Зимнее серебро - Новик Наоми - Страница 52

— Что-нибудь говорят про Сергея с Вандой?

Он перестал писать и посмотрел на меня:

— Сегодня опять ходили их искать. Никого не нашли.

Я сперва порадовался. Но потом подумал и понял, что, может, это и плохо, что не нашли.

— Тогда я их найду, — сказал я. А как я найду их, если столько здоровых взрослых мужиков не справились?

Панов Мандельштам погладил меня по макушке.

— Будем надеяться, они пошлют тебе весточку, когда будут в безопасности, — улыбнулся он.

Но произнес он это слишком уж по-доброму, так с козой говорят, если надо ее подманить, чтобы привязать. Нет, панов Мандельштам меня привязывать не собирался. Он просто хотел удержать меня в хорошем теплом месте, чтобы я не замерз насмерть в каком-нибудь сугробе. Но если остаться в хорошем теплом месте, я не увижу Сергея с Вандой. И я помотал головой:

— Они не пошлют весточку. Если ее послать, здесь все тут же прознают, где они, и кинутся вдогонку. И их поймают.

Панов Мандельштам не стал со мной спорить, он только посмотрел на панову Мандельштам, а та перестала прясть и тоже посмотрела на него. Значит, я прав, иначе они бы мне что-нибудь ответили.

— Сергей с Вандой собирались в Вышню. Они хотели попросить у кого-то работу, — сказал я. Я помнил, что Ванда говорила о чьем-то дедушке, и я не знал о чьем, вот что было чудно. Зато имя дедушки я сразу вспомнил. — У панова Мотеля.

— Это мой отец, — вздохнула панова Мандельштам. — Через три дня Басина свадьба, — обратилась она к панову Мандельштаму. Мы могли бы поехать и… — Тут она почему-то умолкла и озадаченно сдвинула брови. — И… — повторила она. Она встала и давай ходить по комнате и руки стискивать. Потом вдруг застыла возле очага и посмотрела на полку с резными деревянными куколками. — Мирьем сейчас там, — вдруг сказала она. — Мирьем поехала к моему отцу.

Она так это имя произнесла, словно через стену протолкнула. Панов Мандельштам вскочил, перо полетело на пол, а сам он побледнел как полотно. Я хотел было спросить их, что стряслось-то, но едва я открыл рот, как имя вылетело у меня из памяти. Панова Мандельштам протянула руку к мужу:

— Йозеф, давно ли… — Она опять замолчала, и лицо у нее сделалось такое, что я даже перепугался. Мне сразу вспомнилось, как отец кричал на полу перед смертью.

— Пойду найму возчика, — сказал панов Мандельштам.

Уже вечерело, но он все равно надел кафтан, точно и впрямь собрался куда-то на ночь глядя. Панова Мандельштам бросилась к их потайному кувшину на полке над очагом, отсчитала оттуда шесть серебряных монет и сложила в кошель. И протянула его панову Мандельштаму. Тот взял кошель и вышел за порог.

Как только он ушел, Панова Мандельштам схватила сумку и побежала в спальню собираться. Это хорошо, что мы едем искать Сергея с Вандой, думал я, только спешка эта мне не очень-то нравилась. Панова Мандельштам будто боялась, что если не будет торопиться, то случится что-то страшное. Она присела возле сундука и принялась вытаскивать оттуда одежду. Я ей помогал: раскрывал сумку всякий раз, когда требовалось что-то туда положить. Но вдруг она перестала доставать вещи. Она сидела на корточках и смотрела на что-то в сундуке. Там лежали платья — слишком тесные для нее — и пара маленьких черных башмаков. Башмаки были ношеные и с заплатками, но все равно еще вполне ничего. Панова Мандельштам коснулась их, и рука у нее дрожала.

— Это ваши? — спросил я.

Она ничего не ответила, только покачала головой. Сложила в сумку еще несколько вещей и закрыла сундук. Я думал, мы уже все, но Панова Мандельштам так и стояла на коленях возле сундука, а руки положила на крышку. А потом вдруг снова ее откинула. Вытащила те башмаки и протянула мне. Я их примерил. Они оказались немного велики, но зато такие мягкие. У меня никогда прежде не было кожаных башмаков.

— А давай-ка еще пару носков, — предложила панова Мандельштам и дала мне носки из сундука — вязаные, толстые. И тоже маленькие. С этими носками башмаки пришлись мне точно впору. Ногам было тепло, даже когда я пошел на двор кормить коз. Я прямо по снегу расхаживал и не мерз.

