Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич - Страница 17

Та замялась:

— Да нет, не в этом дело…

— А в чем?

— Ну, когда узнала, что ты бывший военный…

Каратаев только плечами передернул:

— Ну и что?

— Ты же видишь, какие тут военные… Пьяницы, пошляки, слова нормального от них не услышишь… Только одно на уме: водка да это самое… — Девушка стыдливо склонила голову. — Мат-перемат, водка, пьянки, драки, словно дикари какие-то… И как это они солдат могут воспитывать, когда сами…

Михаил нахмурился:

— И что?

— Ну, меня тут не любят… Разные вещи нехорошие говорят, правда, тебя немного побаиваются, так что не очень уж…

— Про тебя?

— Ну да, Миша… — Девушка с большим трудом подавила в себе тяжелый, непроизвольный вздох и продолжила: — Так то, что они всякие гадости и пошлости говорят, это даже не самое страшное. Знаешь, за последнее время я уже научилась не обращать внимания.

— А что еще?

Даже несмотря на сумерки, Михаил заметил, как его спутница густо покраснела.

— Так что?

— Да, мол… что ты цыпа такая, другая бы уже давно за счастье, а ты… Я тебе удовольствие хочу доставить, а ты еще и сопротивляешься. Что — лучше других, изображаешь из себя правильную?..

— Значит, к тебе пристают? — наконец-то Дошло до бывшего спецназовца.

Нервно проглотив слюну, девушка произнесла:

— Ну да…

Михаил насупил брови:

— Кто?

Как раз в это время спереди замаячил силуэт мужчины: длинная шинель, форменная шапка, нетрезвая походка — все это выдавало в нем офицера местного гарнизона.

— Да вот этот… лейтенант Сидоров. — При виде обидчика Таня сильней вцепилась в рукав спутника.

— Обожди…

Осторожно освободив руку, Михаил догнал военного, взяв за шиворот, легонько приподнял и осторожно подвел к Татьяне.

— Этот?

— Ой, не надо, Миша, не надо…

— Этот?

— Ну да… Точно, лейтенант Сидоров, он мне такие гадости говорил…

— Какие?

— Ой, я даже сказать тебе не могу… Прости, Миша, но стыдно… Ну, ты ведь и сам понимаешь, что он мог мне предложить?

Короткий удар ребром ладони — и лейтенант полетел в сугроб.

— Больше не будет, — резюмировал Каратаев, — ты, Танечка, если кто еще тебе что скажет, так мне сразу же… Понимаешь?

Девушка посмотрела сперва на лейтенанта — из огромного сугроба торчали хромовые сапоги и нижняя часть туловища, затем — на Михаила и произнесла, даже не пытаясь скрыть восхищения:

— Миша, какой ты сильный!..

Старшина Петренко проснулся, будто бы от толчка: переполненный мочевой пузырь сработал лучше любого импортного будильника. Открыв глаза, милиционер посмотрел на Василису — даже теперь, во сне, она продолжала похотливо улыбаться, при этом потная ладонь малолетки лежала на гениталиях возлюбленного.

Наверное, старшина по-своему любил Василису Игнатову — иначе как объяснить, что он не грубо скинул ее руку, а осторожно снял, а сам, взяв из-под подушки свои синие армейские трусы (недавно профессионально украденные в гарнизонной прачечной, где они сушились на веревке), натянул на волосатые ягодицы и, сунув ступни в обрезанные валенки, пошел в холодные, заледеневшие сени: там, на вешалке, висел огромный, почти что безразмерный, караульный тулуп (из того же самого гарнизона, разумеется), которым семья Игнатовых обычно пользовалась во время ночных походов на мочеиспускание.

На дворе была морозная темная ночь — Петренко хотя и был по пьяни нечувствителен к морозам, но даже он зябко поежился, вспомнив о мягкой, теплой Василисе, оставленной в постели.

Как человек с понятием, старшина милиции решил не мочиться на крыльцо, а немного отойти — к сараю, благо сугробы были невелики.

Он уже встал рядом с дощатой стеной, немного приспустил трусы, но в это время услышал где-то совсем близко скрип снега.

