Закон-тайга - Ахроменко Владислав Игоревич - Страница 23

Яичница уже пузырилась на сковородке, и Ли, решив, что ужин слишком скромен, добавил к столу пару селедок с «душком» — китаец собственноручно положил их две недели назад в теплое подполье, и по его мнению, селедки должны уже были созреть.

Сладковатый смрад жареной падали распространялся по улочке — вьюга утихла, и чад, проникая через малейшие щели, заставлял прохожих шарахаться от вагончика.

— Холосо, — китаец причмокнул тонкими губами и мотнул косичкой.

Даже оставаясь наедине с собой, китаец разговаривал по-русски.

Ужинал Ли Хуа не торопясь, с достоинством. Сперва поковырял обгрызенными бамбуковыми палочками яйца, степенно разделил яичницу на части, затем, с хрустом перекусив хребет селедке, принялся мелкими крысиными зубками очищать ее от склизской кожуры.

Спустя минут десять селедочный хвостик, повисший с краю тарелки, да грязная сковорода свидетельствовали о том, что трапеза завершена.

Настроение немного улучшилось, однако тревожные мысли по-прежнему роились в маленькой голове с засаленной косичкой.

Да, наверное, никто во всем Февральске — ни председатель поселкового Совета, ни майор Игнатов, ни старшина Петренко, ни даже местный оперуполномоченный ФСБ старший лейтенант Гнидин (вот уже третий месяц находившийся в отпуске в Сочи) — не подозревал о том, кем же был этот улыбчивый китаец на самом деле.

А на самом деле преуспевающий фарцовщик был не кем иным, как агентом китайской внешней разведки…

И мысли Ли Хуа, столь тяготившие его до ужина, были напрямую связаны с последним заданием, пришедшим из Центра.

Обычно задания были несложными: составить карту золотоносных месторождений, сфотографировать железнодорожный мост, набросать план подъездов к военным складам, найти и переправить в Китай образцы грунта, взятого в районе месторождения магния, выяснить количество обмундирования, поставляемого в гарнизон, чтобы по нему узнать приблизительную численность служивого контингента…

Последнее же задание повергло Ли Хуа в настоящее уныние: руководство решило, что именно этот агент справится с ним лучше всех. По оперативным сведениям, не далее как месяц назад на вертолетной площадке неподалеку от Февральска появились новые винтокрылые машины Ка-0012-"Б" (именно под таким кодом фигурировал новый, совершенно секретный вертолет). От агента требовалось подробно сфотографировать его и, завязав дружбу с летчиками, выяснить хотя бы приблизительные боевые характеристики.

Но как это сделать? — вопрос не из легких.

Конечно, подружиться с местными вертолетчиками, напоив их водкой "Новый рис" и накормив тушенкой "Великая стена", проблемы не составляло. Но летчики, как хорошо знал Ли Хуа, после двух литров водки (а меньше они просто не пили) совершенно забывали обо всем — даже как звали папу-маму, не говоря уже о каких-то там боевых характеристиках. К тому же многие из них в состоянии алкогольного опьянения были буйны, и это могло бы закончиться выяснением степени дружбы между Россией и КНР (остров Дальний, некачественные пуховики и презервативы, демаркация границ) и, как следствие, большим кровопролитием.

Заполучить детальные фотографии секретной машины Ка-0012-"Б" казалось делом еще более сложным: во-первых, площадка, на которой стоял этот вертолет, дополнительно охранялась, а во-вторых, командир взвода охраны, бывший покупатель презервативов, после того, как его жена неожиданно родила тройню, обещал повесить несчастного китайца на вертолетной лопасти.

Ли Хуа, по привычке почесав ягодицы, отодвинул от себя грязную сковородку и, с вожделением понюхав яичные скорлупки, пробормотал:

— Цязело, цязело, однако…

В ту памятную для него предновогоднюю ночь Михаил Каратаев остался ночевать в поселке — разумеется, не дома у Тани, об этом даже не могло быть и речи; девушки в Февральске всегда на виду, и влюбленному вовсе не хотелось, чтобы о Дробязко-младшей говорили так, как о Дробязко-старшей.