— А пока нас не будет, кто кур с козами покормит? — спросил я, когда мы вернулись в дом.

— Схожу к панове Гавелите, попрошу ее, — ответила панова Мандельштам.

Она оделась, накинула платок, прихватила несколько пенни из кувшина и ушла. Панова Гавелите не пригласила ее войти. Стояла, скрестив руки на груди, будто стену воздвигла между собой и Пановой Мандельштам. Так и продержала ее на пороге. И стену убрала, только когда Панова Мандельштам дала ей пенни. Панова Гавелите деньги взяла и тут же отпрянула назад, в дом. И дверью хлопнула перед носом у пановы Мандельштам.

Панова Манелыптам пришла вся измученная, словно целый день провела в дороге или в поле трудилась. Но она ничего не сказала. Достала корзину и сложила туда еды на дорогу. Потом помешала угли в очаге и забросала их золой. Огонь потух, и очаг стал темным и холодным. Тут как раз и сани подоспели, и панов Мандельштам в них уже сидел. Он вышел, взял корзину и сумку с одеждой и помог Панове Мандельштам сесть в сани. Я уселся рядом, и он набросил на нас два плаща на меху и несколько толстых одеял. Потом панов Мандельштам запер дом и калитку и тоже сел в сани сбоку от меня.

Возчик был тощий парень, наверное, Сергею ровесник. Жупан ему, видно, достался отцовский, да и под жупаном еще была пара одежек, так что он казался больше, чем есть. Он поцокал своим лошадкам, сани качнулись, и мы поехали. Дорога вела нас через город. Там было полным-полно народу. Наверное, все уже закончили работать. В поле сейчас особо делать нечего, пока снег не сошел. А в конце дороги стоял огромный домище со здоровенной трубой и еще с вывеской. На вывеске была нарисована большая дымящаяся чашка крупника. Из дома вышли несколько человек и заступили нам дорогу.

— Если ты, еврей, станешь укрывать убийц от суда, — сказали они Панову Мандельштаму, — мы все узнаем.

— Мы едем в Вышню на свадьбу, — негромко ответила им панова Мандельштам.

Один из мужчин хмыкнул и глянул на нашего возчика.

— Ты ведь Олегов парнишка, верно? Алгис? — спросил он. Возчик кивнул. — Ты езжай с евреями. Да приглядывай за ними в оба. Понял? — И Алгис опять кивнул.

Я посмотрел на огромный дом. В дверях стоял Кайюс. Он скрестил руки на груди и голову высоко поднял, вроде как чем-то загордился. Чем это, интересно? Я уставился на него, и он это заметил. Нахмурился и грудь выпячивать перестал. А потом и вовсе развернулся и исчез в доме. Алгис взял поводья, и лошадки снова побежали вперед. Мы за его спиной сидели тихо как мыши. Мы и раньше сидели молча, но теперь это было другое молчание, нехорошее. Мы ехали в открытых санях, но мне все чудилось, будто нас где-то заперли с Алгисом. Город закончился, и по обочинам мимо нас замелькали деревья. А я смотрел на них, и они сливались в две сплошные стены, отгораживая нас от всего на свете.

Я уже догадывалась, что меня ждет, пока Цоп вела меня вниз по ступеням. И все равно я опешила, когда распахнулись двери первой, самой маленькой, кладовой. Она оказалась втрое больше банка моего дедушки; сундуки, ларцы и мешки с серебром громоздились вдоль каждой стены до самого потолка. Помрачнев, я прошагала по тропинке между залежами серебра во вторую кладовую. Та была втрое больше первой; серебро хранилось в открытых шкафах и на деревянных полках и лежало грудами на полу, и здесь тоже были оставлены узкие проходы.

В третью кладовую вели отдельные двери из белого дерева — тяжеленные, окованные серебром. По ту сторону дверей простирался бескрайний зал, который, должно быть, вырубали в утробе горы тысячу лет, никак не меньше. По всему залу раскинулись холмы из мешков и сверкающих монет, и каждый холм был выше моего роста. Посередине кладовую пересекала река; сияющая ледяная дорога змеилась через зал из одной темной арки в другую, пробив себе извилистый путь от белой рощи через недра горы к водопаду. Здесь у меня целый день уйдет на один сундук. Сколько же волшебства нужно, чтобы обратить все это богатство в золото! И сколько времени! Ни того ни другого у меня точно столько не было.