Петренко, продолжая испускать из себя мочу, повернулся — в каких-то нескольких шагах от него стояли три огромные рыже-полосатые кошки: в лунном освещении полосы рябили в глазах, и милиционер встряхнул головой, пытаясь отогнать навязчивое наваждение.

Одна кошка сразу же исчезла, но две другие остались. Они казались такими грациозными, такими домашними, что милиционер не удержался и присвистнул:

— Фьють, фьють…

Вновь скрипнул снег — кошки как-то очень синхронно сделали шаг вперед.

— Кис-кис-кис, пойдемте домой, я вас молочком угощу. — Иногда даже милиционерам не чуждо чувство сострадания к голодным животным, замерзающим на улице в предновогоднюю ночь.

Кошки сделали еще один мягкий шаг вперед…

— Кисоньки, холодно вам, хозяева из дому выгнали. — Старшина уже закончил нехитрый физиологический процесс; резинка щелкнула по волосатому животу.

Наверное, если бы не профессиональное чувство, история бы эта имела другое продолжение, но Петренко, вспомнив, как приятно бить беззащитных существ, забыв про мочеиспускание, ударил кошек ногой, целясь в левую…

Увы, самогон Сидорихи оказался слишком забористым и суровым: удар пришелся как раз между двумя рыже-полосатыми кошками, и старшина, потеряв равновесие, с размаху упал в сугроб.

— Во, бля… — Старшина выплюнул снег и попытался встал на четвереньки, но в это самое время обе кошки прыгнули на него…

Борьба была недолгой — разнеженный недавним теплом и самогонкой, старшина даже не сопротивлялся. Спустя десять минут мертвенно-желтый свет зимней дальневосточной луны освещал жуткую и отвратительную картину: кроваво-бурое месиво на вспаханном снегу; голова, откусанная нетерпеливым хищником, валялась в нескольких шагах, в сугробе, под забором, а на самом месиве, довольно урча и чавкая, сидел, облизывая окровавленные лапы, огромный рыже-полосатый тигр-каннибал…

То ли от непривычного ощущения одиночества, то ли от холода, но Василиса проснулась и, нетрезво пошарив рукой по подушке, пробормотала сквозь сон:

— Ваня, Ванечка, давай еще палочку… А?

Но Ваня уже не слышал ее: то, что осталось от бывшего старшины февральской милиции, перемешалось с побуревшим от крови снегом и лохмотьями растерзанного тулупа и лежало под забором, а от него в сторону тайги вели огромные следы страшного хищника…

В кино влюбленные, к сожалению, опоздали — Таня предложила пойти в гарнизонный госпиталь, в красный уголок.

— Знаешь, а у нас уже елку поставили, — сказала она, смущенно улыбаясь, — наверное, я еще маленькая… Но что могу с собой сделать — так люблю Новый год, елку, наряжать ее, развешивать игрушки… Еще с детства. Может быть, поможешь?

Михаил Каратаев давно уже вышел из того возраста, когда наряжают новогоднюю елку. Да и елок этих за свою жизнь он, охотник, перевидал столько, что на десятерых хватило бы… Не говоря уже о пальмах, кактусах, карликовых березах и прочем, что он видел за время многотрудной и ответственной службы в «Альфе», за время путешествий по странам и континентам.

Но если Таня попросила — возражать не стоит. Тем более такой замечательный шанс побыть вдвоем, может быть, он и скажет ей то, что собирается сказать вот уже целый месяц…

Красный уголок в госпитале оказался небольшим, но на редкость уютным: телевизор, тепло, мягкие кресла, приятный полумрак…

Елка была еще холодной — наверное, ее принесли с мороза пару часов назад. Благоухая свежей хвоей, она занимала собой почти половину маленькой комнатки; темные ветви-лапы и этот свежий запах невольно создавали ощущение старой, когда-то слышанной в детстве, но давно забытой сказки.

— Ну что — давай игрушки развешивать, — дурачась, спросила девушка, — а потом дождик, снежинки, серпантин?..

Михаил не противился, скорее наоборот, — стоя на табуретке, он аккуратно и бережно брал из рук Тани игрушки, и, когда их руки случайно соприкасались, оба смущенно отворачивались.

— Таня, а этот самый Сидоров… лейтенант… Ну, которого я сегодня… Ну, короче, ты понимаешь?

Девушка насторожилась:

— Что?