Умершие родители оставили в поселке единственному сыну небольшую квартирку — Михаил появлялся там нечасто, а лишь тогда, когда из-за непогоды или еще каких-нибудь обстоятельств не мог ехать в зимовье.

Конечно же, редкостных для Февральска мужских статей и напора бывшего спецназовца вполне бы хватило, чтобы в отношениях с Таней добиться того, о чем мечтали едва ли не все офицеры гарнизона, даже хронические импотенты, но ведь Каратаев был не таким, как все!

Он и в мыслях не допускал того, что может тронуть Таню до брачной ночи, и та, прекрасно зная о редкостной порядочности своего кавалера, гордилась внутренне и им, таким благородным, и собой, естественно.

Михаил появился в медпункте рано утром — его девушка уже была на работе. Впрочем, и работы-то никакой пока не было; только два похмельных прапорщика, новички здесь, в Февральске. Они только что закончили школу прапорщиков и с реалиями местного быта еще не освоились.

С такими клиентами Дробязко справлялась быстро; несмотря на то, что те клянчили хотя бы по пятьдесят граммов спирта на опохмел, медсестра была непоколебима. Стакан воды из-под крана с разведенной лимонной кислотой и ватка с нашатырем каждому — и прапорщикам предстояло возвращение к гарнизонной жизни.

Каратаев скромно сидел в углу, дожидаясь, его мощная фигура многократно отражалась в стеклянных шкафчиках с лекарствами и препаратами. У него был вид человека, долго обдумывавшего что-то очень и очень важное и лишь теперь принявшего решение…

Когда прапорщики, испуганно посмотрев на визитера, торопливо ушли, Михаил поднялся со стула, откашлялся и произнес:

— Таня, я давно хотел тебе сказать…

Девушка вздрогнула — наверняка она догадывалась о теме предстоящего разговора.

— Что, Миша? — спросила она, и ее глаза при этом говорили: "Смелей, смелей…"

— Таня, — по заалевшим щекам и блеску глаз Михаил понял, что она обо всем догадывается. — Таня, а ты Пелевина читала? Классная вещь — "Омон Ра"! — голос его окреп. — Короче говоря, я хочу… — Михаил сглотнул неожиданно набежавшую слюну. — Я тебя люблю и хочу, чтобы ты стала моей… женой, — наконец-то закончил он.

Сказал — и точно тяжелый груз с него свалился. Вдруг подумалось: "Многое я умею, но чтобы такое… Что поделать — в наше время «альфовцы» делают признания в любви, как водопроводчики…"

Впрочем, Каратаев зря корил себя: ведь признание в любви было у него первым.

Таня скромно опустила глаза, всем своим видом показывая, как долго она этого признания ждала.

— Я-люблю-тебя-и-хочу-чтобы-ты-стала-моей-женой, — повторил Каратаев. Язык превратился в сухой комок наждачной бумаги.

Таня по-прежнему молчала, осознавая. Она опустила голову, чтобы не встречаться с ним взглядом. Наверное, скажи он теперь еще что-нибудь — и по щекам потекут слезы радости и нежданного счастья.

Внезапно бывшего спецназовца охватила решимость — в жизни ему приходилось штурмовать разного рода преграды, но с такой он сталкивался впервые; куда там Кандагар, куда там укрепления недобитых сомосовцев в латиноамериканских пампасах, куда там непроходимые джунгли Анголы!

"Неужели она мне откажет, неужели не любит, а только делала вид?" — встревоженно закрутилось в голове.

Подойдя к девушке, он решительно взял ее за руку и спросил:

— Таня, Таня… — Кровь стучала в висках, мысли путались. — Таня, ты меня любишь?

Та наконец подняла на него глаза — слезы блестели на щеках, как драгоценные жемчужины, как утренняя роса на юном листке майского ландыша.

— Я согласна, Миша… — пробормотала она и вновь потупила взор.

И, уже не в силах себя сдержать, бросилась ему на шею…

Через полчаса они, обнявшись и держа друг друга за руки, сидели на диванчике в Таниной комнате — жених смотрел на невесту с нескрываемым обожанием.

Настроение было праздничное — и не только из-за близких праздников…