты смотрелись как-то по-особенному — теплые, солнечные на слепяще-белоснежной холодной перчатке. Он смотрел на монеты удивленно и даже слегка разочарованно, будто жалел, что у меня все получилось. Ссыпав золотые назад, он туго затянул тесемку, пряча солнечный луч в мешочке. И мешочек исчез где-то в складках его длинного плаща.

Зимоярова дорога сияла между стволами прямо перед ним. Не промолвив ни слова, он развернул своего скакуна и направился к дороге. Зимояр уносил с собой шесть злотеков, добытых ценою моих трудов и страхов, — уносил так, словно они принадлежали ему по праву. И внутри меня вскипел гнев.

— В следующий раз дай мне побольше времени! — крикнула я, швыряя слова в ледяную скорлупу тишины, окружавшую нас.

Зимояр обернулся и посмотрел на меня, видно удивляясь, что я дерзнула заговорить с ним. Затем олень с острыми рогами шагнул на дорогу и исчез вместе с всадником. Олег встряхнулся, гаркнул лошади «но!», и мы снова затрусили вперед. Я откинулась на одеяло — воздух вдруг сделался невыносимо холодным, кончики пальцев, касавшиеся белого мешочка, совсем закоченели. Я попыталась согреть их: стянула перчатку и сунула руку под мышку. От прикосновений пальцев к обнаженной коже я морщилась. Весь остаток нашего пути падал пушистый снег.

За ужином я заметила на отцовской руке серебряное кольцо — в раздражении отец равномерно постукивал им по кубку. Раз в неделю, по указанию отца, мне полагалось делить с ним торжественную трапезу. Отец говорил, это чтобы я училась вести себя в приличном обществе. Но учить меня манерам особой нужды не было — за этим и так следила Магрета. Однако что бы ни было на уме у отца, он звал меня на ужин отнюдь не ради собственного удовольствия. Потому что никакого удовольствия мое присутствие ему не доставляло. Каждый раз при виде меня отец словно надеялся, что я внезапно похорошею, поумнею и сделаюсь милой и очаровательной. Но, увы, ничего этого не происходило. И при этом я была единственным отпрыском, стоящим отцовского внимания, — мои единокровные братья только вышли из пеленок и в глазах отца пока интереса не представляли. Все, чем владел отец, должно было действовать и приносить пользу.

Поэтому я спустилась к ужину, вся само благочиние, чтобы не навлечь наказания на Магрету. У нас гостили рыцари и воеводы, а иногда мог наведаться и барон, — я всегда при гостях сидела скромно потупив взор и слушала их беседы об армиях, податях, границах и политике. И это были отголоски жизни в большом мире, столь же далекие от моих тесных покоев, как небесный рай. Я мечтала о том, как однажды обрету возможность сама попасть в этот мир. У моей мачехи это получилось. Она раскрывала улыбчивые объятия нашим гостям; ее предупредительность воистину не знала пределов. Мачеха тщательно следила, чтобы ее угощение и радушие отвечали любому званию и достоинству. А когда наша семья наносила визиты или принимала у себя более именитую знать, мачеха стояла бок о бок с моим отцом — изысканная, вся в дорогих украшениях и неизменно великолепная. Она собирала по крупицам ценные сведения о состоянии дел у наших почетных гостей, беседуя с их женами, дочерями и сестрами, и вечерами отец внимательно выслушивал ее мнение и советы. Ее голос что-то значил для отца. И я надеялась, что однажды он услышит и мой голос.

Но пока я лишь раздражала его. Еще не родившись, я стала для отца сущим разочарованием. У матери ушло неслыханно много лет, чтобы произвести на свет меня. Вскоре после этого мать забеременела столь долгожданным сыном, но потеряла его и умерла сама. Отец несколько лет искал достойную замену покойной супруге, и, хотя Галина расстаралась на славу, у отца на сегодняшний день в распоряжении были только я да двое моих братьев, еще совсем малышей. У всех людей из его окружения — у тех, что помогали прежнему царю взойти на трон, — уже были дочери на выданье или сыновья, готовые прельститься чьей-нибудь красотой и изяществом. Но я не обладала ни тем ни другим, а мой отец не обладал достаточными средствами, чтобы возместить мои изъяны.

Несколько лет назад отец еще верил, что от меня будет какой-то прок. В ту пору он иногда задавал мне хитрые вопросы о прочитанных мною книгах или требовал, чтобы я перечислила ему поименно всю знать Литваса — начиная от царя и заканчивая графами. Но со временем ему это наскучило. Последняя моя нянька уже учила старшего из моих братьев буквам; теперь если у меня в руках и появлялась книга, так только потому, что мне изредка удавалось стянуть ее с нижней полки. Когда мы с отцом ужинали вдвоем, некому и нечему было отвлечь его слух от моего молчания, его взгляд — от моего узкого мертвенно-бледного лица. И потому он раздраженно барабанил пальцами по кубку.

В тот вечер за столом не было никаких гостей. Мы ожидали визита царя, и отец уже несколько месяцев никого не приглашал ввиду неизбежных расходов. Отец рассчитывал обойтись малой кровью. Даже те не столь уж великие траты, на которые ему приходилось идти, сердили его. Вероятно, ему не давала покоя мысль, что прибытка с меня не много, вот он и досадовал больше обычного. Хотя, даже будь я красавицей, отец уж наверняка не стал бы разоряться на роскошные наряды в надежде поймать царя на крючок. Среди знати полно тех, кто готов сделать из дочери наживку. Вечно они со своими глупыми чаяниями выставляют себя на посмешище. Но мой отец не из таких.

В любом случае царь не взял бы в супруги ни одну из этих чаровниц. Жениться он собирался на княжне Василиссе. Красотой та похвастаться не могла, как и я, зато ее отец, князь Ульрих, правил тремя городами, а не одним, да еще владел огромной соляной копью в придачу. Под началом у князя служило десять тысяч человек. И это открывало княжне Василиссе путь к престолу, какой бы она ни была дурнушкой. Царь мог бы уже давно на ней жениться, но он предпочитал вместо этого томить надеждой своих дворян. С горделивым Ульрихом в такие игры играть, может, и не стоило, но царя это не останавливало. Он не хотел упускать возможности попутешествовать и своими визитами ввести в расход гостеприимных придворных. А на свадьбе ему самому пришлось бы проявить затратное радушие.

У моего отца имелась дочь на выданье, и царь будто бы мог мною заинтересоваться. На худой конец я могла бы привлечь внимание кого-то из влиятельных придворных, чтобы тот взял меня в жены своему сыну или еще какому-то родственнику. Но отец всерьез на это не надеялся. В общем, с какой стороны ни глянь, я была сплошным неоправданным расходом.